Разбудил его доносившийся откуда-то сверху рокочущий, напоминающий отдаленные раскаты грома гул, который с каждой секундой нарастал. Аркадий открыл глаза и увидел перед собой Фому. Кот сидел, вжавшись в землю, с прижатыми к морде ушами и выпученными от страха глазами. Гул тем временем сделался таким громким, что шерсть у перепуганного животного встала дыбом.
– Ну и трус ты, Фома! – засмеялся Аркадий. – Это же аэроплан! Аэропланов, что ли, никогда не видел?
Он задрал голову вверх и принялся рассматривать «летающую машину» – такие время от времени кружились над городом после того, как в Арзамасе дислоцировался штаб Восточного фронта.
– Низко летит, оттого и звук такой сильный. Он может и выше подняться, но сейчас, наверно, разведку ведет, поэтому и высота маленькая, – просветил он кота. – Ничего, Фома, скоро ты к ним привыкнешь и перестанешь бояться.
Аркадий проводил взглядом аэроплан, скрывшийся за куполами церкви Всех Святых, которые возвышались над Верхним – его также называли Всехсвятским – кладбищем, и хотел сказать Фоме что-то еще, но того уже и след простыл.
«Как все изменилось за последние дни, – испытав какое-то радостное волнение при появлении над городом аэроплана, подумал Аркадий. – Жизнь-то как оживилась! Мало того, что машины по улицам носятся, так еще и аэропланы летают, и прожектора по ночам небо освещают. Хорошо все-таки, что к нам этот штаб перебрался. Сколько красноармейцев в городе появилось! Ходят по улицам строем – красота! Вот если бы с ними так же маршировать!»
Вообще-то, он за нынешнее лето тоже много чему научился. Во-первых, благодаря Чувырину и Соколову военное обучение в городе наладилось: будущие призывники и пеший строй отработали, и рассыпной строй прошли, и стреляли на Высокой Горе – прямо возле Высокогорского мужского монастыря. Вот бы монахи на них посмотрели! Метко стрелять по цели – это вам не лбом по полу стучать. Только нет там теперь монахов – закрыли монастырь.
А еще он вместе с красногвардейцами в настоящих боевых операциях участвовал. Перед тем, как штаб Восточного фронта в Арзамас переехал, местные органы хорошо постарались, чтобы очистить город от контрреволюционных элементов: по всем окраинам лазили, за каждый забор заглянули, засады устраивали. Сколько разной контры арестовали – и не сосчитать!
Аркадий снова посмотрел в сторону, где скрылся из виду аэроплан. В начале августа там, в березовой роще, недалеко от церкви Всех Святых, был настоящий бой – с пулеметом, с убитыми и ранеными. Всех буржуйских прихвостней тогда уложить не удалось – человек тридцать ушли, а то и больше. Ну, да ничего – настанет и их черед. В церкви для таких теперь не алтарь с иконостасом, а тюрьма с охранниками.
Решив, что тетя Даша уже что-нибудь приготовила из наловленной им рыбы, он пошел в дом. В гостиной за столом, посередине которого стояло блюдо с большими кусками жареной щуки, сидели его сестры.
– Вчера Нина и Леля Бабайкины приходили, – раскладывая рыбу по тарелкам, сказала Таля. – Расстроенные обе. Говорят, Николай Павлович в тюрьму ходил, чтобы с Колей повидаться, но ему не разрешили. Передачу, правда, приняли.
Аркадий молча придвинул к себе тарелку с порцией щуки и, ковырнув вилкой белое рыбье мясо, уловил исходящий от него легкий запах тины. Такой не очень приятный аромат обычно появлялся у крупных особей в конце лета. Избавиться от него можно, если в течение часа вымачивать разделанную тушку в молоке, наполовину разбавленном водой. Раньше, готовя рыбу, Дарья так и делала. На этот раз она, видно, пренебрегла этим правилом – во-первых, молока в доме не было, во-вторых, Аркаша попросил ее поторопиться с обедом. Впрочем, если бы Талка не заговорила о Коле, он бы этого запаха и не почувствовал.
– Речкой пахнет, – сказал Аркадий и отодвинул от себя тарелку.
– Никакой не речкой, а рыбой – возразила Оля, подцепив вилкой очередной кусок щуки.
Катя, не переставая жевать, молча посмотрела на брата удивленными глазами.
– Невинного человека в тюрьму упекли, – продолжала Таля. – На целых четыре месяца! За что, спрашивается? Он же ни в какой партии не состоял, ни в каких заговорах не участвовал!
– Талчонок, ну ты-то откуда знаешь, в чем там он участвовал или не участвовал? – не согласился с сестрой Аркадий. – Это тебе Бабайкины сказали? Так они и сами могут этого не знать. Думаешь, заговорщики так всем и объявляют о своих действиях?
Пока Таля собиралась с мыслями, чтобы ответить брату, ее опередила Катя. Проглотив кусок щуки, она спросила Аркадия:
– Адик, а тебя в тюрьму не посадят?
– Не бойся, Катыш, меня не посадят, – успокоил сестренку Аркаша. – Я советских законов не нарушаю.
– Это хорошо, – обрадовалась девочка. – А то, кто же нам рыбку-то будет ловить?
Выйдя за калитку, Аркадий увидел Шурку Плеско, который, улыбаясь, шел к его дому.
– Написал? – поздоровавшись, спросил он у товарища.
– А то! – ответил Шурка.
– Ну, тогда пошли быстрее, – поторопил его Аркадий. – У меня тоже кое-что есть: я стихотворение сочинил. Николай Николаевич обещал напечатать.
Они вышли на Сальниковскую и повернули в противоположную от центра сторону. Там, в конце улицы, в трехэтажном кирпичном здании, находилось ремесленное училище, в помещении которого временно разместилась и редакция газеты «Молот». Ее редактором был Соколов. На встречу с ним и торопились приятели.
– И о чем твоя заметка? – поинтересовался Аркадий.
– О первых организациях нашей революционной молодежи. Мне Николай Николаевич сам эту тему подсказал, – гордо сказал Плеско. – О Союзе рабочей молодежи «Третий Интернационал» слышал?
– Конечно, – кивнул Аркадий. – Весной в Нижнем даже губернская конференция проводилась, на которой этот Союз и утвердили. «Нижегородский листок» еще в марте об этом писал. Наши эту идею тоже поддержали: Женька Гоппиус, Колька Березин, Ванька Персонов, земляк твой – Пашка Горин-Коляда начали в уезде местные отделения создавать, но потом, когда кулаки зашевелились и белогвардейцы отовсюду поперли, вся эта деятельность прекратилась.
– Вот именно, что прекратилась, – согласился Плеско. – А Николай Николаевич говорит, что революционно настроенной молодежи обязательно надо объединяться в организации, которые всеми силами будут поддерживать Советскую власть.
Аркадий хотел спросить у товарища, может ли, по его мнению, их объединение учащихся средних учебных заведений, в котором они оба состоят и у которого даже свой печатный орган имеется – газета «За свободу» – считаться продолжателем дела Союза, но не успел.
– Смотри! – воскликнул Шурка.
Он показывал пальцем на угол здания бывшего Духовного училища, в котором с середины августа размещался штаб Восточного фронта. Из-за него на улицу Сальникова выехал большой черный автомобиль с длинным капотом и высокой, почти квадратной кабиной. Таких машин в городе приятели еще не видели.
За широким лобовым стеклом они без труда разглядели крутившего руль шофера – красноармейца, на котором была новенькая, защитного цвета рубаха со стоячим воротником и такого же цвета фуражка. Рядом с шофером сидел еще один военный. Одет он был в такую же форму, но на рубахе выделалась перекинутая через плечо портупея из тонких кожаных ремней. Двое других красноармейцев устроились на заднем сиденье автомобиля. Оба прижимали к себе винтовки.
Двери бывшего Духовного училища распахнулись, пропустив на улицу несколько человек. Среди них Аркадий увидел знакомые лица – председателя Совдепа Зыбина, военкома Чувырина, председателя уездной чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Фролова. Но потому, как держались местные, было понятно, что они здесь не главные. Главенствующее же положение в этой группе людей отводилось одетому в штатское немолодому уже мужчине, которого окружали вооруженные красноармейцы.
«Неужели это сам Вацетис? – удивился Аркадий. – Толстый, лысый, да еще такой старый? Ему, небось, под пятьдесят!»
О том, что командующим Восточным фронтом назначен Иоаким Иоакимович Вацетис, командир Латышской стрелковой дивизии, которая в июле разгромила левых эсеров, он слышал в Совете еще несколько дней назад. Но прославленного краскома, о котором писали газеты, видел впервые. Внешность его Аркадию не понравилась.
В штатское был одет и руководитель прифронтовой ЧК Мартын Иванович Лацис, прибывший в Арзамас вместе со штабом Восточного фронта. Его-то Аркадий сразу узнал – видел несколько раз около «чрезвычайки», которая разместилась в доме рядом с Совдепом. Это был тридцатилетний мужчина среднего роста, с густой, но аккуратно подстриженной бородой, и усами, в виде треугольника расходящимися от носа до уголков вытянутых в тонкую линию губ. Взгляд его маленьких, глубоко посаженных глаз казался проницательным и жестким. Нависшие над глазами брови усиливали это впечатление.
Ни на шаг не отходил от главного чекиста фронта его подручный – один из первых арзамасских большевиков Алексей Зиновьев, когда-то учившийся вместе с Гоппиусом в реальном училище. У Зиновьева, наоборот, были толстые, выпирающие вперед губы и большие, немного навыкате глаза, которыми он смотрел на всех также сурово, как и его начальник.
Автомобиль остановился напротив входа в штаб. Открыв переднюю дверцу, на землю легко спрыгнул сидевший рядом с шофером военный – высокий, подтянутый, щеголеватый. Его новые блестящие сапоги, в которые были заправлены брюки галифе из дорогого сукна, тут же покрылись слоем серой дорожной пыли. Шофер и два других красноармейца тоже вышли из машины и встали позади высокого.
«Здравствуйте, товарищ Тухачевский», – донеслось до приятелей.
Аркадий ушам своим не поверил: «Тухачевский?! Не может быть! Да он чуть старше Женьки Гоппиуса!»
Недавно он узнал в Совдепе, что человека с такой фамилией назначили командующим Первой советской армией. А армия – это ведь сколько полков, батальонов и целых дивизий! И ими надо умело управлять – так, чтобы побеждать врага на огромной территории. Может, не зря Зыбин сомневался в этом назначении? Аркадий однажды сам слышал его разговор с Чувыриным.
– Ну, скажи ты мне, Михаил Евдокимович, как можно было этого выскочку на такую должность поставить? – спрашивал Зыбин военкома. – Мальчишка, молокосос! Ротой командовал, и – пожалуйста – командующий армией! Да что он может-то против чехословаков и Каппеля? Те в военном деле собаку съели!
– Не горячись, Андрей Федорович, – остановил председателя Совдепа Чувырин. – Во-первых, Тухачевский – не такой уж и молокосос, как ты говоришь. Войну прошел, награды имеет. А во-вторых, где их взять – опытных-то? Они или с белыми, или по разным щелям попрятались. В Красную армию не больно идут. А те, которые идут, часто камень за пазухой держат. Так что нам свои командные кадры надо растить – большевистские, хоть вот из таких молокососов, как этот Тухачевский. И потом – раз товарищ Троцкий его на такую должность назначил, значит, верит в него.
– Ну да, Троцкому, конечно, виднее, – с иронией сказал Зыбин, недолюбливающий комиссара по военным и морским делам…
Вспомнив этот спор, Аркадий все-таки принял сторону военкома: Чувырин прав – новый командарм наверняка еще себя покажет.
– Шурк, а ты хотел бы стать красным командиром, как Тухачевский, например? – спросил он у Плеско, когда они продолжили путь в редакцию.
– Нет, – ответил Плеско. – Я хочу быть журналистом. Вот закончу училище, поеду в Москву и поступлю в институт, где на журналистов учат.
Вечером Аркадий снова сидел на лавочке возле сарая. Мысли в его голову лезли самые разные. Сначала он подумал о том, что лето кончается, а это значит, скоро новый учебный год. Учиться ему ох как не хотелось. Опять там всякая геометрия, география, естествознание и прочая ерунда. И это в то время, когда вокруг такое происходит!
Потом он вспомнил о Тухачевском. Понятное дело – тот не просто так приехал в штаб фронта. Наверняка обсуждать будут, как белогвардейцев и чехословаков гнать: с Поволжья, потом – с Урала, через всю Сибирь, до самого Тихого океана. А там уж с ними окончательно расправятся!
В мыслях Аркадия вновь возник образ командующего Первой советской армией – молодого, красивого, статного, одетого в новенькую военную форму. Вот бы и ему такую же форму, такие же сапоги, а главное – такую же портупею из прочных кожаных ремней, на которую он прикрепил бы настоящий боевой маузер! Интересно, что бы сказала Лена Дорошевская, увидев его в этаком обмундировании? А если бы он подъехал к ее дому на таком же, как у Тухачевского, автомобиле? Нет! Пожалуй, лучше на породистом боевом скакуне, и не с маузером, а с острой шашкой на портупее. Ну, или с кинжалом. Хотя, автомобиль и маузер – тоже хорошо.
Впрочем, выбирать, в каком образе лучше предстать перед Леной, сестрой его товарища по училищу Костей Дорошевским, скорее всего, не было никакого смысла – вряд ли она посмотрит в его сторону, на чем бы он к ней ни подъехал. Как-то Аркадий, покраснев, как Толик Ольшевский при появлении Тали, пригласил ее в электротеатр, но Лена приглашение отвергла и сразу дала понять, что относится к нему только как к другу своего брата.
Аркадий тогда решил, что назло ей пойдет к Рейсту с какой-нибудь другой девочкой – в конце концов, на ней свет клином не сошелся, но, перебрав несколько кандидатур, так ни на одной из них и не остановился. Можно было бы пригласить на картину Зину Субботину – она Аркадию тоже нравилась. Однако с некоторых пор его чувства к Талкиной подружке поостыли – ну, разонравилась ему Зинина фамилия, и все тут.
Подумал он тогда и о Леле Бабайкиной. С ней-то они всегда были дружны, росли в одном дворе. А когда выросли, Аркадий вдруг увидел, что голенастая белобрысая девчонка стала настоящей красавицей. Он часто думал о ее белокурых локонах и лучистых голубых глазах. До тех пор, пока его сердце не пронзили другие глаза – черные, бездонные, как омут на Теше за Высокой Горой. Это были глаза Лены Дорошевской.
В электротеатр он тогда так и не пошел. Вместо этого отправился в Совет – туда, где жизнь не затихала ни днем, ни ночью.
Аркадий и не заметил, как над городом сгустились сумерки. Он посмотрел в сторону Теши и увидел, как солнечный диск опускается в черную, свинцовую тучу, вытянувшуюся вдоль горизонта. Небо над тучей было окрашено в ярко-малиновый цвет.
«Дождь будет», – вспомнив народную примету о садящемся в облака солнце и красном закате, решил Аркадий.
Он встал с лавочки, чтобы идти домой, но вдруг услышал какой-то шорох, раздавшийся в густой траве, и странный – тоненький, но довольно громкий, пронзительный писк. Не успел он сообразить, кто бы мог так пищать, как из темноты к его ногам выскочил кот.
– Фома, ты, что ли, пищишь? – удивился Аркадий. – Да нет, у тебя совсем другой голос. А ну-ка, иди сюда.
Он взял кота на руки, поставил его на лавочку и сразу все понял. На улице было еще не слишком темно, и Аркадий сумел разглядеть зажатого пастью животного маленького серого мышонка, который громко пищал и быстро-быстро дергал крохотными лапками, отчаянно борясь за свою жизнь.
– Ну, ты чего, Фома? Не наелся, что ли? Утром, небось, полфунта рыбы сожрал, и тетя Даша потом тебя кормила, – отчитал кота Аркадий. – А ну, дай сюда!
Осторожно, чтобы не навредить мышонку, он обеими руками разжал челюсти кота. Крошечный серый комочек свалился на землю. Фома тут же напрягся и приготовился к прыжку, чтобы не упустить добычу, но Аркадий крепко прижал его к груди.
– Ладно, Фома, пусть себе бежит. Ему ведь тоже жить хочется, – уговаривал он вырывающегося из рук кота. – Вот скажи, зачем его убивать? Ты ведь точно не голодный. Просто так? По привычке? Это плохая привычка, Фома. Просто так никто никого убивать не должен – ни звери, ни люди. Звери других зверей только тогда убивают, когда есть хотят. И люди тоже зверей убивают, когда пропитание себе добывают. А людей они убивают, когда защищаются от тех, кто на них нападает и может убить. Понял, Фомище-котище?
Аркадий, наконец, отпустил кота, который, выслушав наставления хозяина, понял только одно: его добыча улизнула.
Погода и правда испортилась: два дня подряд лил дождь и заметно похолодало.
«Скоро осень, не увидишь, как и зима наступит, – наблюдая за тем, как сбегают по оконному стеклу струйки дождя, думал Аркадий. – А войне и конца не видно. Все потому, что врагов у Советской власти много. Капиталисты и помещики объявили войну рабочим и крестьянам, хотят, чтобы они опять гнули на них спины, пока сами жируют».
Он придвинул поближе к лампе уже прочитанную газету и снова погрузился в текст: «Общими героическими усилиями разобьем нашего ближайшего и опасного врага – шайку чехословаков, руководимую Николаевскими генералами, офицерами и влившимися в нее бандами Белой гвардии и всякой другой кровавой преступной буржуазии. Победа над чехословаками, товарищи, даст нам сообщение с Сибирью, даст нам хлеб, без которого немыслимо существование ни одного из наших товарищей. Даст нам возможность в спокойной обстановке продолжать начатое нами дело по освобождению трудящихся всего мира от империализма.
Товарищи! Довольно быть безучастными зрителями последних событий. Каждый сознательный коммунист, каждый сознательный работник должен приложить все силы и старания для оказания помощи Советской власти в момент острой борьбы с контрреволюцией!»
Утром следующего дня – такого же дождливого и холодного, как и предыдущий, – Аркадий пришел в городской комитет РКП (б) и положил на стол его председателя Березина сложенный вчетверо, слегка подмокший листок бумаги.
– Что тут у тебя, Голиков? – разворачивая листок, спросил Николай и, не дожидаясь ответа, вслух прочитал:
«Заявление.
Прошу принять меня в ряды Российской коммунистической партии (большевиков)…»
Он еще раз – теперь уже молча – прочитал написанные не совсем ровным почерком строчки и, серьезно посмотрев на Аркадия, сказал:
– Аркаш, парень ты, конечно, хороший – исполнительный, толковый, главное – революционно сознательный. Но ведь больно молодой! Мы таких в партию еще ни разу не принимали.
– Ну и что, что молодой! – разгорячился Аркадий. – Разве это недостаток? Я ведь давно уже взгляды большевиков разделяю, всегда на их позиции стоял. И отец у меня большевик! Он теперь на чехословацком фронте против белых сражается.
– Ладно, ладно, – остановил его Березин. – Чего так разошелся-то? Я же не сказал «нет». Рассмотрим мы твое заявление.
10.
Когда Аркадий подошел к Совдепу, перед зданием уже стояло человек пять-шесть красногвардейцев. В основном, это были парни лет шестнадцати-семнадцати, вместе с которыми он проходил военное обучение. Все они были вооружены. На плече у Аркадия тоже висела винтовка.
– Голиков, а ты чего не в школе-то? – с притворным удивлением спросил его Степка Жорин. – Опять прогуливаешь? Тебя директор не заругает?
Все засмеялись. Аркадий, сделав вид, что Степкина острота его нисколечко не задела, тоже улыбнулся и решил на колкость не отвечать. Пусть смеются, если им так хочется, а он бросать училище не собирается. С одной стороны, конечно, надоели все эти уроки и учительские наставления. А с другой – что еще ему остается делать? Вот был бы он немного постарше – как тот же Степка, например, – готовился бы сейчас к службе в армии. Жорину-то хорошо – ему скоро восемнадцать. А что касается учебы, то ради стоящего дела иногда можно и пропустить занятия.
Сегодня как раз такое дело намечается – волостной сход в Новом Усаде. Собрать его решили потому, что есть еще среди сельских жителей контрреволюционные элементы, настроенные против Советской власти. В селе группа заговорщиков образовалась, которая даже восстание поднять пыталась. Вот власти уезда и постановили: созвать на сход крестьян из деревень Новоусадской волости, чтобы разъяснить им действия ВЦИК и политику партии в сложившейся ситуации. А с теми, кто против выступает, поступить по советским законам. Поэтому всем красногвардейцам было приказано ехать на сход вооруженными.
К Совдепу подошли еще несколько человек – постарше. Все они, кроме члена исполкома Федора Вавилова, тоже были вооружены.
– Товарищи, вы знаете, в какой напряженной обстановке работают сейчас наши органы власти, – прямо со ступенек здания обратился к красногвардейцам Вавилов, которого в начале сентября избрали председателем уездного комитета РКП (б). – После покушения врагов на товарища Ленина мы, арзамасские коммунисты, на партийной конференции приняли резолюцию, в которой записали, что наш исполком совместно с уездным комитетом партии выражает негодование по поводу этого вопиющего факта и требует от ЦК партии и ВЦИК проведения в жизнь массового красного террора по отношению к буржуазии и всем контрреволюционерам. Вот вы сейчас отправляетесь в Новый Усад, где наверняка столкнетесь с сопротивлением со стороны контрреволюции. Хочу вам сказать, что вы должны твердо стоять на позиции Советской власти и нашей партии и подавить это сопротивление.
– Едут! – раздался вдруг голос Жорина. – Ну, наконец-то! А то, я думал, и до вечера не управимся.
Степан показывал на две подводы, появившиеся с другого конца Ново-Московской улицы, где стоял совдеповский гужевой сарай. Каждую из телег тащила пара тощих кляч.
– Рассаживайтесь, товарищи, – закончив свое выступление, сказал Вавилов. – Да! Чуть не забыл – командиром вашего отряда назначен товарищ Рязанов. Слушаться его во всем!
Краем глаза Аркадий проследил, на какую из подвод сядет Жорин, которого он недолюбливал – тот казался ему слишком наглым и злым. Увидев, что Степан и его приятели направились к первой телеге, Аркадий забрался на вторую и оказался рядом с командиром отряда Михаилом Рязановым – коренастым, заметно прихрамывающим после ранения на фронте мужиком лет тридцати.
Подводы тронулись в путь. На каждой из них сидели человек десять-двенадцать красногвардейцев.
До первого большого села – Выездного добрались за четверть часа. Лошади шли легкой рысью, дорога была ровной, накатанной, без выбоин и бугров, поэтому небольшая тряска особых неудобств не доставляла. Когда огромный шлемовидный купол выездновской церкви остался позади и постепенно, по мере отдаления от него подвод, начал уменьшаться в размере, дорога стала хуже, да и клячи, подустав, перешли на шаг.
Первая подвода шла быстрее и вскоре заметно оторвалась от второй.
– Долго нам еще тащиться-то? – спросил Рязанова кто-то из молодых красногвардейцев.
– А ты что, в Новом Усаде, что ли, не был? Не знаешь, где село находится? – удивился Михаил, но на вопрос ответил:
– Верст десять еще. Часа за два доберемся.
– Долго-то как! – недовольно пробурчал парень и крикнул мужику, правившему лошадьми:
– Дядька Егор! А ну, гони их быстрей! Вон наши уже где!
– А ты мне не нукай, – обернулся мужик. – Ты б скотину досыта накормил, прежде чем нукать-то. Клячи еле живые ходят.
– Так те-то бегут! – возразил парень, показывая на почти скрывшуюся из вида первую подводу.
– Если тебя так хлестать, ты быстрее лошади побежишь, – недовольно высказался Егор. – Там Жорин ваш сам правит. А ему что животину загнать, что человека убить – раз плюнуть!
– В телеге по такой дороге нестись – не велика радость, – сказал сидевший рядом с Рязановым интеллигентного вида мужчина средних лет, которого Аркадий раньше никогда не видел.
– Точно! Быстро задницы себе отобьют, – поддержал его Рязанов.
– О! Видать, отбили уже! – обрадовался молодой красногвардеец, снова показав на подводу, которой правил Степан. – Тоже на шаг перешли! Дядька Егор, может, догоним?
– Да успокойся ты! – шикнул на парня Рязанов. – Орет в самое ухо!
Он вытащил из кармана штанов металлический обшарпанный портсигар, раскрыл его и, протянув незнакомцу, предложил:
– Закурим, Василий Иваныч?
Тот кивнул, но папироску не взял, а достал из кармана пиджака небольшую деревянную трубку. Оба закурили.
Какое-то время ехали молча. Установившуюся тишину нарушали только скрип старых деревянных колес и негромкое фырканье лошадей.
Когда впереди показались купола новоусадской церкви, красногвардейцы оживились: заговорили все разом, заерзали на жестких досках. Двое даже спрыгнули на землю и побежали рядом с телегой, чтобы размяться.
Вскоре над окрестностью раздались громкие удары церковного колокола, которые повторялись через равные промежутки времени.
«В набат бьют, – подумал Аркадий. – Как будто пожар или враг какой наступает…»
От этой мысли ему почему-то стало не по себе.
На сельской площади – перед церковью – собралось человек тридцать-сорок крестьян. У стены храма стояла подвода, на которой в село приехала первая партия красногвардейцев. На телеге, свесив ноги, сидели два парня. Их винтовки лежали рядом с ними.
– А остальные где? – спросил парней Рязанов.
– Так, пошли по домам народ собирать, – ответил один из них.
– Да вон они, – сказал второй.
От ближайших изб к церкви шли несколько крестьян. Красногвардейцы подталкивали их винтовками.
От толпы собравшихся на площади людей отделилась небольшая группа мужиков. Аркадий увидел среди них Михаила Колосова, которого уже не раз встречал в Совете.
– Здорово, тезка. Ну что, не торопятся на сход? – протягивая руку представителю местной власти, спросил Рязанов.
– Погоди немного, Михал Трофимыч, сейчас подтянутся. – ответил Колосов. – Я велел мальчишкам за дорогой следить. Они как вас увидели, сразу мне сообщили, а я уж заставил отца Василия в колокол бить. Кто рядом живет, уже тут, а кто подальше – скоро подойдут.
– А этих, видать, под конвоем надо доставлять? – усмехнулся Рязанов.
– И эти бы сами пришли, – сказал Колосов. – Небось, в окна смотрели, ждали, когда народ соберется. У нас теперь не забалуешь. А если что – живо под замком окажешься, вместе с Гришкой Белогузовым и прочей контрой.
Вскоре и правда церковная площадь заполнилась как перед Крестным ходом: подошли не только новоусадские, но и крестьяне из ближних деревень, заранее предупрежденные о сходе. Но на этот раз к народу обратились не служители церкви, а представители власти. На одну из подвод, которую использовали как трибуну, забрались Рязанов, Василий Иванович, фамилию которого Аркадий пока не знал, Колосов и еще какой-то мужик из местных – работник волостного Совета.
Сход открыл Колосов и сразу же дал слово Рязанову. Тот, в свою очередь, представил собравшимся товарища из Нижнего Новгорода – старого большевика, члена Нижегородского военно-революционного комитета Василия Ивановича Федорцова.
– Товарищи крестьяне! – начал Федорцов свою речь. – Вы все понимаете, в какое трудное время мы живем. Наша молодая Советская республика охвачена гражданской войной. Враги социалистической революции, враги всего трудового народа повсюду поднимают головы, убивают наших товарищей. Так было в июле в Ярославле, где во время мятежа, организованного подлым предателем революции Савенковым, погибли самые стойкие, испытанные борцы пролетариата.
Красная армия подавила это выступление, но наши враги на этом не остановились. Недобитые эсеры, поддержавшие антинародное правительство – всем известный Комуч, с которым теперь идет война на Восточном фронте, организовали вопиющие террористические акты. Тридцатого августа они убили председателя Петроградской ЧК товарища Урицкого и покушались на жизнь Владимира Ильича Ленина.
Федорцов сделал небольшую паузу и продолжил. Голос его стал звучать громче и тверже:
– Пролетариат и трудовое крестьянство нашей социалистической республики требуют жестоко покарать не только непосредственных участников этих двух актов, но и всех, кто ведет какие-либо предосудительные действия против Советской власти или хотя бы помышляет о таких действиях. На белогвардейский террор мы отвечаем нашим красным массовым террором!
В Нижнем Новгороде арестованы и уже расстреляны десятки приспешников буржуазии и Белой гвардии. Списки этих негодяев публикуются в нашем большевистском рупоре – газете «Рабоче-крестьянский нижегородский листок» и в «Вестнике Нижегородской ЧК». Пусть все знают, что за голову каждого коммуниста мы будем убивать сотнями!
Федорцов снова сделал паузу и окинул взором притихшую, словно оцепеневшую толпу. Люди стояли молча, казалось, что они боятся дышать. Некоторые опустили головы вниз, чтобы случайно не встретиться взглядом с оратором.
Аркадий заметил, как стоявший на «трибуне» Рязанов повернулся к Колосову и что-то сказал ему на ухо. Колосов кивнул, спрыгнул с подводы и, захватив с собой несколько красногвардейцев, направился в сторону находящегося метрах в ста от площади большого деревянного сарая, по всей видимости, церковного.
– Товарищи! Перед тем, как отправиться в ваш уезд, я разговаривал с председателем Нижегородского губкома нашей партии товарищем Кагановичем, – чуть помягче продолжил Федорцов.
Напряжение в толпе слегка ослабело, кое-кто даже оторвал взгляд от своих сапог и лаптей. Но эта мягкость в голосе выступающего оказалась обманчивой. Он снова заговорил громко, решительно, жестко:
– Лазарь Моисеевич оценил действия Арзамасского исполкома и уездной партийной организации, выступивших с инициативой немедленно развернуть массовый красный террор по отношению к буржуазии и всем контрреволюционерам. Террор должен быть направлен против тех, кто явно или тайно поддерживает контрреволюцию. Борьба с врагами Советской власти будет решительной и беспощадной. Никто не сможет прикрыться ни прошлыми заслугами, ни мундиром, ни дипломом, ни рясой!
– Ведут, ведут! – пролетел над толпой звонкий детский голос.
Какой-то мальчишка лет восьми показывал грязным пальцем в сторону сарая. Люди, словно загипнотизированные, повернули головы в ту же сторону.
От сарая к площади двигалась процессия из девяти человек. Впереди шел Михаил Колосов, за ним – три мужика примерно одного возраста: лет двадцати пяти-двадцати семи. Руки у всех троих были за спиной, из чего можно было сделать вывод, что они связаны. За мужиками с винтовками наготове шагали пятеро красногвардейцев, среди которых Аркадий увидел Жорина.
По толпе пронесся то ли тихий ропот, то ли какой-то общий вздох, заставивший людей ненадолго выйти из состояния всеобщего оцепенения. Но как только представитель Нижегородского ВРК поднял вверх правую руку, они снова будто застыли на своих местах.
– Товарищи! – сказал Федорцов. – Чтобы одержать окончательную и полную победу над врагами революции, чтобы защитить от них сознательных рабочих и крестьян, нашей Рабоче-крестьянской Красной армии нужно все больше войск. Для их пополнения в стране проводится всеобщая мобилизация. Но с этим не могут смириться разного рода контрреволюционеры, которые ведут враждебные действия против Советской республики. И в вашей волости оказались предатели, заслуживающие самого сурового наказания.