Cytaty z książki «Чайковский. История одинокой жизни»
Как только я предался праздности, меня начинает одолевать тоска, сомнение в своей способности достигнуть доступной мне степени совершенства, недовольство собой, даже ненависть к самому себе. Мысль, что я никуда не годный человек, что только моя музыкальная деятельность искупает все мои недостатки и возвышает меня до степени человека в настоящем смысле слова, начинает одолевать и терзать меня. Только труд спасает меня.
Уже появилась сноровка, как пускать пыль в глаза и как с десятью рублями жить на сто
предполагать, что этот март, который
недолгого профессорства в Московской консерватории, переехавший
впереди него; он и Коте к, скрипач, держали над молодыми венцы. О. Разумовский
доме спать становится невозможно, и Чайковский в халате, со свечой
объятия Онегина, – возмутил очень многих: Тургенев, Катков требовали изменить это “кощунство”, и Чайковский, спохватившись, переделал всю сцену. Печать отдала должное “музыкальности” и “интимности” произведения. Антон Григорьевич пожал плечами и, вернувшись в Петербург, объявил, что “будничное либретто погубило всю оперу”. Но для Чайковского “суд людской” сейчас уже был не тем, чем был когда-то. И то, что Антон Григорьевич его не оценил, и то, что Ларош говорил про
труд, на самолюбие, на подлинные
Григорьевич входил в класс. Он не был одарен лекторским талантом
У него вошло в привычку, проходя мимо домов, заглядывать в окна так, чтобы его не видели. Подглядывание сделалось его страстью
