Анафем

– Что?! – вскрикнула Тулия. Те, кто присоединился к диалогу позже, отреагировали сходным образом. Ороло рассмеялся, и я объяснил, с чего начался диалог, – торопливо, пока никто не убежал и не разнёс слухи.

– Я не считаю, что ты неправ, фраа Эразмас, – сказал Джезри, когда все успокоились, – но, на мой взгляд, здесь проблема весов. Гемново пространство и принципы действия – слишком тяжёлый инструментарий для объяснения того факта, что у разума есть инстинктивный нюх на более правдоподобные исходы, из-за которых стоит волноваться.

– Замечание принято, – сказал я.

Однако Арсибальт расстроился, что я уступил без боя.

– Вспомните, что всё началось со светителя Эвенедрика, – сказал он. – Теора, посвятившего первую половину жизни строгим расчётам, связанным с принципами действия в различных типах конфигурационных пространств. Не думаю, что он просто выражался поэтически, когда предположил, что человеческое сознание способно…

– Так. Арсибальт остолетился, – произнёс Джезри.

Арсибальт замер с открытым ртом и побагровел.

– Мы достаточно обсудили проблему, – подвёл итог Ороло. – Сейчас мы её не решим – во всяком случае, на голодный желудок!

Лио, Ала и Тулия, поняв намёк, направились в кухню. Ала через плечо бросила убийственный взгляд на Джезри и что-то зашептала Тулии. Я точно знал, что она говорит: жалуется на Джезри, который первым поднял тему множественности исходов, а потом, когда Арсибальт попытался её развить, струсил и отступил, да ещё и поднял Арсибальта на смех. Я попытался улыбнуться Але, но она не заметила. Я остался стоять, лыбясь в пространство, как идиот.

Арсибальт двинулся за Джезри, чтобы доспорить.

– Возвращаясь к тому, с чего мы начали, – продолжил Ороло. – Из-за чего ты так волнуешься, фраа Эразмас? У тебя нет занятий продуктивнее, чем воображать розовых нервногазопукающих драконов? Или ты обладаешь особым даром прослеживать возможные будущие в Гемновом пространстве – прослеживать их к особо неприятным финалам?

– Ты мог бы ответить на этот вопрос, – заметил я, – если бы сказал, действительно ли ты подумываешь об уходе.

– Я провёл почти весь аперт в экстрамуросе, – ответил Ороло со вздохом, как будто я наконец припёр его к стенке. – Я ожидал увидеть пустыню. Интеллектуальное и культурное кладбище. Ничего подобного! Я ходил на спили – с большим удовольствием! Я посещал бары и вёл вполне интересные разговоры с людьми. С пенами. Они мне понравились. Среди них были занятные личности – и не как букашки под микроскопом. Некоторые меня зацепили – я их запомню на всю жизнь. Какое-то время я был совершенно очарован. Потом, как-то вечером, у меня случился особенно живой разговор с одним пеном, который не глупее никого в нашем конценте. И между делом выяснилось, что он думает, будто солнце вращается вокруг Арба. Я обалдел. Попытался его разубедить. Он посмеялся над моими доводами. Я и вспомнил, сколько точных наблюдений и теорической работы нужно для доказательства того простого факта, что Арб вращается вокруг солнца. В каком долгу мы перед теми, кто был до нас. И это убедило меня, что я всё-таки живу по правильную сторону стены.

Ороло помолчал, щурясь на горы, словно решая, говорить ли мне остальное. Наконец он поймал мой вопросительный взгляд и развёл руками, как будто сдаваясь.

– Когда я вернулся, то обнаружил пачку старых писем от Эстемарда.

– Правда?

– Он писал с Блаева холма каждый год, хотя знал, что я получу письма только в аперт. Он рассказывал мне о своих наблюдениях в телескоп, который выстроил своими руками, вручную отшлифовав зеркало и так далее. Неплохие идеи. Интересное чтение. Но, безусловно, куда слабее того, что он писал здесь.

– Однако его пускали туда. – Я показал на звёздокруг.

Ороло рассмеялся.

– Конечно. И, думаю, нас тоже скоро пустят.

– Почему? Откуда ты знаешь? На чём основано твоё убеждение? – спросил я, хоть и знал, что ответа не получу.

– Скажем так: я, как и ты, одарён способностью строить предположения о дальнейшем развитии событий.

– Спасибочки!

– И та же способность позволяет мне вообразить, каково быть дикарём, – продолжал Ороло. – Письма Эстемарда не оставляют сомнений, что жизнь у него нелёгкая.

– Ты думаешь, он сделал правильный выбор?

– Не знаю, – без колебаний отвечал Ороло. – Здесь большой вопрос. Чего ищет человеческий организм? Помимо еды, питья, крова и размножения.

– Счастья, наверное.

– Плохонькое счастье можно получить, если просто есть, что едят там. – Ороло указал на стену. – И всё же люди в экстрамуросе к чему-то стремятся. Они вступают в разные скинии. Зачем?

Я подумал про семью Джезри и мою.

– Наверное, людям хочется думать, что они не просто живут, но и передают другим свой уклад.

– Верно. Людям нужно чувствовать, что они – часть некоего существенного проекта. Чего-то, что будет жить и после них. Это придаёт им чувство стабильности. Я считаю, что нужда в такого рода стабильности не менее сильна, чем другие, более очевидные потребности. Однако есть разные способы её достичь. Мы можем презирать субкультуру пенов, но в стабильности ей не откажешь! А у бюргеров стабильность совсем иная.

– И у нас.

– И у нас. А вот в случае Эстемарда это не сработало. Возможно, он чувствовал, что одинокая жизнь на холме лучше удовлетворит его нужду в стабильности.

– Или просто не нуждался в ней так, как другие, – предположил я.

Часы пробили один раз.

– Ты пропустишь увлекательнейшее выступление сууры Фретты, – сказал Ороло.

– Мне кажется, ты нарочно сменил тему, – заметил я.

Ороло пожал плечами, словно говоря: «Темы меняются. Привыкай».

– Ладно, – сказал я. – Я пойду на её выступление. Но если ты всё-таки решишь уйти, пожалуйста, не уходи, не предупредив меня, хорошо?

– Обещаю, если такое случится, сообщить тебе столько предварительной информации, сколько будет в моих силах, – произнёс Ороло тоном, каким разговаривают с нервнобольными.

– Спасибо, – ответил я.

Затем я пошёл в калькорий светителя Грода и сел внутри большого свободного пространства, которое, как всегда, образовалось вокруг Барба.

Формально мы должны были называть его «фраа Тавенер», ибо это имя он получил, приняв обеты. Но некоторые люди дольше вживаются в свои иначеские имена. Арсибальт был Арсибальтом с первого дня; никто и не помнил, как его звали в экстрамуросе. Однако я чувствовал, что к Барбу ещё долго будут обращаться «Барб».

Тавенер, или Барб, в любом случае мальчик стал для меня спасением. Он многого не знал, но не стеснялся спрашивать, спрашивать и спрашивать, пока полностью не разберётся. Я решил сделать его своим фидом. Кто-то мог подумать, что я жалею Барба или даже готовлюсь отпасть и выбрал заботу о Барбе в качестве самоделья. Ну и пусть думают! На самом деле мои мотивы были скорее эгоистичными. За шесть недель, просто сидя с Барбом, я выучил больше теорики, чем за шесть месяцев перед апертом. Теперь я видел, что в желании поскорей освоить теорику часто выискивал короткие пути, которые, как и на местности, в итоге оказывались длинными. Стараясь не отстать от Джезри, я прочитывал уравнение так, что тогда оно казалось проще, а потом обнаруживал, что затруднил – и даже сделал невозможным – дальнейшее продвижение. Барб не боялся, что другие его опередят – он не мог прочесть презрения на чужих лицах. Не было у него и тяги к далёкой цели. Он был замкнут в себе и не видел дальше своего носа. Он хотел понять задачку или уравнение, написанные на доске, сейчас, сегодня, вне зависимости от того, есть ли у других время с ним заниматься. И готов был стоять над душой, задавая вопросы, весь ужин и после отбоя.

Кстати, если подумать, Ала с Тулией открыли этот метод учёбы давным-давно. «Двуспинное существо» – окрестил их Джезри, потому что они вечно стояли перед калькорием, обсуждая – бесконечно – только что услышанное. Их не устраивало, что поняла одна или что обе поняли по-разному. Им надо было понять одинаково. Оттого что они постоянно что-то друг дружке объясняли, у всех начинала болеть голова. В детстве мы, завидев двуспинное существо, затыкали уши и бежали куда подальше. Но для них метод работал.

Готовность Барба идти трудным путём делала его движение к далёкой цели (которую он сам не видел и не ставил) более быстрым и надёжным. И теперь я двигался вместе с ним.

В качестве возможного самоделья я обучал новый подрост пению. В экстрамуросе все слушают музыку, но мало кто умеет петь. Новых фидов надо было учить всему. Это страшно выматывало нервы. Я уже понял, что такое самоделье не для меня.

Мы собирались три раза в неделю в большой нише того, что заменяло нам неф. Как-то, возвращаясь после очередной спевки, я столкнулся с фраа Лио, шедшим в дефендорат.

– Пошли со мной, – предложил он. – Я тебе кое-что покажу.

– Новый болевой приём?

– Да нет, совсем не то.

– Ты же знаешь, мне не положено смотреть с высоких уровней.

– Я ещё не выучился на иерарха, так что и мне не положено, – сказал он. – Я хочу показать тебе совсем другое.

Мы двинулись по лестнице. В какой-то момент я испугался, что Лио затевает набег на звёздокруг, потом вспомнил слова Ороло о лишних волнениях и выбросил тревогу из головы.

– За стену тебе смотреть нельзя, – напомнил Лио, когда мы приближались к вершине юго-западной башни, – но никто не запрещает тебе помнить, что ты видел во время аперта. Ведь так?

– Наверное, да.

– Ты что-нибудь заметил?

– Чего-чего?

– Ты заметил что-нибудь в экстрамуросе?

– Ничего себе вопрос! Я кучу всего заметил!

Лио обернулся и одарил меня сияющей улыбкой, давая понять, что это был приём. Юмор как разновидность искводо.

– Ладно, – сказал я. – Что я должен был заметить?

– По-твоему, город стал больше или меньше?

– Меньше. Без вопросов.

– Почему ты так уверен? Данные переписи смотрел? – Снова улыбка.

– Конечно нет. Я не знаю, просто у меня было такое чувство. От того, каким оно всё выглядело.

– И каким же?

– Ну… заросшим.

Лио повернулся и выставил указательный палец, как статуя Фелена, произносящего речь на периклинии.

– Держи эту мысль в голове, – сказал он, – пока мы пересекаем вражескую территорию.

Мы молча взглянули на опущенную и запертую решётку, затем прошли по мостику во двор инспектората и двинулись к лестнице наверх. Только когда мы достигли безопасного места – статуи Амнектруса, – Лио продолжил:

– Я думаю в качестве самоделья заняться садоводством.

– Если вспомнить, сколько сорняков ты выполол в качестве епитимьи за то, что меня бил, подготовка у тебя уже есть, – сказал я. – Только чего это тебя к земле потянуло?

– Давай я тебе покажу, что творится на лугу, – сказал Лио и повёл меня к карнизу дефендората. Двое часовых в огромных зимних стлах совершали обход, ноги их утопали в пушистых бахилах. Мы с Лио разгорячились на подъёме и холода почти не чувствовали, тем не менее накинули стлы на голову и выдвинули их края вперёд – не для тепла, а потому, что так требует канон. Таким образом мы смотрели как будто через туннель и, подойдя к парапету, увидели внизу концент, но ничего выше или дальше.

Лио указал на дальний край луга. Сразу за рекой вставало владение Шуфа. Если не считать нескольких вечнозелёных кустов, всё внизу было мёртвое и пожухлое. У реки клевер перемежался пятнами более тёмных, жёстких сорняков, которым, видимо, нравилась песчаная почва у берега, а ближе к воде и вовсе уступал место растительным агрессорам: бурянике и тому подобному. Здесь отчётливо выделялись зелёные пятна и полосы: некоторые сорняки были такие стойкие, что их не брал даже мороз.

– Я догадываюсь, что тема твоей сегодняшней лекции – сорняки, но не понимаю, к чему ты клонишь.

– Там, внизу, с наступлением весны я намерен реконструировать битву при Трантеях.

– Минус тысяча четыреста семьдесят второй год, – произнёс я роботоподобным голосом; это одна из тех дат, которую вбивают в голову фидам. – Думаю, мне ты отвёл роль гоплита, получившего в ухо сарфянскую стрелу? Ну уж нет, спасибо.

Лио терпеливо покачал головой.

– Не с людьми. С растениями.

– Что?!

– Мысль пришла мне во время аперта, когда я увидел, как сорная трава и даже деревья захватывают город. Отнимают его у людей настолько постепенно, что те и не замечают. Луг будет плодородной Франийской равниной, житницей Базской империи. Река – рекой Хонт, отделяющей её от северных провинций. К минус тысяча четыреста семьдесят четвёртому они были полностью завоёваны конными лучниками. Лишь несколько укреплённых пунктов ещё сдерживали натиск варварских орд.

– Можем ли мы считать владение Шуфа одним из них?

– Как хочешь. Это неважно. Главное, что холодной зимой минус тысяча четыреста семьдесят третьего степняки, предводительствуемые племенем сарфян, переходят замёрзшую реку и закрепляются на Франийском берегу. К весне, когда можно начинать боевые действия, у них здесь уже три армии. Базский полководец Оксас устраивает военный переворот, низлагает императора и выступает из города. Он клянётся утопить сарфян в реке, как крыс. После многонедельных манёвров легионы Оксаса встречаются наконец с сарфянами на равнинном месте неподалёку от Трантей. Сарфяне предпринимают ложное отступление, Оксас, как последний болван, поддаётся на их уловку и попадает в клещи. Его окружают…

– А через три месяца Баз был сожжён дотла. И как ты хочешь проделать всё это с сорняками?

– Мы позволим видам-агрессорам с реки пробиться в клевер. Плети звёздоцвета распространяются по земле с поразительной скоростью, как лёгкая кавалерия. Буряника медленнее, но закрепляется надёжнее – как пехота. Последними приходят деревья и остаются на века. Если аккуратно полоть и подрезать, можно сделать так, чтобы всё развивалось, как при Трантеях, только на битву понадобится месяцев шесть.

– Ничего бредовей я в жизни не слышал. Всё-таки ты чокнутый.

– Тебе что больше по душе – помогать мне или учить салаг держать ноту?

– Это такая хитрость, чтобы заставить меня полоть сорняки?

– Нет. Мы же, наоборот, позволим им разрастись.

– И что будет, когда они победят? Мы не можем поджечь клуатр. Разве что разграбить пасеку и выпить весь мёд.

– Кто-то это уже сделал во время аперта, – мрачно напомнил Лио. – Нет, наверное, потом нам придётся всё выполоть. Хотя если остальным понравится, можно оставить как есть и позволить деревьям вырасти на завоёванной территории.

– Я вижу в твоём плане один плюс: летом я смогу смотреть, как за Арсибальтом гоняются разъярённые пчёлы.

Лио рассмеялся. Про себя я подумал, что у его затеи есть и другое достоинство: полнейший идиотизм. До сих пор, присматривая за Барбом или уча новичков пению, я пробовал разумные, полезные дела – типичное поведение инака, который готовится отпасть. Провести всё лето за нелепейшим занятием – всё равно что громко объявить об отсутствии у меня такого намерения. Пусть мои недоброжелатели смотрят и злятся!

– Ладно, – сказал я. – Только нам придётся подождать ещё недели три, пока что-нибудь пойдёт в рост.

– Ты ведь хорошо рисуешь? – спросил Лио.

– Лучше тебя, но это ничего не значит. Технические иллюстрации делать могу. Барб потрясающе рисует. А что?

– Я думаю, нам надо будет документировать процесс. Зарисовывать разные стадии битвы. Отсюда как раз удобно.

– Спросить Барба, не захочет ли он?

Лио скривился – то ли потому, что Барб бывает таким несносным, то ли потому, что младшим фидам не положено самоделья.

– Ладно, я сам, – сказал я.

– Отлично! – воскликнул Лио. – Когда начинаем?

В следующие недели мы с Лио читали описания битвы при Трантеях и вбивали колышки, отмечая места основных событий, например, то, где Оксас, пронзённый восемью стрелами, бросился на меч. Я соорудил прямоугольную рамку размером с поднос и натянул на неё куски бечёвки, чтобы получилась квадратная сетка. Рамку я установил на парапет и, рисуя, смотрел в неё, как в окно, чтобы последовательные рисунки можно было сопоставить. Мы мечтали, что развесим их в ряд, и люди, идя вдоль стены, будут наблюдать войну сорняков, как в спиле.

Лио подолгу рыскал в зарослях у реки, выискивая особо агрессивные разновидности различных сорняков. Жёлтый звёздоцвет должен был стать сарфянской конницей, белый и красный – их союзниками.

Мы оба ждали, когда нам устроят головомойку.

Недели через две после начала проекта я за ужином поднял голову и увидел, что в трапезную входит фраа Спеликон с иерархиней из инспектората. Разговоры на мгновение стихли, как когда электрическое напряжение падает и в комнате воцаряется полумрак. Спеликон оглядел трапезную и нашёл меня, потом взял поднос и потребовал еды. Иерархи могут есть с нами, но редко этим правом пользуются. Они вынуждены так сосредотачиваться на том, чтобы не выболтать никакой мирской информации, что еда становится не в радость.

Все заметили, как Спеликон на меня смотрел, так что, когда затемнение прошло, некоторое время раздавался весёлый гул – очевидно, шутили на мой счёт. Я, вопреки обыкновению, ничуть не волновался. В чём меня можно обвинить? В тайном сговоре с целью позволить сорнякам разрастись? Может, нас с Лио вообще неправильно поняли. Я видел одну сложность: как объяснить наш замысел человеку вроде Спеликона.

Иерархиня – Рота – быстро поела и вышла из трапезной, обнимая толстую папку с листами, которая колыхалась при движениях её бёдер. Спеликон кушал основательно, однако от пива и вина отказался. Через несколько минут он отодвинулся от стола, вытер губы, встал и подошёл ко мне.

– Ты мог бы зайти для короткого разговора в калькорий светительницы Зенлы?

– Конечно. – Я взглянул на Лио, который ужинал за другим столом. – Фраа Лио тоже пригласить или…

– В этом нет надобности, – ответил Спеликон. Я удивился и даже ощутил первые симптомы тревоги – по пути через клуатр в калькорий светительницы Зенлы сердце у меня колотилось, а ладони стали липкими от пота.

Это был один из самых маленьких и древних калькориев – обычно лишь самые чтимые эдхарианские теоры собирались в нём для бесед между собой или со старшими учениками. Я бывал здесь раз или два в жизни, и уж точно не посмел бы так запросто сюда припереться. В калькории был один маленький стол, за которым еле-еле поместились бы четыре инака на сферах. Рота уже разложила на нём созвездие светоносов: голубоватые отблески падали на стопку чистых листьев и какие-то рукописи. Рядом с открытой чернильницей аккуратным рядком лежали несколько перьев.

– Беседа с фраа Эразмасом из эдхарианского капитула деценарского матика концента светителя Эдхара, – произнёс Спеликон. Рота вывела на чистом листе цепочку значков – это были не обычные базские буквы, а скоропись, к которой иерархи прибегают для ведения протоколов. Спеликон продиктовал дату и время. Я, как зачарованный, следил за Ротой – её рука в мгновение ока пробегала через весь лист, оставляя ряд примитивных закорючек, которые, как мне казалось, никак не могли вместить весь смысл произносимых нами слов.

Я перевёл взгляд на другие рукописи, которые Рота разложила на столе. По большей части они были написаны той же самой скорописью, по крайней мере одна – обычным почерком. Моим почерком. Нагнувшись, я разобрал несколько слов. Это был дневник, который я начал писать в штрафной келье собора. Я увидел имена Флека, Ороло и Кина.

Все мои мышцы разом напряглись. Включился какой-то примитивный механизм реакции на угрозу.

– Это моё!

Спеликон проследил, чтобы мои слова записали.

– Опрашиваемый признаёт, что документ номер одиннадцать принадлежит ему.

– Где вы его взяли? – выкрикнул я голосом детским, как у Барба. Рота молниеносным движением руки запечатлела мой вопрос для вечности.

– Там, где он лежал, – с улыбкой ответил Спеликон. – Ты ведь знаешь, где твой дневник?

– Думал, что знаю.

Дневник лежал в одной из ниш рядом с калькорием светителя Грода, на такой высоте, где немногие могли до него дотянуться. Однако вынуть чужие листы из ниши считалось верхом неприличия. Так делали, только если кто-нибудь умер или его отбросили.

– Но вы не должны были…

– Предоставь нам самим судить, что мы должны и чего не должны делать, – произнося эти слова, Спеликон сделал лёгкое движение рукой, и Рота перестала писать, потом другим движением отменил заклятие, и её перо вновь заскользило по листу. – Наше расследование не касается тебя лично и много времени не займёт. Все нужные нам сведения содержатся в твоём дневнике, от тебя требуется только подтвердить их и уточнить. Перед апертом ты выступил в роли скриптора при беседе между фраа Ороло и экстрамуросским мастером по имени Кин в Новой библиотеке?

– Да.

– Документ номер три, пожалуйста.

Рота вытащила ещё лист, тоже написанный моей рукой: запись беседы Ороло с Кином. Я не стал спрашивать, откуда его взяли. Очевидно, в нишах фраа Ороло тоже порылись. Возмутительно. Тем не менее я немного успокоился. В разговорах Ороло с мастерами не было ничего предосудительного. Даже если инспектора не поверят мне на слово, в библиотеке было ещё много людей – все подтвердят, что разговор был совершенно безобидный. Это какое-то мелочное копание под фраа Ороло, которое (по крайней мере, так я надеялся) закончится ничем, а фраа Спеликон только выставит себя идиотом.

Спеликон спросил, моей ли рукой написан этот документ, и лишь затем продолжил:

– Есть расхождения между записью беседы, сделанной тобою по её ходу, и версией, которую ты позже изложил в дневнике.

– Да. Я же так не умею. – Я кивнул на Роту. – Я не знаю скорописи, поэтому записывал только существенное для исследования, которое проводил Ороло.

– Какого исследования? – спросил Спеликон.

Мне казалось, что это очевидно, но я всё равно объяснил:

– Исследования политического климата в экстрамуросе – часть рутинной подготовки к аперту.

– Спасибо. Таких расхождений несколько, но я хотел бы привлечь твоё внимание к одному, в конце беседы с Кином, касательно технических характеристик спилекапторов.

От неожиданности у меня отшибло всякую способность соображать.

– Э… я смутно помню, что о чём-то таком говорили.

– Твоя память была куда лучше, когда ты писал вот это. – Спеликон перегнулся через Ротино плечо и взял мой дневник. – Согласно твоей записи, мастер Кин сказал, цитирую: «Флек ничего не заспилил». Теперь твои воспоминания прояснились?

– Да. Днём раньше, перед провенером, мы отправили мастера Флека к ита, чтобы те проводили его в северный неф. Флек хотел снять спиль. Потом Кин сказал, что ита не разрешили Флеку снимать на спилекаптор в соборе.

– Почему?

– Качество изображения слишком хорошее.

– В каком смысле?

– Кин нёс какую-то коммерческую прехню, которую я попытался воспроизвести в дневнике.

– Когда ты говоришь «попытался воспроизвести», означает ли это, что изложенное в дневнике – твои домыслы? Здесь говорится (снова цитирую): «Глазалмаз, антидрожь и диназум – со всем этим он мог заглянуть в другие части вашего собора, даже за экраны». Действительно ли Кин употребил эти слова?

– Не знаю. Я писал частью по памяти, частью – из общих соображений.

– Объясни, что ты в данном случае подразумеваешь под общими соображениями?

– Ну, основная техническая причина, по которой ита не разрешили Флеку включать спилекаптор, в том, что он мог из северного нефа через алтарь заснять столетников и тысячелетников. Невооружённым глазом мы их не видим из-за контраста между светлоокрашенным экраном (космографы бы сказали, что у него высокое альбедо) и тёмным пространством нефа. А также из-за расстояния и других факторов. В общем, ита посмотрели характеристики Флекова спилекаптора и сообразили, что в сумме они дают возможность видеть то, чего не различает глаз. Без толку разбираться в коммерческой прехне, которую пишут производители, но по своему знакомству с космографией я легко сообразил, что там должно быть: зум, позволяющий увеличивать изображение, способность воспринимать слаборазличимые объекты на фоне шумов и стабилизатор, чтобы скомпенсировать дрожание рук.

– И это ты подразумеваешь под общими соображениями, – сказал Спеликон. – Общими в том смысле, что всякий, знакомый с космографическими инструментами, пришёл бы к тем же выводам касательно возможностей данного спилекаптора.

– Да.

– В твоём дневнике говорится, – продолжал Спеликон, – что после этого фраа Ороло положил руку тебе на запястье, чтобы ты не записывал. Почему?

– Ороло старше и мудрее. Он видел, к чему идёт дело. Кин собирался сказать что-то мирское, передать нам разговор между ита и Флеком, а это явно не та информация, которую нам следует получать.

– Но, коли так, почему Ороло остановил твою руку? Почему не заткнул тебе уши?

– Не знаю. Может быть, просто повёл себя нелогично. В такие минуты люди не всегда чётко соображают.

– Или наоборот, – сказал Спеликон. – Так или иначе, это всё, что я хотел у тебя спросить про беседу Ороло с Кином. Остался один вопрос.

– Да?

– Что ты делал в девятую ночь аперта?

Я на мгновение задумался, потом наморщил лоб.

– Вот на такие простые с виду вопросы нормальному человеку отвечать труднее всего.

Спеликон как-то очень легко со мной согласился.

– Если под «нормальным человеком» ты подразумеваешь не-иерарха, то позволь тебя заверить: я тоже не помню в подробностях, что делал в тот вечер.

– На следующее утро я должен был вести экскурсию, поэтому не стал засиживаться допоздна. Я поужинал, потом, кажется, сразу пошёл спать. Я много думал.

– Надо же! – удивился Спеликон. – О чём?

Наверное, у меня стало очень удивлённое лицо. Во всяком случае, Спеликон хохотнул и сказал:

– Праздное любопытство. Не думаю, что это важно. – Он взял следующий лист. – Хроника сообщает, что на ту ночь тебе была назначена келья с фраа Остабоном и фраа Браншем. Если бы я их спросил, подтвердили бы они, что ты провёл всю ночь вместе с ними?

– Не могу представить, зачем бы им утверждать иное.

– Отлично, – сказал Спеликон. – Тогда всё. Спасибо, что уделил нам время, фраа Эразмас.

Спеликон открыл мне дверь. Я вышел и увидел, что в галерее ждут фраа Бранш и фраа Остабон.

В тот вечер моя способность строить в голове истории взяла выходной. Я не мог понять, чего Спеликон от меня добивался и как это всё понимать, поэтому счёл весь разговор лишним доказательством, что суура Трестана сходит с ума и скоро её увезут во врачебную слободу для лечения (желательно на долгий срок).

На следующий день я встал рано, чтобы помочь раскладывать завтрак. Потом разбирал с Барбом основы внешнего дифференцирования, которые должен был усвоить давным-давно, но только сейчас начал понимать по-настоящему. Я дошёл до той точки, когда голова отказывается ещё что-нибудь воспринимать, и начал ловить себя на глупых ошибках, но тут, по счастью, зазвонили к провенеру.

В тот день часы заводила моя старая команда, поэтому я отправился в собор. Народу было совсем мало, из иерархов явились всего несколько. Я не видел ни Ороло, ни его старших учеников. Джезри тоже сачканул – пришлось нам с Лио и Арсибальтом отдуваться за него.

После долгого утра в калькории и физической нагрузки в соборе я здорово проголодался и в трапезной наворачивал за обе щёки. Я уже доедал, когда вошёл Ороло, взял себе лёгкий перекус и сел один на то место, которое облюбовал в последние недели: за стол, откуда в ясную погоду можно было смотреть на горы. Сегодня небо затянули облака, но чувствовалось, что холодный ветер с реки скоро их разгонит. Доев, я подсел к Ороло. Я почти не сомневался, что Спеликон и его одолевал вопросами, но не хотел заговаривать о том, от чего Ороло наверняка и так тошно.

Он улыбнулся.

– Благодаря иерархам, я скоро вновь смогу проводить наблюдения.

– Звёздокруг откроют? Ура! – воскликнул я. Ороло снова улыбнулся. Картина начинала проясняться. Иерархам что-то померещилось: они усмотрели в действиях Ороло перед апертом что-то, чего я по-прежнему не понимал. Теперь они наконец увидели свою ошибку, и скоро всё будет по-старому.

– Должен признать, у меня в МиМ лежит табула, которую мне до смерти охота заполучить, – сказал Ороло.

– Когда его откроют?

– Не знаю.

– И на что ты будешь смотреть в первую очередь?

– Позволь мне пока не отвечать. Во всяком случае, мощи МиМ для этого не нужно. Хватит и небольшого телескопа или даже коммерческого спилекаптора.

– Спеликон задал мне кучу вопросов про…

Ороло поднёс палец к губам.

– Знаю. И хорошо, что ты ответил так, как ответил.

Я ненадолго отвлёкся, обдумывая услышанное. Новость хорошая. Однако если звёздокруг откроют и кто-нибудь найдёт табулу, которую я оставил в Оке Клесфиры, то плохи мои дела. И дёрнуло же меня её туда засунуть! Как её теперь забирать?

Ороло посмотрел в другое окно – на часы.

– Я видел Тулию несколько минут назад. Они с Алой собирают звонщиц. Она просила кое-что тебе передать.

– Что?

– Она не придёт обедать, так что вы увидитесь только за ужином.

– И всё?

– Да. Им предстоит вызванивать редкую мелодию, которая потребует всего их внимания. Начнут примерно через полчаса. Она почему-то решила, что именно тебе важно это знать. Почему – понятия не имею.

Воко.

Снова воко. У меня есть шанс проскользнуть на звёздокруг – вот что на самом деле хотела передать мне Тулия.

Понял ли Ороло? Знает ли он, что происходит?

Однако, когда зазвонят колокола, я не смогу взбежать по лестницам собора навстречу потоку служителей инспектората и дефендората. Значит, надо подняться заранее и спрятаться.

А благодаря Лио у меня есть для этого великолепный предлог.

Я встал.

– Увидимся в соборе.

– Да, – сказал Ороло, потом подмигнул. – Или нет.

Я на миг застыл, снова гадая, сколько ему известно. Ороло, глядя на мою физиономию, расплылся в улыбке.

– Я всего лишь хотел сказать, что неизвестно, кто после такого актала останется в соборе, а кто – нет.

– Думаешь, на воко могут призвать тебя?

– Крайне маловероятно! – ответил Ороло. – Но вдруг призовут тебя?

Я фыркнул. Ну вот, теперь он просто надо мной потешается.

– На случай, если тебя призовут, – сказал Ороло, – знай, что я видел твой прогресс в последние месяцы. Я тобой горжусь. Горжусь, но нисколько не удивлён. Продолжай в том же духе.

– Хорошо, – сказал я. – Буду продолжать. Вообще-то у меня к тебе ещё несколько вопросов, но сейчас я побежал.

– Беги, – сказал он. – Осторожнее на лестницах.

Я заставил себя выйти, а не выбежать из трапезной, забрал из ниши рисовальные принадлежности и зашагал к собору, стараясь не подавать виду, что спешу. Довольно скоро я был на трифории и оттуда заглянул на балкон звонщиц. Ала и Тулия со своей командой водили руками в воздухе, не касаясь верёвок – репетировали звон. Тулия меня увидела. Я отвёл глаза, чтобы мы с ней не выглядели заговорщиками, и начал торопливо подниматься по лестнице в юго-восточной башне.

Во дворе инспектората было людно, но тихо, как будто все сосредоточены на чём-то чрезвычайно важном. Ничего удивительного, перед воко. Я даже заметил сууру Трестану, когда та шла из одного помещения в другое. Мать-инспектриса посмотрела на меня несколько удивлённо, потом перевела взгляд на рамку, что-то, видимо, вспомнила и поспешила дальше по своим делам.