Космические хроники, или Почему инопланетяне до сих пор нас не нашли

Глава шестая
Стремление к звездам^[23] (видеоинтервью Келвину Симсу, Нью-Йорк Таймс)

Диалог

Нил Деграсс Тайсон: Нам нужно вернуться на Луну. Многие говорят: «Мы уже были там, уже сделали это, неужели не найти другого места для визита?» Однако новый полет на Луну позволит проверить важные элементы новых технологий. Путь к Марсу занимает около девяти месяцев. Поскольку мы не выходили за пределы низкой околоземной орбиты в течение последних сорока лет, будет трудно с первой попытки отправить астронавтов в такой далекий путь. Важная задача новой космической программы – заново переосмыслить пилотируемую космонавтику и снова пробудить энтузиазм, на котором так много было сделано в шестидесятые годы прошлого века.

Келвин Симс: То есть нужно доказать, что мы снова можем сделать это, потому что так много лет не делали, а также сформировать общественное мнение в поддержку такой программы?

НДТ: Мы давно не выходили за низкую околоземную орбиту. Нужно напомнить самим себе, как это делается – и как делать это хорошо и эффективно. Также нужно понять, как устроить базовую станцию и поддерживать жизнь вне Земли и вне низкой околоземной орбиты. Луна – относительно простая площадка, где можно все это проверить.

КС: НАСА консервативно оценило стоимость путешествия на Луну в 100 миллиардов долларов. Как вы думаете, рационально ли тратить такие средства на такое предприятие, особенно в нынешний момент, когда есть много внутренних задач, да еще мы ведем войну в Ираке?

НДТ: Стоит объяснить, что это за 100 миллиардов. Это не единовременные расходы, они растянуты на много лет. И кстати, 100 миллиардов – это всего шесть лет базового финансирования НАСА.

Америка – изобильная страна. Давайте зададимся вопросом: «Насколько ценны для вас полеты в космос?» Сколько центов из каждого доллара ваших налогов вы готовы потратить на путешествие, мечта о котором в наших сердцах, умах и душах неразрывно связана с НАСА? Бюджет НАСА составляет всего полпроцента от ваших налогов. Так что я не думаю, что на этом можно сэкономить федеральные средства. Конечно же, космос стоит и целого процента от бюджета – лично я думаю, что стоит и большего, – и, если вы готовы потратить всего один процент, мы используем эти средства с большим толком.

Стремление к звездам

НДТ: Во все времена и во всех культурах были люди, размышлявшие о нашем месте во вселенной и пытавшиеся договориться о том, что представляет собой Земля. Это не какая-то современная мода, это нечто, глубоко свойственное человеку. Нам, американцам XXI века, повезло: мы можем действовать в этом направлении. До нас большинство людей просто стояли и смотрели вверх, придумывали мифологию, чтобы объяснить то, чего они не понимали. Мы же дошли до того, что строим космические корабли и повсюду летаем. Это привилегия, которую мы получили благодаря успехам нашей экономики и дальновидности наших лидеров, сочетавшейся с твердым намерением без промедления реализовать задуманное.

КС: Вы говорите, что основная причина инвестиций в космические исследования – поиск новых знаний, что человек от природы запрограммирован на удовлетворение своего любопытства и леденящие душу приключения ради открытий. Почему в этой гонке мы готовы даже рисковать жизнью?

НДТ: Не каждый готов рисковать своей жизнью. Однако для некоторых представителей нашего вида стремление к открытиям – основа их характера и идентичности. И те из нас, кто ощущает это, ведут в будущее и нацию, и весь мир. Роботы тоже важны. Если бы я на минутку преобразился в чистого ученого, я бы сказал: «Отправляйте только роботов, а я останусь тут, внизу, и буду принимать данные». Но из-за роботов не устраивают парады. В их честь никогда не называют школы. Так что, когда я преображаюсь в просветителя, мне приходится признать, что у исследований есть еще одна важная задача: пробуждать в людях энтузиазм. И для этого нужны не только открытия как таковые и красивые фотографии, загружаемые со спутников, нужно еще пусть опосредованное, но человеческое участие в них.

КС: Насколько мы сейчас далеки от массовых экспедиций, от исследований на уровне частных инициатив, от колонизации космоса? Мы так долго мечтаем об этом. Еще двадцать лет? Тридцать?

НДТ: Каждый раз, когда я погружаюсь в историю человеческих взаимоотношений, я понимаю, что у людей всегда находятся причины, чтобы сражаться с себе подобными и убивать их. Это действительно угнетает. Так что я не знаю, могу ли я доверить человеческим существам колонизацию другой планеты, не связанную с насилием и конфликтами. Кроме того, будущее всегда несколько переоценивают. Просто вспомните, как в шестидесятые говорили: «К 1985 году тысячи людей будут жить и работать в космосе». Нет. Сейчас 2006 год, и у нас в живут и работают в космосе три человека. Иллюзии возникают, в первую очередь, оттого, что люди забывают, какие усилия потребовались, чтобы попасть в космос.

КС: Хотели бы вы сами сделать вылазку в космос, чтобы исследовать его лично?

НДТ: Нет, никогда не хотел. Когда говорят «космос», часто подразумевают околоземную орбиту. Такая орбита может проходить всего в трехстах километрах над поверхностью Земли. Это расстояние между Нью-Йорком и Бостоном. Космос, который мне интересен, находится намного дальше – галактики, черные дыры, структуры, образовавшиеся сразу после Большого взрыва. Если бы мы могли путешествовать в такие дали, будьте уверены, я бы первым встал в очередь. Посетить Андромеду? Готов отправиться в путь завтра. Но мы еще этого не можем, так что пока я устроюсь поудобнее и подожду.

Солнце вращается вокруг Земли?

КС: В среднем американцы гораздо меньше знакомы с наукой и технологиями, чем жители других стран. Вы сказали, что если мы не постараемся поднять уровень научной грамотности в Америке, нас ждет кризис.

НДТ: Этот кризис уже происходит. Но я рад сообщить, что среди нас есть понимающие и дальновидные люди, и некоторые из них работают в государственных комиссиях и составляют отчеты. Например, в отчете «Страна в опасности», опубликованном в 1983 году Национальной комиссией по образованию^[24], было сказано, что если бы враждебная держава попробовала навязать Америке ту низкокачественную систему образования, которую мы имеем сегодня, мы сочли бы это актом войны. На самом деле в этом отчете даже было сказано, что «Америка фактически совершает акт бездумного одностороннего образовательного разоружения».

КС: Некоторые исследования показывают, что только около 20–25 % взрослых американцев обладают научной грамотностью. Одно исследование показало, что каждый пятый американец думает, что Солнце вращается вокруг Земли, а ведь от этого представления отказались еще в XVI веке. Это вас удивляет?

НДТ: Не вы ли только что спросили меня, в кризисе ли мы? Да, мы в кризисе. И да, меня это очень беспокоит. Наше общество несведуще в ряде вопросов, относящихся к фундаментальным представлениям о физическом мире. И кстати, научная грамотность – это не просто количество химических формул, которые вы можете вспомнить, или представление о том, как работает микроволновка. Научная грамотность – это понимание сил, которые управляют вселенной. Поэтому она несовместима с представлением о вращении вокруг Земли Солнца, которое в миллионы раз тяжелее ее.

КС: Это особенно тревожно, потому что многие политические дискуссии возникают вокруг научных вопросов, таких как глобальное потепление или исследования стволовых клеток. Что же нам с этим делать?

НДТ: Могу вам только сказать, что я с этим делаю. Мне неприятно говорить это, но я махнул рукой на взрослых. Они уже сформировались, на их взглядах отразились все их жизненные перипетии, и для них я уже ничего не могу сделать. Однако на школьников я в некоторой степени могу повлиять. Здесь я как ученый и просветитель могу кое-что предпринять, чтобы помочь им научиться думать, научиться проверять утверждения, сравнивать, что говорит один человек, с тем, что говорит другой, выработать определенный уровень скепсиса. Скепсис – это здоровое чувство. Это не плохо, а хорошо. Так что я работаю со следующим поколением по мере его взросления. А что делать с остальными – не знаю. Восьмидесяти процентам взрослых я помочь не могу.

КС: Как нам изменить стиль и способ преподавания научных дисциплин?

НДТ: Спросите кого угодно, сколько человек из всех его преподавателей действительно повлияли на него, и для ответа почти всегда хватит пальцев одной руки. Мы помним их имена, помним, что они делали, даже как они ходили перед доской. Знаете почему? Потому что они страстно любили свой предмет. Потому что они разожгли в нас огонь. Им удалось разжечь страсть к предмету, о котором мы раньше и не думали, потому что они сами испытывали эту страсть. Вот как люди приходят в науку, в инженерное дело, в математику. Вот что нам нужно поддерживать и развивать. Если бы это происходило на каждом уроке, мир был бы совсем иным.

Китай: новый «Спутник»

НДТ: Как это ни печально, но надо признать, что одним из главных движителей космической программы шестидесятых годов ХХ века была холодная война. Мы не вспоминаем об этом, вместо этого мы говорим: «Мы – американцы, и мы – исследователи». Но на самом деле, именно «Спутник» раззадорил нас, и мы сказали: «Это нехорошо. Советский Союз – наш враг, и нам нужно опередить его».

КС: Теперь наш конкурент – Китай. Считаете ли вы, что новая амбициозная космическая инициатива Америки имеет под собой экономические и военные основания, особенно после того, как Китай в 2003 году отправил человека в космос и уже готов достичь Луны?

НДТ: Через небольшое время после запуска в космос первого тайконавта в октябре 2003 года появился поток документов о «космической перспективе» США, в том числе опубликованная администрацией Буша в январе 2004 года «Программа перспективных исследований космоса» (VSE) и изданный в том же месяце указ о создании президентской «Комиссии по внедрению политики Соединенных Штатов по исследованию космоса», а еще через месяц программа VSE была утверждена в НАСА. В этой программе не написано: «Нас беспокоят успехи Китая, так что давайте вернем наших людей на орбиту», но было бы странно игнорировать политическую обстановку, в которой издавались эти документы. Не сомневаюсь, что нас волнует собственная конкурентоспособность. И не стоит забывать, что VSE появилась через год после катастрофы шаттла «Колумбия». После этой трагедии стало возникать много вопросов. Что происходит с нашей программой пилотируемых полетов? Зачем мы рискуем жизнями астронавтов только для того, чтобы гордо проехаться вокруг квартала, где до нас уже побывали сотни людей? Если уж рисковать жизнью, то для того, чтобы побывать там, где еще никто не бывал. Дело не в том, чтобы любой ценой избегать риска: хочется, чтобы риск был адекватен цели.

КС: Насколько продвинулись китайцы? Можем ли мы победить их в лунной гонке?

НДТ: Среди разных критериев, используемых для сравнения Америки с другими странами, один из самых ярких таков: количество научно грамотных людей в Китае больше, чем количество выпускников всех американских колледжей. Когда я был членом президентской комиссии по космосу, мы ездили по всему миру, чтобы посмотреть, с каким уровнем развития приходится конкурировать нашей собственной аэрокосмической промышленности. В 2002 году одна из этих поездок была в Китай. Мы встречались с правительственными чиновниками и руководителями промышленных предприятий (кстати, у них у всех были кольца, свидетельствовавшие об учебе в американских инженерных школах), и они сказали нам: «В ближайшие годы мы отправим человека в космос». Мы не сомневались в том, что это произойдет, потому что видели, сколько ресурсов тратится в этом направлении. Мы видели, что для них это вопрос национальной гордости. Мы видели, что они понимают и экономические последствия таких проектов. Слишком многие американцы считают само собой разумеющимся то, что сейчас свежо и актуально для Китая.

КС: Считаете ли вы неизбежной милитаризацию и колонизацию космоса странами, которые осваивают его?

НДТ: В космосе у нас уже много ценного оборудования: спутники связи, метеорологические спутники, навигационная система GPS. Идут разговоры о том, что все это надо охранять. Можно ли назвать это милитаризацией? Может быть, если на самом деле имеются в виду боевые лазеры и бомбы. Было бы нехорошо, если бы это стало основной тенденцией. Милитаризация подпортила бы чистоту нашей перспективы, суть которой – в исследованиях. А ведь у человеческого духа нет ничего чище такой перспективы.

Мы теряем передовые позиции в науке

КС: Соединенные Штаты пока остаются главной научно-технологической державой в мире, однако иностранные конкуренты укрепляют свои позиции, не так ли?

НДТ: Не то чтобы мы теряли передовые позиции, просто нас догоняют. Соединенные Штаты инвестировали в технологии в пятидесятые, шестидесятые и семидесятые годы прошлого века. Если бы такие инвестиции продолжались, мы бы так и оставались впереди всех. Да, нас догнали, и конкурентное поле выровнялось, но это не было предопределено. Это и сейчас не предопределено. Нам пора инвестировать в самих себя. Наша экономика – крупнейшая в мире, в наших силах вернуть былое лидерство.

КС: Однако все меньше и меньше студентов хотят обучаться науке и инженерному делу, а на самом деле значительная доля сотрудников наших высокотехнологических предприятий родилась за рубежом. Это проблема?

НДТ: Само по себе обучение в наших университетах значительного числа иностранных студентов – не проблема. Так происходит уже несколько десятков лет. Америка проигрывает, только если эти студенты потом уезжают домой.

КС: А это происходит?

НДТ: Да. Раньше иностранные студенты приезжали и оставались, так что наши инвестиции в них с лихвой окупались их творческим вкладом в нашу промышленность. Они становились частью американской экономики.

КС: Так почему теперь они возвращаются домой?

НДТ: Потому что другие страны догоняют нас, и теперь у этих студентов есть хорошие возможности для трудоустройства дома, возможности, которые намного превосходят наши.

КС: Но ведь этот рост, это расширение – хорошо для науки? Разве это не то, чего бы вы хотели?

НДТ: Мой ответ зависит от роли, в которой я выступаю в конкретный момент. На этот вопрос легко ответить, если единственная цель – сохранить Америку сильной, здоровой и благополучной. Однако как ученый я должен думать только о переднем крае науки, где бы он ни проходил. Конечно, хочется самому быть на этом переднем крае, но наука всегда была международным делом. В некотором смысле она разрушает национальные границы, потому что все ученые говорят на одном и том же языке. Уравнения везде одинаковы, по какую сторону океана вы бы ни жили и когда бы их ни записывали. Так что, в конечном счете, да, хорошо, что все больше людей занимаются наукой и все больше стран инвестируют в нее. Тем не менее тот день, когда американцы из лидеров космических исследований превратятся в зрителей, будет для меня горестным днем.

Глава седьмая
Зачем исследовать?^[25]

В отличие от других животных, люди спокойно спят на спине. Этот простой факт позволяет нам перед сном глядеть в бесконечное ночное небо, размышлять о нашем месте в космосе и гадать, какие еще неизведанные пространства откроются перед нами. Может быть, какой-то из наших генов заставляет нас из чистого любопытства проверять, что ждет на другом краю долины, за морями или за космической пустотой. Не важно из-за чего, но мы без устали планируем открытия. Для нашей культуры ценность новых путешествий и новых горизонтов, которые они открывают, несомненна и на сознательном, и – особенно – на бессознательном уровне. Потому что без них наша культура оказывается в тупике, и наш вид чахнет. Ведь мы можем засыпать и лицом вниз.

Глава восьмая
Анатомия любопытства^[26]

Нас, современных людей, мучает множество вопросов. Вопрос, попадем ли мы на работу вовремя. Вопрос, получится ли испечь кукурузные кексы по рецепту из интернета. Вопрос, не кончится ли бензин до следующей заправки. Само по себе слово «вопрос» ничем не примечательно. Но на самом деле стремление задавать вопросы – одна из самых выдающихся способностей человеческого разума.

Большинство из нас периодически ощущает приливы любопытства. Мы то и дело наталкиваемся на объект или явление, не имеющие объяснения. Мы видим в этом невероятную красоту и величие, изумление приводит нас в состояние тихого ступора. Замечательно не только то, что у человека есть это чувство, но и то, что самые разнообразные явления могут вызывать его у множества людей.

Благоговейные размышления ученого на границе познанной и непознанной вселенной – на краю космических открытий – очень похожи на религиозное благоговение. И на зависть многим профессиональным художникам, эти произведения искусства лишают зрителя дара речи – остаются лишь ощущения, достигающие дальних пределов эмоционального спектра. Столкновение с непознанным происходит на духовном уровне и не может быть осознано одномоментно, оно требует постоянной рефлексии, размышлений о его значении и о наших взаимоотношениях с ним.

Все элементы этой троицы человеческих устремлений – науки, религии и искусства – сильно связаны с нашим удивлением и любопытством, возникающими в окружении тайн. Где нет тайны, нет и удивления.

Вид выдающегося произведения инженеров или архитекторов заставляет нас застыть от уважения перед величественным сочетанием науки и искусства. Такого рода проекты способны преобразовывать ландшафт нашей цивилизации, громко заявляя человечеству и всей вселенной, что теперь нам покорны силы природы, которые прежде заставляли нас вести кочевую жизнь, ограниченную поисками пищи и укрытия.

На смену прежнему любопытству неизбежно приходит новое, потому что новые тайны приходят на смену старым. Необходимо, чтобы так продолжалось и дальше, иначе наша культура будет застаиваться и во времени, и в пространстве.

Наблюдая за планетами две тысячи лет назад, задолго до того, как мы поняли, как и почему они движутся по ночному небу, александрийский математик и астроном Клавдий Птолемей не мог сдержать благоговения. В книге «Альмагест»^[27] он написал:

 
Знаю, что смертен, что век мой недолог,
и все же – когда я
Сложный исследую ход круговращения звезд,
Мнится, земли не касаюсь ногами, но, гостем у Зевса,
В небе амвросией я, пищей бессмертных, кормлюсь^[28].
 

Люди больше не пишут стихов об орбитах планет. В XVII веке Исаак Ньютон разгадал эту тайну с помощью универсального закона тяготения. Закон Ньютона, который теперь проходят на уроках физики в средней школе, остается простым напоминанием, что на вечно расширяющейся границе открытий, на Земле и в небесах, нет пределов ни тайнам природы, ни творческому разуму человека и что нам периодически приходится заново определять, что считать удивительным, а что – уже познанным.

Глава девятая
С днем рождения, НАСА!^[29]

Дорогое НАСА!

С днем рождения! Может быть, ты не знаешь, но мы с тобой – ровесники. В те же первые дни октября 1958 года, когда Закон о космических исследованиях^[30] родил тебя, национальное гражданское космическое агентство, моя мать родила меня в Восточном Бронксе. Так что празднование наших золотых юбилеев, начавшееся на следующий день после того, как нам исполнилось по сорок девять, и продолжающееся целый год, – отличный повод поразмышлять о нашем прошлом, настоящем и будущем.

Когда мне было три года, Джон Гленн впервые облетел вокруг Земли. Когда мне было восемь, в трагическом пожаре капсулы «Аполлона-1» на стартовом столе ты потеряло Чаффи, Гриссома и Уайта. Когда мне было десять, ты высадило Армстронга и Олдрина на Луну. А когда мне было четырнадцать, ты прекратило полеты туда. Все это время я гордился тобой и Америкой. Однако в моем сердце не было наполнявшего многие сердца и умы волнительного ощущения сопричастности этим путешествиям. Я был слишком мал для профессии астронавта. Но еще я знал, что я слишком темнокож, чтобы ты выбрало меня для этого эпического приключения. А кроме того, хотя ты и гражданское агентство, самые знаменитые из твоих астронавтов были военными летчиками, даже в те годы, когда война становилась все менее и менее популярной в нашем обществе.

В шестидесятые годы прошлого века движение за гражданские права, конечно, имело для меня гораздо больше значения, чем для тебя. На самом деле, чтобы заставить тебя допускать темнокожих инженеров в престижный Космический центр имени Маршалла, что в Хантсвилле, штат Алабама, потребовалось прямое указание вице-президента Джонсона в 1963 году. Я нашел в твоих архивах соответствующую переписку. Помнишь? Джеймс Уэбб, тогдашний глава НАСА, написал письмо немецкому пионеру ракетостроения Вернеру фон Брауну, который возглавлял Маршалловский центр и был главным инженером всей программы пилотируемых полетов. В этом письме в мягкой форме содержится указание фон Брауну решить вопрос «неравных условий при приеме на работу негров» в регионе и сотрудничать с местными университетами Аламаба A&M и Таскиги^[31], чтобы выявлять, обучать и нанимать квалифицированных инженеров-негров в Маршалловский центр НАСА.

В 1964 году, когда нам с тобой еще не исполнилось шести лет, я увидел людей, пикетировавших только что построенные многоквартирные дома в бронксовском квартале Ривердейл, в который мы хотели переехать. Люди протестовали, чтобы не позволить негритянским семьям, в том числе моей, сделать это. Я рад, что их усилия оказались напрасными. Эти здания назвали, возможно пророчески, «Квартирами с видом на небеса», и по прошествии лет на их крыше, в двадцати двух этажах над Бронксом, я разглядывал вселенную в свой любительский телескоп.

Мой отец был активистом движения за гражданские права и работал в команде мэра Нью-Йорка Линдсея, открывая возможности трудоустройства для молодежи из гетто (так тогда назывался «внутренний город»^[32]). Год за годом отец сталкивался с большими проблемами и прямым противодействием: бедные школы, плохие учителя, мизерные ресурсы, подлый расизм и даже убийства коллег. Так что, пока ты праздновало успехи в освоении космоса, переходя от программ «Меркурий» и «Джемини» к программе «Аполлон», я наблюдал, как Америка делает все возможное, чтобы маргинализировать меня и мои планы на будущее.

Я искал у тебя ориентиры и ждал декларации о перспективах, где нашлось бы место мне и моим амбициям. Но у тебя не было места для меня. Конечно, я не должен винить тебя за пороки всего общества. Твое поведение было симптомом, а не причиной. И я знал это. Но тем не менее ты должно знать, что я – единственный в своем поколении, кто стал астрофизиком не благодаря твоим достижениям в космосе, а несмотря на них. Источником моего вдохновения стали библиотеки, подержанные книги о космосе из букинистических магазинов, мой любительский телескоп на крыше и планетарий имени Хайдена. После некоторых колебаний в школьные годы, когда путь в астрофизику порой казался мне путем наибольшего сопротивления через общественную недоброжелательность, я стал профессиональным ученым. Я стал астрофизиком.

За пролетевшие с тех пор десятилетия ты прошло длинный путь, на котором тебе не так давно встретился предложенный президентом и одобренный Конгрессом перспективный план, возвращающий нас с околоземной орбиты обратно на Землю. Те, кто еще не понял, что это значит для будущего нашей страны, скоро поймет, – когда увидит, как развитые и даже развивающиеся страны опережают нас в технологической и экономической мощи. Кроме того, теперь ты – от топ-менеджеров до самых заслуженных астронавтов – выглядишь как средний американец. Теперь ты едино со всеми согражданами. Примеров тому – масса, но особенно наглядно это было видно, когда в 2004 году публика сплотилась вокруг телескопа имени Хаббла, твоего самого любимого беспилотного проекта. Все тогда говорили на повышенных тонах и категорически возражали против возможного завершения этой миссии, настаивая на ее продлении еще на десять лет. Необыкновенные изображения космоса, полученные «Хабблом», произвели впечатление на всех нас, равно как и истории про астронавтов шаттла, которые налаживали этот телескоп на орбите и чинили его, а также про ученых, которые извлекли массу новой информации из его данных.

Более того, я даже вошел в круг твоих доверенных лиц, прилежно работая в твоем консультативном совете. Я осознал, что в своих лучших проявлениях ты бесподобно, и ничто в мире не может лучше тебя вдохновить нацию и породить плеяду амбициозных студентов, жаждущих стать учеными, инженерами и технологами, чтобы участвовать в величайшей в истории миссии. Ты стало фундаментальной частью американской идентичности, как в национальном, так и в мировом сознании.

Так что теперь, когда нам обоим исполнилось по сорок девять и мы вышли на пятидесятую орбиту вокруг Солнца, я хочу, чтобы ты знало, что я ощущаю твою боль и разделяю твою радость. И я надеюсь снова увидеть тебя на Луне. Но не останавливайся там. Наc зовет Марс и еще более далекие дали. С днем рождения, дружище, и даже если так было не всегда, то теперь-то я точно твой скромный слуга.

Нил Деграсс Тайсон,

астрофизик,

Американский музей истории естествознания