Надо ли дать сведения о жизни художника? Ведь о нем, как и о многих величайших мастерах известью мало. Он жил в Дельфте, маленьком голландском городе, где работал до смерти. Спорят о том, кто был его учителем: Карель Фабрициус или Леонард Брамер. Не все ли равно? Ведь Вермеер Дельфтский не похож ни на того, ни на другого, он «сам по себе», он одинок среди всех его окружавших. Известно, что он был беден, имел большую семью, умер еще молодым, в 1675 году, сорока трех лет от роду. Этот тихий работник всю свою жизнь не покидал родного города и, наверное, писал сотни картин, прежде чем достиг своего изумительного технического умения. Тем более странно, что до сих пор найдено лишь тридцать с чем то его произведений. В России их нет совсем, так как два уже проданы: одно – Демидовыми, другое – А. А. Половцевым, всего лишь несколько лет тому назад. Где же другие холсты мастера, хотя бы те, что перечислены и описаны при аукционе его вещей, в 1696 году, в Амстердаме? И странно подумать, что жизнь Вермеера, этого простого, бесхитростного и столь близкого нам художника-ребенка осталась какой-то загадкой для нас. С тем большей жадностью и трепетом любишь его немногие, такие редкия и прекрасные картины. Может быть лучшая из них маленькое «Письмо» в Амстердамской галерее. Поют нежные фарфоровые краски меланхолическую кантату: перламутр и жемчуг, лимонное золото и небесная бирюза, молочно-белое, сизо-серое, зеленое… Кажется, будто все это – не краска, а самой природой данный цвет. Потом другая картина, названная «Читающая». Она опять в голубом, эта женщина; опять играет на её лице солнце и целует, и льнет, ласкаясь к нему. Женщина та же, что читала прежде письмо, или сидит в Лувре за плетением кружев. Или еще – «Пустая комната» в Берлинском музее. Манит тихая поэзия вещей: ласковость шелка, твердая уверенность стульев и стола, шуршание драпировок и веселый лепет солнечных лучей, пробирающихся в окошко. Но, может быть, «лучшая из лучших» – «Голова девушки» в Гааге – живая голова из хрупкого фарфора. Вспомните – встречаются иногда такие молодые девушки старинной породы, с нежными, старого фарфора, влажными глазами. И кажется, будто патина, дивная патина времени коснулась их юных лиц. На картине Бермеера лицо девушки именно такое: молодое по выражению и старинное по веществу, и сочетаются и ласкаются на нем тона свежей кожи с красками аксессуаров. Эти тона – далекая мелодия вечера, закат солнца. Потом другая картина, которой теперь подобрали название «Новый Завет». Опять гамма фарфоровых тонов: голубое, белое, золотое, нежно-коричневое и розово-белое. Лучше всего Здесь nature morte, – если так можно назвать оживленные Вермеером неодушевленные предметы: пестрый занавес – налево стул с ярко-голубой накидкой, яблоко и пол шашками. Здес только предлог, чтобы написать женщину, белый с черным паркет, змею, из пасти которой бежит светло-алая струйка крови. Особенно характерна здесь живопись тела, совсем как на «Кружевнице» в Лувре. Вермеер никогда не делал контуров, а только накладывал планами краски: свет серебристо-желтый, как слоновая кость, тени лиц цвета стекла бутылок.