Бакст, стоящий на рубеже между мечтателями и сказителями жизни, ближе их узнал женщину.
Он – поэт кокотки и светской нарядницы – соединил жизнь с мечтой.
Женщины Бакста всегда красиво сложены, чем не похожи на настоящих и близки к тем, которых мы хотим. Всегда – умные, изысканные чувственницы, порочные полу-девы. Песни Биллитис поют они – стройнотелые, живые, теплые танагретки.
Кажется, будто пришла куртизанка Эллады и, пленясь современностью, стала жеманиться, как кокотка. Так она действует нагая, а одетая прикидывается светской девушкой.
Всякий, смотря на этих красивых кукол, мечтает добиться их любви.
Хочется иметь сразу двух женщин, спаянных в одно. Желание, похожее на стремление греков к гермафродиту…
Я бы сказал, что если теперь вдруг воскресить афинца IV века, то и он не остался бы безразличен к женщине Бакста и, быть может, предпочел бы ее своим.
Наша мечта была бы для него только правдой, зато наша правда манила бы его, как мечта!
Баксть в женщине любить самое острое – подробности, – те оттенки ощущений, что волнуют больше всего. Он нежно чеканит розовые жемчуга грудных точек, ласково скользит по переходу от ног к торсу, ловко причесывает волосы, гладит глаза и оттачивает на руках и ногах ногти. И всегда помнит, что женщина должна быть красиво раздета и одета опять. В этом любовании игрушками тела сказалась возродившаяся страсть к дорогой роскоши: цветистым камням, фарфору, кружевам, духам, шелку, к забытому одно время баловству холеных тел.
Смотря на картины Бакста, мерещится, что тело – теплые камни: розовые. серые, черные жемчуга, жгучий агат, сапфиры, изумруды и, конечно, мрамор. Так греза о Греции стала чувственностью.