В XVII столетии Пуссэн мечтал не о красотах родной страны, не о интимной ласковости французской природы, а о другом мире далекой сказки, что приоткрывал свою завесу для него. Причесанные и подстриженные сады на французских картинах XVIII века играют уже иную, не самостоятельную, а только украшающую, бутафорскую роль. Это как бы парадные и восхитительные платья, что шили портные того времени. Это та рамка, которая была нужна и необходима для усталых и избалованных любезников, что смеючись притворялись пейзанами. И природа Гюбер Робера – не природа Франции, а грустная мелодия угасающего века, плачущая песнь, что звенит невнятно и в которой не расслышишь ни смысла, ни слов. Руины Робера это признание своего бессилия, – невозможность прямо смотреть на жизнь. Вот почему такой бодрой свежестью веет от всех картин барбизонской школы.