Падение стихотворной формы в новейшей русской литературе

 
В угрюмой хижине своей?^[13]
 

Пользуясь таким обширным правом, они завалили русскую литературу всякого рода «нежными стихами», и в то время как над ними подсмеивались в сатирах и эпиграммах, они изливали гнев свой на остальных одистов. Настала стихотворная война. Одисты, видимо, уступали поле своим слезливым противникам, а последние размножались благодаря соблазнительному праву говорить стихами о пустяках всякого рода. Даровитые стихотворцы никак не могли стеснить круга своих бездарных собратов, потому что они сражались с ними их же оружием, то есть стихом. Хотя и явилось много прозваний, обидных для метроманов^[14], хотя в сатирах постоянно выставлялась смешная сторона метромании; однако журналы явились как бы защитниками, принимая на страницы свои всякий стихотворный вздор^[15]. Между тем, угнетаемые притворились непонимающими дела и сами стали писать эпиграммы на метроманию.

Кто с музами живет, успехи вечно с ним! Это было общее верование стихотворцев. И зачем же было исключительно его только любимцам граций, Дмитриеву, Карамзину, которые своими нападками на стихотворство хотели разлучить с музами бездарных метроманов? Нет, – восклицал отъявленный из них вослед своим корифеям:

 
Нет! И я хочу, как вы, греметь на лире,
Лечу ко славе я, ваш дух во мне горит.
И я известен буду в мире;
О радость, о восторг!.. и я… и я пиит^[16].
 

Словом, стихотворная война не могла кончиться в ущерб метроманам, потому что против них употребляли их же оружие, и она длилась бы долго, если бы не появились на поприще стихотворства такие таланты, как Жуковский, Батюшков и вслед за ними и Пушкин. Поэтический голос последних привлек к себе всеобщее внимание, заставил прервать бесполезную стихотворную войну и, не воюя, силой собственных достоинств подорвал в самом основании владычество метромании.

Прекрасна была пора нашей поэзии, когда она приняла в себя свежие, богатые соки, когда многие поэты сообщили ей силу и движение. Тогда действовал Пушкин, исполин нашей поэзии, полный и могучий представитель русского духа в искусстве. Дружина молодых талантов окружала своего представителя; согласие, любовь связывали дружные работы молодых сил, – и наша поэзия вступила на новую арену.

В то время не было конца литературным новостям, не было конца изумлению и наслаждению читателей. И то была по преимуществу пора стихов, но стихов прекрасных, полных поэзии, – и от школьной скамьи до кабинета ученого, от будуара светской красавицы до скромной спальни деревенской барышни – всюду читатели заучивали и переписывали стихи; всюду наслаждались первыми самобытными цветками нашей поэзии, которая начала высказывать все свое богатство и разнообразие как в содержании, так и в формах.

Среди такой блестящей поры нашей поэзии, когда именно на опыте, наглядно поучали публику в том, что такое поэзия, – не дремали и метроманы. Для их деятельности дано было новое средство: возможно большее облегчение механизма стиха. Пока не убедились в той истине, что после Пушкина нетрудно слагать гладкие стихи, пока не сознали, что хороший стих не то же, что гладкий, и дается именно полнотой и глубиной содержания, до тех пор многие стихотворцы пользовались у нас титулами поэтов, и многим из них сулили и долговечность и славу^[17]. Простительно было в этом случае немного и погрешить: публика получила столько наслаждений от Пушкина и его дружинников, писавших стихами, что следовало под влиянием впечатлений прошлого прислушаться к звукам пушкинского стиха, нашедшего себе отголосок в последующих за ним стихотворцах, и радоваться, если эти отголоски живо напоминали преждевременно утраченные.