Деятельность этих людей была изумительна: можно собрать огромное количество томов, исписанных стихами; можно насчитать целые сотни поэм, комедий, трагедий, написанных из одной страсти к стиху и рифме. Но эта деятельность предана забвению, имена, некогда увлекавшие публику, остались в книгах, которые не читаются; люди, рассчитывавшие на громкую и долгую славу, более не вспоминаются. И потомство в этом случае справедливо, потому что эта огромная деятельность была бесплодной и более задерживала, чем подвигала вперед литературу; люди же, рассчитывавшие на известность в потомстве, более думали о себе, чем о потомках. Тем не менее, однако, считаю нужным коснуться истории русской метромании^[3].

XVIII век был у нас по преимуществу тем временем, когда действовали метроманы по призванию и по обязанности и возбуждали всеобщее одобрение. Ломоносов, бесспорно, должен считаться вождем стихотворцев этой эпохи, с его торжественно-хвалебного голоса стали писаться длинные и громкие оды. Он, величаемый современниками нашим Виргилием и Цицероном^[4], Пиндаром и Малербом^[5], представлял собой для последующих одистов, которые, пользуясь его услугой относительно русского стиха, размножились до огромного количества. То было время, в которое, по словам Дмитриева – автора оды:

И там, и здесь встречаются толпами,
С бумагою в руках, с горящими глазами,
Всех ловят, всех к себе и тянут, и тащат
И, слушай их иль нет, а оду прокричат^[6].

Это, наконец, послужило причиной того обстоятельства, что среди всеобщего благоговения к стихам, когда и Тредиаковский читался не без удовольствия, явились некоторые противники метромании, хотя они сами не были свободны от этой заразы^[7]. Их голос делался все сильнее и, наконец, в начале текущего столетия разразился бойкой сатирой под пером Дмитриева^[8], Капниста,^[9] Измайлова,^[10] Милонова^[11] и других. Метроманы по обязанности начали уменьшаться; по призванию, благодаря облегчению русского стиха Карамзиным, Дмитриевым и другими, размножились чрезвычайно. Их стихи запелись не с ломоносовского одозвучного голоса, напротив – слишком тихо, вяло и слезливо. То были «плаксы бедные», как выражались о них современники, то были подражатели милого, нежного Карамзина. У них:

Все голубки к красавицам летят,
Все вьются ласточки, и все одни затеи;
Все хнычут и ревут, и мысль у всех одна:
То вдруг представится луна
Во бледнопалевой порфире,
То он один остался в мире,
Нет милой! Нет драгой!.. Она погребена
Под камнем серым, мшистым!
То вдруг под дубом тем ветвистым
Сова уныло закричит,
Завоет сильный ветр, любовник побежит
И слезка на струнах родится;
Тут восклицаний тьма и точек появится^[12].

Ломоносов перестал уже быть корифеем метроманов; ода сменилась идиллией, к удовольствию последних, которые через то получили право гласно высказывать все, что у них было на душе, все,

что может стихотворец мыслить

3. История русской метромании должна начинаться с виршей С. Полоцкого. Но время от Полоцкого до Ломоносова так бедно стихотворцами, и эти стихотворцы так неплодовиты, что из их отрывочных произведений нельзя извлечь положительных данных для истории. Что тогда не имели сколько-нибудь близких к истине понятий о поэзии, это неоспоримо; однако не оскорбляли последнюю приношением обильной дани стихам. Если в «Арифметике» Магницкого правила о сложении, вычитании и прочих предметах перемешаны стихами, зато другие ограничивали свое служение метру не больше как осьмистишиями или двустишиями и много-много какой-нибудь эпистолой или симфонией. Так, Ильинский, учитель Кантемира в поэзии, напечатал только два стихотворения, из которых следующее приводится Новиковым: Ликуем, Моме, оба! Се книга кончасяМне убо покой, труд же тебе даровася.(«Опыт словаря о российских писателях», стр. 70).

4. Шувалов, в надписи к портрету Ломоносова.

5. Сумароков, противник Ломоносова, величал его, однако, Пиндару подобным и Малербом наших стран (Эпистола о стихотворстве).

6. Послание от английского стихотворца Попе к доктору Арбутноту.

7. Сумароков (в баснях «Рецепт» и «Несмысленные певцы»), Майков В. (в поэме «Падение стихотворцев»).

8. В сатире «Чужой толк» и некоторых эпиграммах.

9. В сатире «Кто что ни говори, а я начну браниться».

10. Во многих баснях, в «Разговоре между издателем „Благонамеренного“ и стихотворцем», в «Сатирических ведомостях» и в других.

11. В сатире «К Луказию» и «На модных болтунов».

12. Послание В. Пушкина И. И. Дмитриеву.