– А почему нет? – Весело отозвался парень. – Стрелять я умею и люблю…
– А зверей тебе не жалко совсем? – Скуксила гримасу тетка, – У них же детки малые…
– Люди всегда охотились – это наша сущность и право сильнейших! – Гордо заявил Вовка. – В природе же как: либо ты охотник, либо добыча.
– Кто тут сильнейший? Ты попробуй на медведя без ружья выйди… – Усмехнулась женщина. -Да что там медведя – хотя бы на кабана с дубиной! Вот тогда ему и покажешь – кто тут сильнейший!
– А чего сразу на медведя? Я может на косулю собрался, или тетерева какова…
– Тебе что, жрать нечего? Люди охотились, чтобы есть. Вот тебе суп – жуй! – Вспылила Светлана. -А если так руки чешутся— завтра курицу заруби – тебе тетерев, а нам ужин. Хватит сил?
Володька нахохлился и, уткнувшись лицом в тарелку, с шумом начал хлебать горячий суп.
– Ты знаешь, Володь, – по-отечески поддержал парня дядька, – у нас просто не самые удачные условия для зверья – одни поля вокруг. Конечно, нет-нет, да пробежит кабанчик или косуля, но, это больше исключение… Птица в основном мелкая – там и для кота маловато будет – зря загубишь. Вот по осени – косяки летят – «стреляй – не хочу»!
– Мм… – Промычал Вовка в ответ, всем видом выказывая разочарование.
– На охоту далеко ехать надо, за область. Здесь лес редковат. Ты лучше рыбалкой займись – вот речка у нас отменная. Не Дунай, конечно, но прокормит с лихвой!
– Ага…
***
– Вовик, а далеко толкать-то? Тяжелая зараза!!! – Взвыла, наконец, Алка. – А по дороге никак нельзя было? Темно же уже…
– Толкай…
– Ну, Вов… Ну не могу я больше…
– Давай до тех кустов и там остановимся…
Тяжелый мотоцикл, до отказа забитый продуктами, резко вставал и не хотел двигаться, как только наезжал на камень, или торчащий корень на узкой тропинке. В темноте невозможно было маневрировать, но две темные фигуры упорно продолжали его толкать, тяжело отдуваясь и чертыхаясь. Наконец, они заехали за пышные кусты сирени и остановились отдышаться.
– Дальше я поеду один, а ты иди домой…
– А как ты сам потом?.. В лесу, поди – глаз выколи.
– Разберусь – у меня фонарь есть.
– Так, а чего ты его раньше не включил? – Алка возмущенно пыталась перевести дыхание.
– Аля, ну не тупи, а?! – Огрызнулся Володя. – Если бы кто увидел, как мы тут корячимся, не дай бог решил помочь. И что бы ты ему сказала?
– Да здесь никто в такое время не шляется – все давно дрыхнут по домам. – Огрызнулась в ответ девушка. – Давно бы уже уехал.
– Иногда лучше перебздеть, чем недобздеть! – Строго отрезал Вовка, вспоминая историю двухлетней давности. – Я погнал, а ты дуй домой. Завтра будет сложный день. Главное – без нервов!.. И все получится!
– Слушаюсь, мой генерал! – Алла чмокнула его в щеку. Взревел заведенный мотор и Вовка, оседлав его, врубил фару – мощный свет залил всю округу. Алка только успела крикнуть «Удачи», и тяжело груженная махина сорвалась с места, оглушая окраину деревни мощным ревом.
Еще пол ночи Вовка сгружал продукты в старую— заброшенную сторожку, одиноко покосившуюся на опушке дальней лесополосы: две канистры с водкой, слитую без разбора из большей части бутылок, палки копченой колбасы и головки сыра, консервы, печенье и шоколад с конфетами – все ценное, что можно было тайком спасти и не бояться, что оно испортится в полусгнившей лачуге.
***
– Ты вату принесла?
– Да, вот…
– А спирт где?
– В подсобке, сейчас принесу.
– А сразу не приготовить было?
Алка уже ушла, аккуратно – по памяти, обходя в темноте все углы и препятствия. Володя стоял возле старого электрического счетчика в торговом зале, фонарик на голове освещал ветхую проводку. Он нащипал легкий пучок ваты и пытался успокоить нервно дрожащие пальцы. Нужно было аккуратно подсунуть эту вату за провода, но сначала обрызгать все спиртом – спирт выгорит и не оставит следов, в отличии от бензина, а вата поможет огню продержаться пока он не разгорится на старых обоях как следует. Да где же эта Алка провалилась?
В темноте нащупав замочную скважину двери в подсобку, Алла аккуратно вставила ключ и повернув два раза толкнула дверь, предварительно приподняв ее за ручку, чтобы та не скрипела на просевших петлях. Дверь пошла, но в какой-то момент во что-то уткнулась и встала. Алка чертыхнулась и надавила посильнее плечом – дверь с трудом поддалась. Послышалось короткое мычание, какое-то причмокивание и за дверью кто-то грузно заерзал. Алка напряглась всем телом замерев. Все затихло. Через полминуты тишины девушка все же решилась протиснуться внутрь.
– Только бы не медведь… Господи, только бы не медведь!!! – взмолилась про себя потная от страха Алла. В подсобке воняло перегаром и было слышно, как кто-то глубоко дышал похрипывая. Алла отодвинула край плотной занавески и впустила блеклый лунный свет внутрь – он упал на предметы серыми тенями, озаряя лишь силуэты. Вполне достаточно, чтобы распознать на топчане человеческое тело, развалившееся в раскоряку – одна нога свешивалась и подпирала дверь ведущую вглубь магазина, левая рука свисала, а правая была закинута под голову – на топчане спал пьяный Алкин батя.
Он проник в магазин с заднего входа, надеясь обнаружить в подсобке хоть какой-то алкоголь на хранении. Это был вариант «НЗ», после которого, Вадику обычно прилетало от домашних. И именно сегодня его как раз прижало, и он решил воспользоваться планом «Б».
Не найдя в подсобке ничего сто́ящего, Вадик попробовал вломиться в торговый зал, однако, плотность двери была выше плотности тщедушного тела алкоголика и больно тюкнувшись о твердое деревянное полотно, он откинулся назад, завалившись спиной прямиком на небольшое лежбище. Решив дать себе немного времени и отдышаться, он через пять минут уже благополучно дрых, неаккуратно развалившись – как упал, так и заснул.
– Сука, ты… И мразь! – Алка уселась на пол и вытерла рукавом накатившие слезы. – Ненавижу тебя. Тряпка поломойная… Ну почему, ты все время всем всё портишь?
Она посидела еще минутку, собираясь с мыслями, а потом схватила банку со спиртом и выйдя в зал – заперла за собой дверь на ключ.
Магазин горел ярко и долго. Тушили всей деревней – бабы, причитая, бегали с ведрами, а мужики покрякивая и тяжело дыша подхватывали перегоревшие балки и доски баграми, оттаскивая их в сторону; но все было тщетно – слишком старым было здание и в один момент почерневший остов обрушился, обвалив за собой остатки ветхих стен и последний раз, вспыхнув снопом искр до самого темного неба – обжег высоко висевшие звезды.
***
– Почему ты все время молчишь? – Не выдержал Вовка. Он уже вторые сутки был взвинчен донельзя – нервы совсем сдавали, и он постоянно курил, одну за одной, сигареты. – Тебе что – все равно?
– Нет… – Помедлив и еле слышно ответила Алка.
Они сидели на краю леса, облокотившись спинами на покрытые мхом валуны, когда-то стащенные сюда с полей. Их сложно было различить на общем фоне – люди и камни были одинаково серыми, и вместе, как одна неразделимая и молчаливая группа, упорно смотрели в бесконечно уходящее в горизонт поле.
– Он же твой отец…
– Да…
– Ты даже не плачешь…
Алка упорно продолжала смотреть вдаль, а вся ее поза и взгляд, отражались в печальной монументальности и весь её вид выражал немую скорбь, которая бывает, только когда человек перенес невыразимую боль, принеся в жертву нечто глубоко сакральное. Что можно было сказать ему – этому никчемному, эгоистичному трусу, который только скулит разрываемый страхом изнутри. Что может понять этот маленький, глупенький пацанчик, все мужество которого сводится к мелким хулиганствам? Что он может видеть и замечать, кроме своего бешено бьющегося в истерике, маленького сердечка? Как он сможет это все понять? Если он даже сам не понимает – о чем спрашивает? Глупые вопросы – глупого, незрелого мальчишки.
– А зачем плакать? Разве слезы смогут что-то вернуть?
– Ну, это как-то ненормально – не плакать, когда умер твой близкий… – Вовка никак не мог собраться и его голос из нарочно спокойного, нет-нет да взлетал на истерические высоты. – Это же мы виноваты…
– Сам виноват. – Слишком спокойно парировала Алка. – Нечего было влезать куда не следует.
Володя резко повернулся и вперил взгляд на подругу, глаза его были дикими и красными: – ты же была там! Как ты, вообще, могла его не заметить?!
Алла молча пожала плечами.
– Я помню, – продолжал Вовка, – ты еще пропала надолго. Я тогда подумал, что ты передумала…
На самом деле, в тот момент – сам Вовка уже передумал, но, когда он окончательно созрел до этой мысли, неожиданно и как-то слишком резко появилась из темноты Алка и так решительно стала подгонять весь процесс, что у него просто не хватило духу признаться в своей слабости.
– Ты же вышла совсем не своя – другой человек. Я тебя такую не знаю… Ты и сейчас такая – как робот…– Алка продолжала молчать, только лицом стала серее. – Мы сожгли человека… Твоего родного отца! ОТЦА!!! А ты даже слезинки не проронила… Ты… Ты нормальная вообще?
– Да что ТЫ сам знаешь о нормальности, вообще? – Взвилась, наконец, девушка, и ее слова полились как пули из крупнокалиберного пулемета, разрывая в клочья всё, что было у нее на пути. – Ты жалкий мальчишка, который вечно прячется за папкину спину. Поэтому ты сейчас так плачешь, о моем папашке? Тебе просто страшно, от одной мысли, что твоего отца вдруг не станет, да? Кто тогда будет помогать тебе и вытаскивать из всего дерьма, в которое ты постоянно влезаешь… Думаешь, ты герой, потому что в армии побывал? Ага, как бы не так… Всем известно, что ты просто сбежал, поджав хвостик… Тупо отсиделся… Хотя, чем это лучше – чем тюрьма? Просто чтобы в ментовке не было на тебя дела, так?.. Что бы жить с чистого листа, да?
Алка вскочила на ноги, вся пунцовая и взъерошенная, похожая на маленького воробья в драке. Её руки сковало, а кисти судорожно сжимались:
– Ты хочешь поговорить о нормальности? А что для тебя значит – нормально? Нормально – когда маленький ребенок боится собственную мать, словно чужую тетку? Нормально, когда детство заканчивается, даже не успев начаться? Нормально, когда твой папашка подсовывает тебе еще более страшную тетку, вместо матери-алкоголички, которая не видит в тебе, не то что ребенка, а просто человека? А сам, в это время, тупо спивается и превращается в уродливого – вонючего бомжа, который ворует у собственного ребенка… Это нормально? А эта тетка, как злая мачеха из «Золушки» – забирает все последнее, что есть в этой несчастной жизни и превращает ее в ад! Это нормально?! И ведь его никто не просил туда лезть… Я столько раз его прощала…Столько от него вытерпела… Почему именно в ту ночь ему нужно было опять туда залезть? А знаешь почему – потому что он слабак и тряпка… Потому что синий змий ему стал дороже родной дочери… За что мне его любить? Просто за то, что дал мне жизнь – полную дерьма? Да туда ему, уроду, и дорога…
– Так, ты его видела! – Закричал Вовка и его глаза неестественно вылезли, расширившись до предела на бледном осунувшемся лице. – Ты это специально… Ты…
– Да пошел ты!..– Алла выплюнула в его рожу эти слова и развернувшись резко пошагала прочь.
Володя вскочил и догнав, схватил за плечо, развернув к себе:
– Дура! Ты и меня втянула во все это…
– Да отвали от меня, козел! – Она оттолкнула его и навзрыд закричала: – ты просто сосунок, который боится за свою шкуру! Тебе страшно, потому что ты трус и чмо! Потому что теперь, даже папка тебя не отмажет – если он узнает, то сам посадит тебя в тюрягу. И поделом тебе! Потому что ты такой же трус, как и все! Давай беги к папочке… А не можешь, да? Не-е-ет, не можешь! Вот и живи теперь с этим, тряпка!
Она развернулась и побрела прочь, шатаясь из стороны в сторону – шла и рыдала. Сейчас, наконец, она могла себе это позволить. Она была совершенно одна в этом мире – маленькая, никому не нужная сирота. И эти слезы, так долго копившиеся последние годы, давали ей право быть сильной и идти дальше – бороться с этим безжалостным миром. Одна против всех.
А Вовка завалился на землю, снова жалкий и никчемный, и все, что он мог – орать вслед уходящей Алке:
– Дура! Ты такая дура! Что ты наделала…
***
Ножик
На похороны, как водится, собралась вся деревня. Бабки охали и кряхтели, сетуя о несправедливости безвременной кончины и пуская слезу от мысли, что век человеческий недолог, а пути господни – неисповедимы:
– Ох, Петровна, что делается-то… Что творится… – Причитала седовласая, с круглым, схожим на пожухлое яблоко лицом, старушонка.
– Ой, не говори, Маруся, беда-то какая… Ой беда… – Вторила ей высокая, сухая, как зимняя ветка рябины, Петровна.
– А я слыхала, будто это соседские подожгли. Ночью. У них-то, в магазине, все дороже – никто и не ходит. Вот и спалили наш, чтобы к ним все ездили. – Подхватила третья, сжимающая скрюченными от артрита пальцами клюку.
– Да где слышала-то? Это ж я тебе давеча толковала… – взъерошилась круглолицая. – Мы еще чай пили у меня, на веранде. Совсем запамятовала, Филипповна?
– Да не-е… Это мне с утра, Валерка Анисимов поведал… – Расхорохорилась Филипповна. – Проезжал, на лисапеде своем, а я курям траву как раз у забора щипала. Он мне так и сказал – соседи это, не иначе!
–Да я тебе это говорила! – Не унималась Маруся. – Я у них в том месяце была, на цены глянула: батон хлеба на тридцать пять копеек дороже; а сахар – на все пятьдесят! Я и покупать ничего не стала… У иродов этих… Вот они наш магазин-то и сожгли!
– А куда это, Валерка, спозаранку мимо тебя катался? – Прищурилась Петровна.
– А я почем знаю? Ехал себе и ехал… А меня увидал и остановился, спросил – пойду ли я на похороны, ну и про магазин рассказал. А табачищем-то навонял – рядом стоять невозможно… Ну я и пошла в дом. Вот так и было…
Все трое понимающе закачали головами.
В сторонке собирались мужики – молчаливо хмурились пожимая руки и стреляя друг у друга папиросы:
– Сашка, ты железяки свои сдал?
– Нет, Семеныч, валяются еще… А чего?
– Да у меня там тоже скопилось трохи… Можно сообща, а? Да на рыбалочку махнем. Пора уже…
– Пора, да? А как повезем?
– Да вон, Валерку снарядим, да, Валерка? – он пихнул локтем соседа.
– Куда собрались? – не понял, зазевавшийся мужичонка.
– Железяки есть? На рыбалку пора…
– Не-е-е… Я свои еще на той неделе сдал…
– А чего помалкивал? Значит, гроши есть?
– Откуда? Своей отдал…
– Прям все и отдал?
– Да там и были-то – слезы!
– Ну-ну…
– Вот тебе и «ну-ну»! – огрызнулся Валерка. – Мне тут, знаешь че…
– Че?
– Филипповна заявила, что магазин-то – соседские спалили.
– Да ну?
– Ага! Вместе с Вадимом… Опоили, закинули вовнутрь и все – нет больше конкурента. Теперечи все к ним кататься будем.
– Да ей то почем знать? Погоди, а ты когда уже с ней покалякать то успел? Я же с тобой пришел…
– Да с утра еще… Мимо ехал, а она на лавке торчала – ну и поздоровалась. Я покамест курил – она и рассказала… Говорит – видел там кто-то, как машина у магазина стояла – и будто такая, как у хозяина соседского.
– А ты куда с утра ехал? У тебя хата с другого краю… – И обернувшись к соседу: – Сашка, а у Филипповны че осталось, не знаешь?
– Да полно́! Когда бы у нее не было? Только деньги неси…
– Ай-яй-яй, Валера… Сколько взял?
Валерка потупился: – да полушку…
– А че ты нам слюни по бороде размазываешь – сдал он…
– Ну, отдал!.. Но, не все…
– С собой?
– С собой! – хлопнул по карману затертого пиджака Валерка.
– Надо бы опрокинуть… А то тут пока начнут…
– Да легко! – Бодро отозвался тот. – Я вот чего задумался…
И мужики спешно двинулись в сторонку, размышляя – правильно ли накроют на стол и много ли имеется в наличии водки; ведь надобно хорошенько проводить усопшего, чин по чину, иначе не будет покоя ни самому ушедшему, ни провожающим его.
Женщины сочувственно качали головами:
– А ведь когда приехал – какой мужик был, а?
– Да довела его, Валька эта… Ни себе – ни людям.
– Ой, не говори!.. Такого мужика сгноила…
– А мне, мой, сегодня с утра сказал, что она с соседским снюхалась – они его вместе и спалили.
– Да ты что? Это с Витькой, что ли? А Машка куда глядела?
– Да каким Витькой… С этим, как его… Михалыч, который – из соседней деревни – хозяин магазина ихнего.
– Да, ну-у? Так, у него ж баба есть… И детки…
– Ну, есть… Аж трое… А эта-то не рожавшая – считай, как с молодухой, понимаешь?
– Вот же ж кобель, а…
– А хитрющий – бабу зацапал, мужика ейного схоронил и бизнес его туда же. Теперь один на всю округу торговать будет. Цены задерет, мама не горюй! И ведь будем последние копейки носить…
– Да куда уж деваться… Ох, Господи Боже!
Бабы перекрестились, а в настороженных глазах у каждой, бегущей строкой отражалось – «слава всевышнему, это не мой… Прости Господи!»
А молодежь старательно соблюдала рамки приличия стоя позади всех, но нет-нет раздавались шлепки, взвизгивания и смешки, потом кто-то выразительно «шикал», затем короткая пауза и новый брызг сдавленного смеха.
Володя мялся поодаль от всей процессии – бледный и осунувшийся. Много курил и ни с кем не общался. Лишь искоса бросал взгляды на Алку, которая теперь была так невыразимо далека и такая чужая, стоя всего в паре десятков метров. Прямая и гордая, а в глазах не единого намека на скорбь или страх – будто, весь процесс никак ее не касался, и что она лишь случайный свидетель чужого горя, а ни как не прямой его виновник.
А ведь она была такой милой и наивной – на грани глупости, в своем очаровании – маленькая деревенская девчонка-продавец. Как он любил обнимать ее, прижимаясь всем телом, отчего чувствовал себя таким большим и значимым – а она, с таким серьезным видом слушала его демагогию о жизни; задавала наивные – несуразные вопросы; а еще так по-детски складывая губки бантиком и плаксиво дулась от обиды, если он ненароком задевал ее острой мужицкой шуткой.
Вовка дарил ей уверенность, а в ответ обретал пьянящее чувство значимости – она верила, что нужна ему, а он понимал, как важен для нее. И с каждым поцелуем, с каждым объятием и после очередной близости, чувство собственной важности росло в нем, раздувая, как теплый воздух – воздушный шар. И шар пари́л высоко в небе, над воздушными замками из облаков, а теплое летнее солнце освещало девственно-чистый горизонт…
Пока она не накинула на него веревку и не стравила на землю, прочно привязав и навалив на него глыбы страха… Нет больше шальной свободы – он просто был средством; никакой наивной простоты – у детской игры оказался взрослый сценарий; и нет больше лёгкости – тяжким гнётом давит камень преткновения на грудь…
Ну почему же?.. Почему??? И нет ответов на все эти «почему» и «зачем» … А только тупая боль в области солнечного сплетения и страх, острым жалом торчащий между лопаток… И голова тяжелая от непроглядного тумана сомнений. – Надо что-то делать… Надо просто поговорить и все станет – как раньше: надо просто довести план до конца и доказать – я не мальчик, я готов, и мы в одной лодке – вместе плывем и вместе потонем. Просто пусть поверит в меня снова и примет – я скучаю по ее объятьям. Просто пусть даст мне шанс…
Закрытый гроб уже стоял на двух табуретах, рядом с разверженным зевом холодной ямы и люди, обходя его по одному, клали на него руки, шепча прощания и утирая слезы. Подолгу не задерживались – не было друзей у Вадика, лишь сочувствующие соседи, печальные зеваки, да неравнодушные клиенты магазина. Завершающими шли сожительница и дочь – обе держались ровно, без слез на лицах; хотя, Валентина, вечером накануне – махнула рюмку горькой за упокой души, и не совладав, дала волю чувствам: отпустила поводья эмоций и уткнувшись лицом в ладони, глухо разрыдалась – часто всхлипывая и совсем недолго.
Она грустно постояла у гроба, ритуально положив пухлую руку на крышку, и что-то пожевав одними губами на прощание – ушла давать указания работягам, надеясь, что они еще не накидались и в состоянии выполнять работу, а не уронят гроб при спускании в могилу, как в позапрошлом году, на похоронах Сергеевны.
Алла, не задержалась возле покойного и полминуты – лишь остановилась на несколько секунд, не возложив руки, и сказав что-то очень краткое – развернувшись, пошла прочь с кладбища.
– "Слабак", – разобрал Володя по ее губам и невольно содрогнулся. Затем очухался и поспешил вслед за уходящей девушкой.
Настиг ее уже за кладбищем:
– Аля! А-а-аль! Да погоди ты…
– Чего тебе?
– Поговорить хочу…– Она молчала. – Давай обсудим как-то…
Быстро взметнула на него глаза и взгляд этот, был перчаткой – брошенной в лицо. Но, ничего не сказала.
– Прости меня… Ты понимаешь – я растерялся. Я… Я просто испугался. Прости меня, пожалуйста, а? Все наладится, я обещаю… Просто поверь мне! Мы справимся, мы уедем в город, мы уедем отсюда… Я помогу тебе с документами – буду возить тебя в область, на оформление. Мы получим страховку и уедем, как ты и хотела. А там что-нибудь придумаем, я клянусь! Просто дай мне шанс, а?
– Успокойся, – очень тихо и равнодушно оборвала его Алла, – не будет никакой страховки: приезжал инспектор и заявил, что алкаш сам спалил лавку, по-пьяни. Не страховой это случай.
Вовка утратил дар речи – всё, нет больше плана, ведь нет страховки – нет денег. Нет денег— нет планов. Почему она так спокойна? Почему она всегда такая спокойная? – Почему?
– Что почему? – Переспросила Алла.
– Почему ты такая спокойная? – Сиплым голосом переспросил ошарашенный новостью Вовка. – Что ты теперь думаешь делать?
Алла снова уколола его вызывающим взглядом и слегка повернув набок голову, какое-то время пристально взирала на него снизу вверх, а затем, чеканя каждое слово, спросила:
– Вот, на кой черт ты мне такой нужен, а?
И развернувшись пошла своей доро́гой.
– Как паршивого щенка… – Прокатилось у него в голове, – как надоевшую, ненужную собачонку…
В груди ломило – нечем было дышать и очень хотелось плакать. Лицо сделалось пунцовым и прокля́тый ком в горле мешал сглотнуть сухую горечь от сигарет. Зубы крепко прикусили нижнюю губу, не давая вырваться рёву, застывшему где-то глубоко внутри. – Сволочь, Алка… Просто кинула и все…
Пить. Чертовски хочется пить. Надо валить отсюда. Куда? Только не домой…
Раньше он поехал бы к Алке, а теперь совсем некуда. Хоть в лес беги…
Лес!
Вовка почти бегом добрался до мотоцикла и рванул по дороге, обдав пылью трущихся на обочине мужиков.
***
Бросив транспорт на едва приметной тропинке, Володя побрел через бурелом и кусты вглубь леса – к заброшенной сторожке.
– Коза ты, Алка, вот ты кто. Не нужен я тебе, значит, да? Отлично! Ла-а-адно, поглядим!..
Избушка была сложена из тонких стволов деревьев, и подоткнута мхом. Давно забытая, вся перекосилась и поросла зеленым ковром. Вовка аккуратно отодвинул полотно двери, сколоченное из тесаных досок и просто опертое на дверной проем, и ввалился в полутемное помещение. Внутри было промозгло и пахло гнилью. Через единственное окно, без стекла и даже рамы, а только с обрывками полиэтилена по кромкам – бил прожектор солнечного света; в его широком луче густо плавала пыль, переливаясь вихрями, как радужные пятна на мыльном пузыре. Комната была пустой – лишь пара криво висящих самодельных полок. Пол, устланный теми же досками, из которых была сделана дверь, был проломан в некоторых местах – если угодить ногой в дыру, то легко можно было вывернуть лодыжку, или даже сломать. Удивительно, как только Вовка не навернулся, таская сюда продукты ночью. В дальнем, наиболее темном углу, была навалена груда мусора – останки элементарной мебели, доски и ветки. Под этим хламом был припрятан гастрономический клад.
Володя минут десять покопался внутри этого барахла и выудил на свет пластиковую, двухлитровую баклажку пива; следом, пошарив еще – вытянул палку копченой колбасы и пару пачек сухариков. Выйдя, он положил дверь на землю, и уселся на нее, привалившись к стенке – откупорил пиво и несколькими мощными глотками выхлебал сразу треть, сбивая саднящую горло жажду. Затем, зубами разорвал пакет с сухариками и содрал с колбасы шкурку – откусил приличный кусок, запил и откинулся, расслабившись.