ГОША: Узнаю, батьку.
В разговор вмешивается водитель, Степан.
СТЕПАН: Я что-то не пойму, если человек при деньгах, зачем он в такие дебри уехал? Дом построил. Обычно если деньги есть, едут встречать спокойную старость в Испанию, или если языками не владеешь – в курортную зону России…
НИКОЛАЙ: Мы тоже с соседями об этом думали. Не разгадали задачку, а спросить как-то не с руки. (Обращается к Гоше) Скажи, Гош, может, ты знаешь?
ГОША: Я не знаю. Родни у нас там нет. Я ни разу не приезжал к нему в эту местность. Сейчас приеду, спрошу, самому интересно.
ТАМАРА (глядя в окно): Ничего вы не понимаете в широте загадочной русской души.
Пассажиры оборачиваются на голос.
ТАМАРА: Я очень хорошо понимаю вашего отца, Георгий.
ЛЮБА (чешет толстый живот): А я вообще не понимаю! Все адекватные люди бегут сломя голову из такой дыры как наша. Что там делать? Какое там может быть будущее? Дояркой в совхозе работать всю жизнь за полторы тысячи в месяц? Это идиотизм и издевательство над самим собой. Да, есть земля, тем и живём, но знаете, каково приходится, когда неурожай?
НИКОЛАЙ: Как не знать.
ЛЮБА: Мы с тёткой по всей деревне ходили в тот год, кто картошки немного даст, кто муки горсть. Кору варили, да травками питались.
ГОША: Эво как тебя на травках-то разнесло.
ЛЮБА: Ни тебе меня судить, – огрызнулась Люба. У меня богатого папочки нет. Никакого нет. Я стройной была как былинка до того страшного неурожайного года. В ту пору вообще как скелет кожей обтянутый ходила. Тут не до филармоний, приятель, поверь. А как только чуть дела на поправку пошли, я наесться не могла. Всё в рот тянула.
У Гоши вырывается произвольный смешок.
ЛЮБА: Смешно тебе?
Люба встаёт и проходит на сидение напротив парня.
ЛЮБА (строго, Гоше прямо в глаза): Тебе смешно?
ГОША: Извини, подруга, но на тебя реально смотреть получается только с юмором или со слезой. Я выбираю с юмором. Я понимаю, что были трудные времена, знаю, что такое голод, но когда вижу, как люди превращают свои тела вот в такие однородные массы, мне становится реально грустно. Поэтому приходится эту грусть как-то вывозить в юморное русло. Считаешь, что я не прав?
ЛЮБА: Да что ты знаешь о голоде, юморист? Да, у меня во рту многое побывало в те смутные времена, я на всё готова была ради куска хлеба. Многие тем и пользовались. Не сохранила ни чести, ни здоровья. Но я выжила! А знаешь, сколько крестов в тот год прибавилось у нас на кладбище, юморист? Меня гнобили потом всей деревней пять лет, причём гнобили все те, кто воспользовался. Пришлось переезжать, никакой жизни не давали. Так я в Новодраченино и оказалась, благо бабушка хорошая приняла, приютила. А все тяготы жизни я познала в своей родной деревне Стародраченино.
ГОША: Что есть ещё и Стародраченино?
Люба протирает лицо руками.
ЛЮБА: Ты смеёшься надо мной. Да, у меня нет ни чести, ни здоровья, ни внешности, я всё потеряла, но я осталась жива.
Люба криком, на весь автобус!
ЛЮБА: Я сижу здесь перед тобой живая, хоть и израненная. Но я верю, что я живу не зря. Ты слышишь меня скрипач? Я живу не зря!
Люба встаёт, проходит в конец салона к Тамаре, садится напротив неё.
ЛЮБА (обращаясь ко всем): Поэтому все более-менее здравомыслящие люди бегут из деревень, чтобы хоть как-то попытаться уцепиться в больших городах. И я не исключение. Еду за последними вещами, оставшимися в деревне. Уже месяц как в городе обосновалась, работаю на кухне, платят немного, но в десять раз больше чем в селе, так что и на том спасибо.
Люба упирается взглядом в Тамару, обращается персонально к ней.
ЛЮБА: Так что там, на счёт загадочной русской души? Что мы все не способны понять?
Тамара спокойно поворачивает голову от окна в сторону Любы, их взгляды схватываются.
ТАМАРА (тихо, но чётко): Что ты, девочка, на судьбу роптаешь? Ты думаешь, что пережила самое страшное на свете? Ты действительно так считаешь?
Люба опускает взгляд.