В конторе Нексина встретила Борец со словами, что его потеряли: дважды о нем спрашивала Александра и его давно ждет Петерс в гараже. Нексин посмотрел на часы – его обеденное время прошло, – он махнул рукой и попросил Борец заварить для него кофе, а сам ушел в гараж, чтобы отправить немедля водителя к Оашеву.
Возвращаясь в контору, в дверях Нексин столкнулся с Александрой. Она от неожиданности ойкнула и отступила назад, извиняясь. Нексин промолчал. Александра, лишь мельком взглянув на Нексина, увидела, что он какой-то словно взъерошенный, с потемневшим лицом, как бывает с людьми в горе, не удержалась и спросила машинально:
– С вами, Алексей Иванович, все хорошо?
– Да! – ответил Нексин. – А почему об этом спрашиваете, Александра?
– Я вас долго ждала в столовой, спрашивала у Нины Викторовны, но вы почему-то не пришли… Раньше такого не было… Ну а если честно, у вас такой вид, словно что-то случилось… Вы не заболели?.. Может, могу помочь?..
– Спасибо, я здоров. В моем случае помощи не оказать, – попытался сострить Нексин, но вышло у него неудачно, с вымученной улыбкой.
– Значит, женщина! – понимающе сказала Александра. Она внимательно посмотрела на Нексина и без тени смущения, когда прежде разговаривала с ним, как с директором, но теперь голосом вкрадчивым, как старому знакомому сказала: – Слышали, наверное, такую мудрость: «Не потерявши – не обретешь». Есть выражение и проще: «В природе не бывает пустоты». Алексей Иванович, не надо так сильно страдать!
Нексин ей ничего не ответил, и Александра пошла дальше, походкой изящной и красивой; на ней были кроссовки, синие джинсы и короткая, до пояса, желтого цвета куртка на пуху; было невозможно не любоваться ее стройной, спортивной фигурой. Нексин, оставаясь на месте, долго и немного рассеянно смотрел вслед; наконец, опомнился, и первое, что пришло ему в голову: «Как это она так быстро поняла мое настроение и мгновенно все расставила по местам?..»
За два месяца постоянного общения с Нексиным Александра, как ей казалось, его немного узнала, хотя понимала, что ее знания поверхностные, «чужая душа – это всегда потемки», и никому и никогда, в сущности, не дано знать, на что способен порой даже очень близкий или родной человек, примеров этому пруд пруди. Она подметила, что он сильно горделив, себя любит, очень хочет выделяться, не прочь прихвастнуть, доказательством последнего были его появления на кухне с дичью после охоты, когда он не мог никак без похвальбы, и сам того, видимо, не замечал, как употреблял «я» в количестве неумеренном для нормального человека; впрочем, она где-то читала и слышала, что это черта всех гипертрофированно самолюбивых людей с завышенной самооценкой, страдающих из-за этого, как, например, страдал Наполеон; они различаются лишь тем, что одни якают без конца, другие, чуть похитрее и осмотрительнее, вместо «я» употребляли штампы вроде: «ваш покорный слуга». «Но кто не без недостатков? – говорила она себе и подытоживала: – В их числе и я… Ну а если бы кто знал получше мою подноготную, так и вообще со мною не слишком много найдется желающих сблизиться». Во всем остальном новый директор лесхоза ей вполне нравился, пусть и небольшого росточка. На этот счет одна из ее бывших подруг любила напомнить где-то вычитанную мудрость индийцев, что «слон имеет большие мозги, но не умнее мартышки». Она, Александра, в жизни тоже с годами стала что-то понимать, после того как успела наделать немало глупостей. Родилась и росла она не в простой семье: отец был директором большого завода, мать тоже директором, но школы. Оба из технической интеллигенции – он инженер, она математик по образованию, они и сами были из семей интеллигентов и очень гордились своей родословной, и по какому-то устоявшемуся мнению, как и им подобные снобы, считали, что только их среда дает таких же способных и выдающихся людей. И даже несмотря на многочисленные опровержения такого устоявшегося мнения примерами из жизни, когда узнавали о том, что тот или иной неординарный человек вовсе не из их среды, а от «кухарки», то по-прежнему держались своего, и утверждали, что это случайность, что в природе всегда бывают «недоразумения», а в подтверждение приводили такой пример: дворняга никогда не станет борзой. Их теорию непоколебимости «породы» нарушила Александра. Она всеми своими поступками и действиями с самого детства словно нарочно пыталась опровергнуть консервативные убеждения родителей, бабушек, дедушек, доказывая, что как среди простых людей появляются личности непростые, так и в семьях интеллигентов в четвертом, если не более, поколении вырастают трудные дети, каких порой не отыскать в среде простых людей. Девочка Александра, хотя очень смышленая и одаренная, уже в школе не отличалась прилежанием, словно выражая протест всем окружающим, и с этим ничего не могли поделать ни родители, ни бабушки с дедушками. Ее любимым занятием была возня на кухне, а самым главным человеком в своем окружении она считала пожилую кухарку, от которой не отходила ни на шаг, находя какую-то необъяснимую магию в том, чем та занималась, готовя кушанья для их большой и привередливой в еде семьи, где были родители, бабушки и дедушки, даже прабабушка и они все жили вместе в огромном доме. Она не доучилась в школе и пошла в кулинарное училище, покрыв неизгладимым, как говорили члены ее семьи, позором весь их род. И папа, и мама, бабушки и дедушки, уплетая за обе щеки ее великолепные супы или оригинальные пирожные, стараясь быть воспитанными, продолжали тихо горевать, украдкой проливая в тарелки слезы, а прабабушка – самая вредная и ядовитая на язык из всей родни, полька по крови, – все, что готовила Александра, вдруг нарочно стала называть словом «potrawa», схожим с русским «отрава», но переводимом с польского как кушанье, хотя раньше никогда не употребляла этого слова. После училища Александра пошла работать в ресторан, его персонал, как и многие посетители-завсегдатаи, пуританскими нравами не отличался. Александра быстро научилось плохому – курить, пить вино. Очень скоро у нее возникло и первое серьезное чувство, и привязанность – она и сама не могла потом в этом разобраться, – потому что шеф-повар был ее гораздо старше, поэтому, может быть, сумел заболтать и расположить к себе еще несмышленую девчонку, полагавшую, что ее неожиданная связь и есть настоящая любовь. Расставание было, конечно, неминуемо, и Александра из этой истории сделала для себя первый вывод состоявшейся женщины, что «всем окружающим ее мужчинам, молодым и старым, нужно одно…». Уже гораздо позднее она стала понимать, что для такого глубокомысленного вывода вовсе не надо было иметь много ума, потому что никто из противоположного пола сильно и не скрывал, что ему надо… К сожалению, многие знания приходят только через опыт, она, как другие девушки, не была исключением. Но после этого Александра будто назло кому-то, а не во вред себе, теперь уже сама предалась занятию, которое считают почему-то постыдным только для женщин. Она не стала слишком привередливой в партнерах, но гордилась одним своим преимуществом: они зависели от нее, а не она от них. Особенное удовольствие ей доставляло злорадствовать, когда к ней кто-то сильно привязывался, просил руки, сулил какие-то блага, а она уходила, разрывала отношения первой. Тогда она была еще слишком юной, чтобы думать о каком-то будущем; со временем за нею закрепилось даже прозвище Нимфа. Она сначала не совсем понимала почему, потом узнала, что есть такое слово «нимфомания», и ей стало противно, потому как это не имело к ней ровно никакого отношения, она лишь увлекалась мужчинами со всеми вытекающими, и не более того. И когда однажды у нее неожиданно начался новый роман с моряком – это был старший помощник капитана океанского судна, – она решила принять его предложение поработать поваром на корабле во время долгого плавания, увидев в этом особую романтику отношений. Старпом, как быстро выяснилось, был женат, без женщины обходиться не мог, а Александра ему была нужна только как женщина во время долгого, полугодового, рейса. Но не это было для нее самым неприятным или страшным знанием об этом человеке, а то, как она однажды услышала от одного из его товарищей, что у старпома такое правило – выбирать себе подружек на очередной рейс среди работниц общепита или медсестер (и одних, и других он не без труда устраивал к себе на судно, порой даже давая взятки своему начальству). Сам старпом все объяснял достаточно практическим соображением: все они – поварихи и медсестры – регулярно обследуются в поликлиниках, чтобы работать на своих должностях, а у него жена и дети, и, не дай бог, он в семью притащит какую неприличную болезнь. Это она узнала почти в канун возвращения в порт приписки судна и высказала старпому все, что только можно сказать такому человеку. Они расстались. Но через месяц Александра обнаружила, что беременна. Она всегда понимала, что такое могло и раньше случиться, однако каким-то образом обходилось, поэтому свое интересное положение восприняла, как знак судьбы, очень серьезно, как сигнал прекратить бурную и бестолковую (распутной она ее не считала) жизнь. Так у нее появился на свет Мишенька, и она через много лет снова вернулась в семью интеллигентов в четвертом или более поколении. Прабабушки уже не было, не было и одной из бабушек и одного дедушки, и ее появление с продолжателем рода Мишенькой было для оставшихся интеллигентов самым большим счастьем в их жизни. Александра остепенилась, сначала долго не работала, занимаясь ребенком, а в свободное время самообразованием; она сумела довести до хорошего уровня свой французский, и ей поступило предложение на работу в дорогой отель шеф-поваром. Там проработала совсем недолго, не успевая отбиваться от ей уже хорошо знакомых предложений мужчин завести то дружбу, то семью. Жизнь в ее городе ничуть не изменилась за время отсутствия, наоборот, стала безудержно пошлой и нескрываемо циничной; и как какую-то отдушину вдруг увидела объявление о месте повара с предоставлением жилья в лесной глубинке. Быстро собралась и уехала в Залесье в надежде вести правильное и здоровое существование. Ей это стало удаваться.
Нексин тем временем, расставшись с Александрой, вернулся в контору лесхоза. Войдя в приемную, взял у Борец кружку с кофе и ушел к себе. Он уселся за стол, и его взгляд упал который раз на портрет Хромовой. Она смотрела с портрета как ни в чем не бывало; этот же взгляд у нее был и с утра, когда он сюда пришел, и также она смотрела вечером: выражение лица, которое он чаще всего видел, спокойное, всегда словно что-то выжидающее, немного о чем-то сожалеющее и чуть задумчивое; с этим выражением лица она его встречала, с ним же, за редким исключением, провожала. Нексин снова стал вспоминать время, проведенное с этой женщиной. Подумал о том, что к ней сильно привык, хотя, наверное, все же погрешил бы, если бы сказал, что с Хромовой был счастлив, может, оттого, что не было у них чего-то общего, объединяющего, не было семьи и детей, которые особенно, через кровные узы, сближают людей, и что дает одинаковый повод обоим радоваться или огорчаться, вместе сопереживать или добиваться сообща чего-то в жизни. Каждый успел пожить своей жизнью, и, несмотря на то что они сошлись на некоторое время, оставались сами по себе, так же одиноки, как раньше, как бывают, видимо, одиноки в холодном космосе звезды и планеты, хотя их искусственно и соединяют в некоторые небесные системы. Точно так же по-настоящему ничего не согревало его и Хромову; было обычное удовлетворение от проведенного вместе времени, от встреч, которые заканчивались расставанием, потому что он часто уезжал к себе домой, оставляя ее одну; была, наверное, небольшая радость оттого, что доставлял ей приятное или, когда дарил дорогие вещи… И все!.. И больше ему вспомнить было нечего… Он так и не стал для нее дорогим и близким человеком, без которого невозможно жить и существовать, и не нужно было столько времени обманываться, теперь это стало очевидно… Но Хромова для него, к его большому несчастью, оставалась человеком, которого он продолжал любить какой-то своей, особенной любовью покинутого мужчины, но не было нисколько сомнения и в том, что в этой любви было не столько настоящего чувства, сколько эгоизма и не покидающего его, Нексина, желания мести. Ему очень хотелось сделать что-нибудь, чтобы Хромова снова его заметила, чтобы ему позавидовал Баскин и оба они сильно пожалели, что отвергли его любовь и пренебрегли его дружбой. Но Нексин не знал, что для этого сделать, и пока что в его голове был один план – это самостоятельно, независимо от Баскина и его приятелей по партии, вести свою политику в лесхозе, добиться здесь больших успехов, положения и уважения. Ничего другого ему не оставалось, он оказался в изоляции от значимого чиновничьего мира, он не был востребован новой властью, имел мало друзей и знакомых, никому был не нужен, и даже его должность директора – в этом он больше всего не хотел себе признаваться – была для него выхлопотана Хромовой у Баскина.
«У них уже тогда что-то было… Какой же я дурак…» – сказал себе Нексин, вытащил сначала из паспарту фотокарточку Хромовой, изорвал в клочки, следом порвал само паспарту, все бросил в мусорное ведро и ушел на производство, чтобы занять себя каким-то делом.
Так прошел день, наступил вечер, и Нексин пошел к себе в гостиницу. Идя по поселку, притихшему в ожидании ночи, знал заранее, что, когда придет в свои номера, начнутся снова его мучения. И он не ошибся в этом ожидании. Немного перекусив тем, что было в холодильнике, Нексин, пытаясь себя отвлечь от навязчивых мыслей о Хромовой, вытащил папку с незавершенной статьей и стал просматривать старые записи; сразу наткнулся на раздел о преступлениях в Ветхом Завете и уже который раз задумался о причине первого преступления, совершенного человеком, но ничего нового так и не придумал, мыслей не было, и с досадой захлопнул папку. Он встал из-за стола и стал метаться из угла в угол, не зная, чем себя занять до сна, чтобы забыться до утра. Так он ходил бессмысленно с полчаса, потом вспомнил Александру. «А не пойти ли к ней?» – спросил он себя. Нексин стал вспоминать подробности их последней встречи, а ее слова «Природа не терпит пустоты» теперь ему показались и вовсе сказанными не случайно. «Да, была у меня женщина, – задумался он. – Но ее больше нет и не будет… Значит, будет другая…»
Нексин предполагал, что незваным гостем не окажется, – его, очень даже может быть, ждут, но визит будет неожиданным. Он знал о возможностях довольно быстрого возникновения близких отношений между двумя взрослыми людьми, которые, отбросив кокетство и ханжество, знают, что хотят друг от друга, но такого опыта у него было немного, и это его несколько смущало и казалось препятствием немалым: как бы то ни было, раньше у него всегда все начиналось с ухаживания, пусть недолгого, но все равно было время для переживаний, забот, тревог, из которых складывалось узнавание друг друга, без чего, как ему всегда думалось, нельзя соединиться двум разным людям. Он понимал, что в его случае кто-то его обозвал бы сентиментальным дураком, живущим старыми представлениями об отношениях современных мужчины и женщины, где место романтическим прелюдиям давно вытеснено тупым чувственным эгоизмом, сравнимым с куплей-продажей товара. Ему вспомнились долгие платонические отношения с Хромовой, тогда это было красиво и трогательно. Но после случившегося, казалось, у него не может быть больше такого же сентиментально-платонического настроения по отношению к женщине, а только чувственность, сопровождаемая единственным желанием – не быть одному. Он сказал себе: «Пусть будет как будет…» – и вышел из своих номеров.
Александра жила в небольшом – подобие типовых финских – доме, неподалеку от конторы лесхоза, поэтому Нексину нужно было идти через весь поселок. Была середина марта, тонкий месяц, опустив нижний рожок (по приметам – к ненастью), света совсем не давал, и земля, освободившись от последнего снега, чернела так, что под ногами невозможно было ничего разглядеть. Нексину с трудом давался каждый шаг, он пробирался сквозь такую темень, о которой принято говорить «темнее бывает только в погребе». Ему, конечно, хотелось пройти неслышно и незаметно, но не получалось; он, как ни шел, почти крадучись, всегда оступался на каком-нибудь неровном месте или попадал в ямку, чертыхался, хватаясь за чужие заборы, а весь его путь сопровождался лаем собак, которые словно сговорились выдать его. Так он дошел до нужного дома.
Нексин, подойдя к калитке, зная заранее, как местный люд закрывал свои дворы на засовы и крюки, нащупал изнутри такой засов, отодвинул его. К его радости, во дворе собаки не было, и он открыл калитку. В палисадник падал тусклый свет из двух окон на фасаде дома. Он поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка. Слышно было, как заскрипела дверь в прихожей, и он услышал знакомый голос Александры, спросившей: «Кто?» Нексин негромко отозвался. За дверью почувствовалось недолгое замешательство, но пауза была короткой, на пороге возникла Александра.
– Проходите, Алексей Иванович, – сказала она, отступив в сторону.
Лампочка в прихожей горела слабая, освещая не столько саму прихожую, сколько притолок, и Александра, оставаясь в тени, казалась немного бледной, но от этого еще интересней.
– Не удивляетесь? – осторожно спросил Нексин.
– Нет, – ответила Александра и прикрыла за ним входную дверь.
Они оказались очень близко друг к другу, лицом к лицу. Ее глаза, приветливые и добрые, сейчас были особенно хороши. Но молчал он, молчала она; возникла некоторая неловкость и напряженность ожидания, и неизвестно сколько еще могла продолжаться, первой ее нарушила Александра.
– Я тебя ждала! Знала, что придешь, когда услышала, что ты один, – неожиданно на «ты» перешла она и улыбнулась. – Можно так буду к тебе обращаться?.. Мы видимся почти ежедневно и уже достаточно знаем друг друга… Во всяком случае, твои кулинарные пристрастия знаю точно, а это уже немало… Ну а теперь ты пришел ко мне домой… пришел сам… надеюсь, не по работе…
– Не по работе! – облегченно вздохнул Нексин.
Его прошлые размышление о том, как подойти к этой женщине, как начать с нею серьезные отношения, развеялись сами собой, а ее простое «ты» оказалось настолько к месту, что от его недавней робости не осталось и следа. Нексин почувствовал себе немного увереннее и негромко произнес:
– На тебе очень красивое платье.
Нексин сказал эти слова, еще не вполне ощущая себя героем нового романа, и, чтобы не терять нити разговора, следом тихонько дотронулся до плеча Александры, на которой было серое шерстяное платье, плотно облегавшее ее стройное тело.
– Я его давно не надевала, сегодня почему-то решила примерить, и вдруг – пришел ты. Что это?..
Совпадение?.. Знак свыше?..
– И то, и другое, – сказал Нексин.
– Что, так и будем стоять в коридоре?.. Пошли в дом, только не шуми. Миша недавно уснул.
Они вошли в гостиную, чистую и опрятную, обставленную скромно мебелью самой простой, но необходимой; на стенах в рамках под стеклом висела вышивка – картины на незамысловатые сюжеты с полевыми цветами, лесом и озером, одна из морской тематики. Александра пояснила, что это, наряду с чтением, ее увлечение. На столе лежал моток шерсти с недовязанной варежкой.
– Это тоже? – спросил Нексин.
– Не совсем, вот решила Мишеньке связать новые рукавицы. За зиму все износил, поэтому вяжу на следующую зиму пока есть время, вечера долгие и темные.
– Это хорошо, – сказал Нексин. – Помню, в детстве у меня тоже были рукавицы. Другие носили перчатки, но у меня почему-то всегда были рукавицы, и ведь правильно – пальцам теплее, когда они вместе.
– Так и с людьми, – улыбнулась Александра, – им тоже теплее вместе… – Она подступилась к нему близко и сказала: – Поцелуй меня.
Нексин, сначала неуверенно, поцеловал ее мягкие и влажные губы, глаза; потом, шалея от близости женщины, запаха ее кожи и волос, податливого тела, стал распаляться, обнимая и осыпая Александру страстными и безумными поцелуями, и скоро уже совершенно не владел собой…
Небо над спавшим после трудового дня Залесьем было черное, непроглядное из-за набежавших с юго-запада туч. Пошел дождь со снегом. Ненастье загнало под навесы и в будки продолжавших еще кое-где брехать от скуки собак. Поселок спал, утонув в чернилах ночи, и только в доме Александры продолжал гореть свет, и за задернутыми шторами появлялись время от времени две тени. Это уставшие любовники возвращались из спальни в гостиную, чтобы отдохнуть и попить чаю; они усаживались друг против друга и с осоловевшими от ласк глазами, словно пьяными, разговаривали, продолжая ненасытно глядеть друг на друга, чтобы через некоторое время снова уединиться в празднике плоти и страсти.
Но каким бы для Нексина ни был одуряющий вкус любви, он все не мог забыть Хромову, представляя ее себе и в самых бесстыдных мгновениях уединения с Александрой, и когда они усаживались пить чай. Он по-прежнему не мог забыть другую женщину, проведенное с нею время и, несмотря на то что не был один, не должен был теперь испытывать чувство одиночества, наоборот, сильнее прежнего ощущал себя одиноким, а все, что с ним происходило, – это была только животная страсть и стремление убежать от себя самого…
Однако рано утром, возвращаясь в гостиницу по все еще темным улицам, покрытым хлябью, Нексин потихоньку стал приходить в себя; рассудок ему подсказывал, что все, что произошло с ним, – это всерьез, с этим нужно считаться и нужно принимать как новую данность жизни. Теперь для него главным вопросом было: как к этому отнесутся окружающие, потому что по-прежнему было важно не потерять свой авторитет, знать, что о нем станут говорить коллеги и в поселке. В течение дня он неоднократно возвращался к этой мысли, думая о том, как же лучше устроить свою жизнь. От Александры он узнал, из какой она семьи, и был приятно удивлен, когда услышал о ее отце; оказывается, даже немного знал его по работе; в кругу махровых чиновников, карьеристов и прочей нечисти, которая относила себя к элите областного центра, считалось престижным иметь с ним знакомство и какое-то от него расположение. До Нексина и тогда доходили слухи, что не все у него благополучно с единственной дочерью. Но теперь, по прошествии лет, при совсем новой жизни, это не имело никакого значения, а породниться с таким человеком было совсем неплохо… Так или примерно так рассуждал про себя Нексин и, несмотря на тоску по Хромовой, начинал иначе смотреть на Александру, которая была не менее мила и очаровательна, зато, как ему представлялось, гораздо умнее Хромовой, больше знала, и с Александрой было интереснее общаться. «К ней нужно только привыкнуть, – сказал он себе, – тогда все и образуется…» И Нексин, занятый весь день делами, думами об Александре, на обед в столовую решил нарочно не ходить, чтобы как-то не выдать себя нечаянно взглядом или новым отношением к ней; и совсем не замечал на себе загадочные и какие-то особенно улыбчивые лица коллег. Но к концу дня, когда зашел в гараж к Петерсу, чтобы порасспросить, как он передал оказию Оашеву, услышал, что, оказывается, о нем и Александре говорят по всему Залесью. Нексина сначала это привело в ярость, и он нагрубил Петерсу, когда тот сказал, что его видели, как он уходил от Александры; но быстро успокоился, подумав о том, что в этой деревне ничего невозможно скрыть. А потом Нексин, услышав о себе слова очень хорошие и добрые, вовсе перестал рассуждать о том, как ему быть и что делать дальше, – он решил, что женится на Александре. «Не Хромова, а Саша моя судьба, – сказал он себе. – Значит, так должно быть». И Нексин вдруг первый раз подумал и о том, что в действительности все не так плохо: его имидж, быть может, только выиграет от партии с Александрой, и его еще сильнее начнут уважать. От этой мысли тут же повеселел и, выйдя из кабинета в приемную, увидев Борец, которая уже собиралась домой, была в прекрасном, как и весь день, расположении духа, вдруг остановил ее:
– Нина Викторовна, задержитесь! Нужно еще поработать! – Он старался придать голосу начальственный тон.
– Конечно, Алексей Иванович. – Она нехотя стала снимать пальто и покорно уселась за свой стол.
– Долго вас не задержу… Нужно срочно напечатать очень важный приказ…
Борец вставила лист в пишущую машинку и приготовилась.
– Печатайте! – сказал Нексин жестко. – Объявляю о своей помолвке с заведующей столовой Александрой…
Пауза.
Борец осторожно оглянулась на Нексина, он цвел широкой улыбкой.
– Вы, Алексей Иванович, оказывается, юморист, – сказала она, – а я подумала…
– Что же вы подумали, Нина Викторовна?
– Думала, что вы не любите шутить, всегда серьезный…
– Я и не шучу.
– Правда?!
– Самая что ни на есть… И об этом всем расскажите… И знаете, что еще добавьте, когда будете судачить с народом… Что приглашаю всех желающих нашего коллектива отметить нашу с Сашей помолвку…
Вдруг он хлопнул себя по лбу.
– Что такое, Алексей Иванович?
– Вот ведь незадача, Нина Викторовна!.. – Нексин громко рассмеялся. – Я здесь с вами собрался чуть не по пунктам расписать торжество, а Саше даже не сделал предложение…
– Вы и в самом деле шутник!..