Душегуб

– Хотите, наверное, сказать, что такая в России традиция – опаздывать… Замечу вам, однако, у нас называется это иначе: мы не опаздываем, а задерживаемся.

Все рассмеялись. Нексин продолжал:

– Конечно, нехорошо опаздывать, поэтому еще раз прошу прощения… Но что правда, то правда, традиция существует, и у нее есть предыстория… Дело все в том, что задерживаться – это правило, а не плохая привычка, как многие полагают, – вошло оно в нашу жизнь еще с княжеских времен Руси. Сами понимаете, не царское было дело появляться на каких-то мероприятиях в одно время со своими подданными, они должны были ждать, маяться и знать свое место… – Нексин засмеялся громче гостей и сказал: – Только не подумайте, что и я царь.

Переведя дух, Нексин обратился к Борец, которая тоже улыбалась, но настороженно, словно боялась пропустить что-то важное, и поглядывала то на гостей, то на своего директора.

– А вот дольше всех ждала меня и вас Нина Викторовна… И я знаю, что у нее есть замечательная домашняя выпечка; нас ею угостит и сделает очень вкусный кофе… Поэтому проходите ко мне… – Нексин сделал жест, приглашая гостей в кабинет. – Нина Викторовна, позовите к нам Варкентина. Дело в том, господа, что я со своей стороны постараюсь вам помочь, насколько от меня зависит, но все вопросы, касающиеся заготовки и поставок древесины, гораздо лучше знает мастер лесхоза Варкентин…

Выпивая кофе, Нексин сделал комплимент Валксу:

– Вы хорошо говорите по-русски.

– Ничего особенного, – ответил Валкс. – Я учился в советской школе, и там русский язык был обязательным, по-другому нельзя было.

– Теперь стало иначе?

– Да, иначе. Теперь у нас русский не учат, а учат обязательно английский, и молодежь не знает ваш язык.

– Понятно… Стали самостоятельными… Дела-то идут лучше или хуже?

– Слава богу, дела идут неплохо, порядка стало больше. У меня свое дело, и я доволен.

– Раз все так хорошо, почему едете к нам, где, как сами утверждаете, нет порядка? – задал провокационный вопрос Нексин. – Обычно еще добавляют, что у русских нет порядка, потому что они имеют особенное состояние души.

Валкс, не готовый к такому повороту разговора, немного стушевался и вопросительно посмотрел на Либерса, ища у него поддержки. Либерс, в свойственной ему манере, спокойным и вкрадчивым голосом за него ответил:

– Олев – бизнесмен, и его мало интересует политика. Так ведь, Олев?

– Так-так!.. Моя работа – это бизнес, и чтобы было выгодно всем, – сказал Валкс и добавил: – Я, конечно, тоже не раз слышал выражение, что вы имеете особенное состояние души.

– И правильно делаете, что приезжаете к нам, это очень хороший шаг, сотрудничать нужно. Что касается души… Все это глупости, у меня свое на этот счет мнение, боюсь идущее вразрез с мнением пастора. Либерс, вы, как священник, на меня не обижайтесь, пожалуйста. Если руководствоваться вашими воззрениями, душа живет в теле… Так?.. Однако, заметьте, люди бывают и нетрезвыми… И если следовать простой логике, то у пьяного, соответственно, не может быть трезвой душа, которая неотделима от тела. – Нексин на мгновение замолчал, поморщился, вспомнив что-то неприятное, и продолжил: – У нас пьют, к сожалению, сильно… Получается, что в пьяном теле пьяная душа, поэтому, наверное, мало порядка.

Валкс и Либерс слушали его с интересом. Им была приятна самокритика несколько необычного, по их мнению, директора лесхоза. Валкс решил смягчить разговор и сказал:

– Хотите маленький анекдот по теме, в нем речь как раз о душе и теле?.. – Не дожидаясь ответа, продолжил: – В семинарии студенту попался билет, в котором был вопрос: «Живет душа отдельно от тела?» – «Да, господин профессор, – отвечал семинарист, – они живут порознь». Профессор от неожиданности даже привстал: «Молодой человек, вы где набрались такой ереси?.. Да будет вам известно, что душа покидает бренное тело лишь после смерти». – «Как же, господин профессор, я давеча приходил к вам домой за книжкой лекций; вы долго не открывали дверь, но я слышал, как вы сказали: «А теперь, душа моя, иди, да поскорей, и старайся низами и огородами, чтобы никто тебя не заметил…»

Нексин громко рассмеялся и сказал:

– Обязательно запомню. За меня можете быть спокойны, со мною все в порядке, раздвоением личности не страдаю, мною руководит разум.

– Все люди, конечно, разные, – глубокомысленно заключил Либерс. – Но замечу, что очень опасно, когда мы отдаем предпочтение только разуму… Он слишком холоден и прост, чтобы уловить все оттенки наших настроений, а вот душа и сердце тем хороши – а душа, смею вас заверить, есть! – что позволяет человеку понять лучше другого человека, поэтому нужно прислушиваться к душе. Выражусь иначе: именно душа дает возможность постичь другого человека, этим мы и отличаемся от братьев меньших… – Он вдруг с опаской оглянулся на чучело совы. – Интересная вещь, очень искусно сделана… Кстати, а почему у вас нет цветов, не вижу никаких растений?..

– Они были в этом кабинете, – сказал Нексин. – Стояло деревце лимона, но я попросил вынести, на нем сильно собиралась пыль… Сова – другое дело, конечно, хотя тоже хороший пылесборник, но, согласитесь, она великолепна, и с нею, между прочим, связана целая история, произошедшая в этих местах, ее вам как-нибудь расскажет Нина Викторовна. – Нексин подошел и погладил мощный клюв птицы. – Разговор у нас получился интересный, но пришли вы за другим… Что-то запаздывает Варкентин… Может, еще по кофе?..

Либерс, ведя беседу с Нексиным, находил в этом противнике всего религиозного и такие качества, как обязательность и умение вести дела. В то же время ему, как человеку, связанному с отправлением религиозного культа, сталкивающемуся в жизни с явлениями, которые порой не имели научного объяснения, априори что-то подсказывало, что директор – человек опасный и было бы лучше с ним не иметь дел. Либерс не хотел делиться своим мнением с Валксом, зная наперед, что тот может его и высмеять, но имелось одно обстоятельство, которое заставляло пастора так думать. Дело в том, что после пребывания Нексина в молитвенном доме во время службы – Нексин тогда стоял за кадушками с комнатными растениями – часть этих растений буквально на второй день стала чахнуть, а фикус вовсе погиб. Либерс видел, как Нексин поглаживал ствол и листья именно фикуса. Священник знал, что такие люди есть; наука, не умея никак объяснить их особенность, называет их людьми с плохой энергетикой. Но сейчас Либерс был на деловой встрече, которую сам же и просил организовать, поэтому Нексину должен был сказать что-то лестное и приятное, и произнес:

– Не откажусь еще от чашки кофе, и вот что хотел бы отметить: как бы вы, господин Нексин, ни огорчались по поводу того, что люди у вас любят выпить, но у них есть одно особенное качество – это доброта… Она и есть часть того, что я называю душой.

Нексин в ответ, видимо, слишком пристально посмотрел на Либерса, так что тому стало не по себе.

Либерс медленно произнес:

– Я что-то не так сказал?

– Вы очень хорошо сказали, господин Либерс. Спасибо за комплимент. Но снова не соглашусь с вами. Общаясь с самыми разными людьми по их социальному положению, образовательному уровню, пришел к твердому убеждению, что все разговоры о доброте – это не более чем миф и у нас, к сожалению, маловато того, что называют толерантностью. Мы относимся часто с нескрываемым пренебрежением и высокомерием ко всяким инородцам, будь то кавказцы или выходцы из Азии, с другим цветом кожи, разрезом глаз, типом лица. А вот если это европейцы такие же, как мы, тогда появляется плохо скрываемая зависть, как к более успешным; но продолжаем представлять себя все одно лучшими и непогрешимыми, словно египетские фараоны. Вот и сейчас страна изменилась так, что никто не понимает, что произошло. Мир, кажется, перевернулся, но все вокруг твердят, что именно теперь пошли правильным путем… А как же до сих пор шли?..

Было видно, что эта тема разговора его волновала не менее деловой встречи, цепляла за больное. Нексин перестал смеяться и улыбаться. В нем снова проснулась ненависть к новой власти, которая, как он считал, отобрала у людей духовность – под нею он понимал прежнюю коммунистическую мораль и идеологию. Вместо них возникла духовная пустота, которую заполнило только материальное потребление, превратившее нормальную жизнь людей в жизнь квази, без настоящего и будущего. Он был зол и за то, что и сам вынужден становиться таким же квазигражданином своей страны, и даже любимая им женщина Елена Аркадьевна и та его подталкивала к такой жизни, считая ее лучшей и более достойной для человека. Но его жизнь стала примитивнее: всё определяли деньги, вещи, желание выделиться с их помощью в толпе; ушел масштаб прежней работы; и он с горечью думал, что и его книга по разоблачению религии как опиума для народа тоже не будет никому нужна в таком обществе.

– Но что плохого, – сказал Валкс, – что жизнь изменилась. Думаю, все к лучшему. Ваш народ тоже будет жить лучше, а большим достижением стала гласность.

– Это сильное заблуждение, – произнес Нексин. – Все путают гласность с глупостью, под которой подразумевают, что это и есть проявление свободы. Вот, например, американский президент, называемый всеми гарантом демократии и свободы чуть не всей Земли, по должности, надо полагать, и самый занятой человек, однако находил время для удовлетворения похоти на рабочем месте, склоняя к этому и свою секретаршу. Но зачем потом было об этом рассказывать всему миру?

Валкс вскинул на Нексина изумленные глаза, он явно не ожидал столь нахального примера проявления западной гласности, в ответ смог лишь сказать:

– Зато это честно!

Либерс молчал. Он думал в это время о своем, о том, что церкви, например, вовсе не нужна никакая открытость, поскольку за ее внешним красивым фасадом и привлекательностью скрывается масса неприглядного, которое лучше не знать никому.

– Мы в этом вопросе никогда другу друга не поймем, – ответил Нексин. – А вот и нужный нам сотрудник, – добавил он, увидев на пороге кабинета Варкентина. – Пастор, вы, мне сдается, с Варкентиным знакомы.

– Конечно, он прихожанин нашей общины, его очень уважают.

Разговор на отвлеченную тему прекратился. Собравшиеся – Нексин, Валкс и Варкентин – принялись обсуждать объемы, порядок доставки, цены и другие вопросы, связанные с заключением договора о покупке древесины в лесхозе. Оказалось, что Валкса более всего интересовал дуб, порода самая ценная. Валкс знал, безусловно, стоимость кубометра этой древесины в российском предложении, но цену назвал свою, ниже, хитро пояснив, что вывозить будет своим транспортом. Нексин сказал в шутку, что это грабеж, предложил усредненную цену, Варкентин поддержал его. Валкс торговаться не стал, потому как эта цена была все равно значительно ниже той, что стоил кубометр дуба у него дома. Договор Нексин обещал подготовить уже завтра, в двух экземплярах, то есть каждой стороне. Часть древесины была в наличии на складах лесхоза, остальное следовало заготавливать на делянках. Варкентин заверил, что готов всегда отпустить лес после оплаты в бухгалтерии. Само-собой в разговоре получилось, что Варкентин стал объяснять, где и как делать платежи, оформлять нужные документы. Валкс, слушая его, тут же предложил Варкентину за отдельную плату все делать самому, а именно: операции по выписке товарных накладных, получение в бухгалтерии приходных ордеров, помощь при прохождении транспорта на границе и прочее. Варкентин вопросительно посмотрел на директора. Нексин сказал, что это на усмотрение Варкентина, но не возражает, если тот возьмется и будет успевать, поскольку он, как директор, не всегда бывает на месте, чтобы решать технические вопросы. Обсудили и еще один вопрос: Валкс изъявил желание время от времени бывать в лесу, чтобы участвовать в маркировке (выборке) намечаемого к рубке дуба. В этом ему, как покупателю, не могли отказать, а Нексин добавил, что сам с удовольствием как-нибудь поедет в лес. Валкс, уже на выходе, прощаясь, сказал:

– Было очень приятно с вами, господин Нексин, иметь дело. Так легко и быстро даже у нас не всегда договариваются. Есть, правда, у меня еще один маленький вопрос…

– Так спрашивайте, – улыбнулся Нексин. – Наверное, очень понравилось кофе Нины Викторовны? Мы ее попросим сварить еще.

Валкс замялся, затем стал улыбаться и сделал отмашку:

– Кофе тоже понравилось, но я не совсем об этом… Ладно… потом… Это, как вы сказали, технический вопрос.

Когда гости ушли, Нексин выглянул в приемную и, убедившись, что Борец нет, вышла проводить гостей, вернулся, прикрыв за собой плотно дверь, и сказал Варкентину:

– А вы, Роберт Евгеньевич, молодец! Чувствуется опыт хорошего и искушенного переговорщика… А что это имел в виду напоследок Валкс?.. – Нексин прикинулся непонимающим.

– Да… Это… Как бы сказать… Одним словом, он считает нужным вас отблагодарить…

– Взятка, что ли?

– Ну нет… У них, как и у нас, так принято…

– Что ж, отблагодарит так и отблагодарит… В лесхозе немало вопросов, которые нужно решать оперативно, и для этого не всегда есть статья расходов…

– Я тоже так считаю, это нормально, – заявил Варкентин. – Ничего в том плохого не вижу.

– Роберт Евгеньевич, а вы откровенный человек.

– Бывает… Жизнь заставляет, – все еще стесняясь директора, но уже увереннее, сказал Варкентин.

– Раз заставляет, то ответьте откровенно мне вот на что: как это вы умело подвели их к тому, что они вам отдают все деньги, а вы будете оформлять всю документацию и прочее… Для чего вы это сделали?..

– Так получилось, – ответил спокойно Варкентин.

– Ан нет! Дорогой, Роберт Евгеньевич, я подумал о другом… Мне известно, что вы занимаетесь в лесхозе тем, что устраиваете пересортицу древесины, с этого имеете хорошую маржу… Ведь я уже несколько дней тому назад сказал вам об этом… Так?..

Варкентин до сих пор пытался себя представить простоватым и заурядным исполнителем. Был он в два раза старше Нексина, в два раза имел больше стаж работы; что касалось всевозможных манипуляций на производстве с целью личного обогащения, то и здесь Нексин был в сравнении с ним как ученик против учителя; хуже было у Варкентина со знанием психологии людей, которых делил только на хищников-расхитителей, как сам, и простаков, и неумех. Но все же сообразил, что новый директор вовсе не бессребреник, каким себя выставлял первые дни, и пришел сюда не на заработную плату, а так же как он, Варкентин, получать много денег для хорошей, обеспеченной жизни. На своем веку – большим начальником сам не был – Варкентин таких, как Нексин, знал много, каждого нужно было «кормить». Новый директор, получается, не стал исключением, что подтвердил лично. У Варкентина когда-то мелькнула было мысль, что Нексин не как все, молодой и наивный, исполненный каких-то альтруистических настроений, но эту мысль он отбросил с тех пор, как понял, что он достаточно хитер, ради своего интереса пойдет на многое, главное – жар любит загребать чужими руками. Теперь Варкентин это понял окончательно. И все же Варкентин просчитался. Примерял он Нексина по себе, по меркантильным интересам, полагая, что с Нексиным будет как с другими директорами и главными инженерами, что Нексин получит свою долю в общей кормушке и на этом все. И Варкентин полагал, что хорошо «накормит» Нексина, чтобы тот быстрее стал зависимым, а значит, управляемым. Но Варкентин сильно ошибался: для Нексина ни зарабатывание, ни получение денег не было самоцелью, как для того же Варкентина; для Нексина деньги были только средством для удовлетворения тщеславных и честолюбивых настроений в более важном желании – быть на виду, чтобы при этом о нем думали как порядочном и справедливом директоре. Это обстоятельство недооценил хитрый и опытный по части умения разжиться на всем, что плохо лежит и учитывается, Варкентин. В будущем это и сделало его жертвой Нексина, для которого мастер Варкентин, как и деньги, был только средством для удовлетворения главного – тщеславия. Сейчас Варкентин понимал одно: Нексин как-то узнал о некоторых его делах, о чем мимолетно упоминал в первом разговоре, поэтому произнес:

– Да, случается… Зарабатываю на пересортице… Что поделаешь… Зарплата не такая большая, живем один раз… – Он криво усмехнулся. – Ну а пожить хочется хорошо…

– Логика безукоризненная! – воскликнул Нексин, наблюдая за Варкетиным, который – было понятно – шел словно ва-банк, уверенный в себе и в том, что новый директор лесхоза теперь его единомышленник и подельник. Он подошел ближе к Варкентину и тихо спросил: – Выходит, специально подвели Валкса к разговору о том, чтобы вам доверяли деньги?.. Как в таком случае дальше намеревались действовать?..

– Как всегда… Валксу буду отпускать нужный ему дуб, и платить он будет мне цену дуба, предоставим ему все бумаги для провоза через границу. Все беру на себя. А вот в кассу бухгалтерии буду от его имени вносить деньги по стоимости сосны или березы… Березу, кстати, охотно берут на изготовление фанеры… Соответственно, для нашей бухгалтерии составим другой договор от Валкса, о том, что он покупает в лесхозе второсортную древесину… То есть будет два комплекта документов: для отчетности в лесхозе и для Валкса. Таким образом, на границе клиент будет с правильными документами, с указанным в них грузом дуба, а разница между тем, что буду получать от Валкса, и тем, что сдавать в бухгалтерию, остается нам. Все просто – двойная бухгалтерия, как везде.

– Хитро. Что для этого нужно от меня?

– Ничего особенного, иногда печать предприятия, чтобы оформить второй комплект документов; у вас первый экземпляр печати, второй в бухгалтерии, но они идентичны…

– А если Валкс случайно увидит или узнает, что у него документы на дуб, а в лесхозе оформлены на березу?

– Такой случайности не должно быть, а если и узнает, прямо ему скажу, что так надо для общего дела. Ведь для него главное то, что ему предоставлен комплект правильных документов! И потом, не забывайте, что он коммерсант, а любой коммерсант думает прежде всего о выгоде, а у него есть выгода.

– Не боитесь? Получается, что я только подписываю, доверяя своему сотруднику, не всегда же могу проверить и знать, что подписываю, полагаюсь полностью на ваш доклад. Если что, отвечать вам…

– Не привыкать, главное – вы в курсе дела… По Кишкелсу меня выручили… Я ваш должник…

– Но не со своего кармана будете выплачивать долг, – засмеялся Нексин.

– Это правильное замечание, – сказал Варкентин. – Но ведь сами говорите, что рискую… Ну а если говорить о том, кто и к кому больше залазит в карман, то считаю, что государство нам должно гораздо больше, чем мы ему. Но мы всегда почему-то стесняемся в этом признаться себе. Вы ведь знаете: оно, государство, слишком большое, и его никому и никак не обидеть, а вот каждого из нас оно может легко обидеть и за это даже не извинится, вас погубит, сотрет с лица земли или прихлопнет, как комара, ничуть не задумываясь… Тому пример хотя бы прошлый год, когда на сберегательных книжках у миллионов людей государство фактически просто конфисковало все их деньги, которые они копили всю жизнь, добывали деньги потом, экономя на малом, лишая себя и близких самого необходимого. – Не все же воровали, многие работали честно, их к этому всегда призывала и партия, и правительство, и попы… Поэтому, Алексей Иванович, о себе приходится заботиться самому… Мы рабочая скотина, зарабатывающая деньги для государства… И так происходит везде, разница в лишь том, что в одних странах заботятся о «скотине» лучше, а в других хуже… Нам не повезло, люди у нас никогда хорошо не жили… И я лично не верю ничуть, ни одному слову правительства и его армии чиновников: обманувшие один раз – а это был не первый, – обманут еще много раз… Такие мысли у меня, разумеется, появились не сегодня и не вчера, они во многом выстраданы на протяжении жизни, а в некоторой степени этому способствовали и разные случаи, начиная с детства… Оно, как известно, оставляет наиболее яркие и, наверное, правильные впечатления на всю жизнь…

– Расскажите, – попросил Нексин, слушавший не без любопытства человека, который был, без сомнения, ворюгой до мозга костей. Но Нексину было интересно и другое: как в Варкентине соединялось такое безапелляционное суждение о всякой возможности хищения с тем, что он являлся верующим, активно посещал свою церковь, что казалось, полностью должно было исключать в этом человеке любое стяжательство и нарушение седьмой заповеди «Не кради». Нексин настроился послушать Варкентина и, может быть, услышать для себя, своей статьи, что-то новенькое.

– Я жил в большой, многодетной семье, – сказал Варкентин. – Детство мое, между прочим, прошло в Питере, там и учился в лесном техникуме. У отца нас было трое, и все мальчишки. Он работал на комбинате соков и прохладительных напитков, обслуживал конвейеры, через которые разгружалась самая разная стеклянная тара – банки и бутылки, приходившие в вагонах на комбинат. Зарплата у него была маленькая, что-то вроде ста рублей в месяц. Мать работала там же в цехе розлива лимонада, ей платили и того меньше, полагая, видимо, что она за смену так напивается лимонада и кваса, что ей уже не нужно ни пить, ни есть. А трехлитровая банка молока тогда стоила рубль, и хлеба нам было нужно в день на рубль, вот и умножьте на тридцать дней в месяц, сколько получится?.. Килограмм мяса, которое видели только по праздникам, стоил до двух рублей… А еще надо было нас обуть и одеть… Родители в шутку или всерьез даже говаривали, что им сильно повезло, что были у них одни пацаны, почти погодки, и мы донашивали друг за другом одежду, так что младшему брату доставалось одежда в штопке и заплатах. А еще с нами жили бабушка и дедушка, которые получали пенсию по двадцать или тридцать рублей. Я частенько слышал разговоры родителей между собой о том, как свести концы с концами. Это никого не заботило, впрочем, как и сейчас не заботит… Однажды отец сказал, что есть возможность иметь дополнительный доход. Дело в том, что посуда в вагонах приходила навалом, в лучшем случае переложенная соломой, банки и бутылки никто не учитывал, большое количество их билось при транспортировке, а сколько еще разбивали пьяные грузчики при выгрузке?.. Помню, бывало, трактор ковшом сгребал кучи стекла и свозил на огромную гору, которую время от времени грузили на самосвалы и куда-то свозили, может, на переработку, но немудрено, что и на свалку; тогда это было запросто. Отец сказал, что будет выносить за ограду в лесополосу понемногу посуду. В нашу задачу входило ее потом подобрать и сдавать в приемные пункты; в итоге мы получали хоть какие-то дополнительные деньги. Оказывается, мы с братьями не были первыми или новичками в этом деле, этим промышляли на комбинате многие, но все равно было страшно и боязно. Я старался, потому что, как помнится, в то лето очень хотел купить к школе новую куртку, моя была уже мала и просто сыпалась… Видела нас и охрана комбината, но закрывала на все глаза… – Варкентин на некоторое время замолчал, что-то вспоминая. – Мне теперь очень любопытно, что иногда частью этих бутылок я делился с соседской девчонкой, семья которой жила и того хуже: отец у них был пьяница. Помню, что он мог выпить бутылку вина, покрутить пустой бутылкой перед своими детьми и сказать, как облагодетельствовать: «Это вам на хлеб, а хотите, можете купить мороженое… Видите, какой я добрый отец». И та девочка сдавала свои бутылки, несколько моих, складывала копейки и покупала белый хлеб… Вот так еще в детстве в моем сознании отложилось, что взять себе то, что плохо учитывается или вообще портится и пропадает без надлежащего присмотра, можно… Возьмите наш лес, сколько в нем всего гибнет из-за бесхозяйственности… Полагаю, вам что-то уже тоже известно на этот счет… Теперь, надеюсь, не будете спрашивать у меня о том, как нехорошо и грешно пользоваться своим положением?.. Нет, не грешно… По моему разумению, такие, как я, а нас очень много, тоже часть того, что называется экономикой… Логика моя проста… Ведь то, что я могу, пусть неофициально, иметь, не пропадает зря, оно остается у меня, а я часть государства, которое тем богаче, чем лучше живет ее гражданин, следовательно, ничего государство с этого не теряет, если только это добро не вывозится из страны… Вот те, кто вывозит нажитое не своим трудом из страны, вкладывая деньги в чужих землях, – они преступники… Опять же оглянитесь вокруг, сколько говорят о приватизации… Нужно быть круглым идиотом, чтобы не понимать, что их приватизация – это самое банальное желание обогатиться тех, кто имеет власть и пользуется своим положением… Для этого они и захватили власть… Вы только посмотрите, собственниками когда-то общественного имущества становятся люди, которые даже мизерной доли своего труда не вложили в создание этого имущества… Я так думаю, что процесс акционирования скоро будет и в нашем лесхозе; не знаю, что думаете по этому поводу вы, Алексей Иванович, но коснется он и нас с вами, нужно быть к этому готовым, если только кто-то уже не положил глаз на хозяйство в Залесье… Тогда и у вас, как директора, появится реальная возможность стать фактическим, а не номинальным хозяином лесхоза…

– Мне об этом ничего не известно, – ответил Нексин, но сильно задумался над словами Варкентина. – И потом, что значит акционировать, это ведь государственное предприятие и здесь природные ресурсы… Я считаю, что такого не будет… Хоть что-то должно остаться в стране из того, что было неприкасаемым…

– Правильно! Собственностью станет лесхоз со всеми его цехами, оборудованием и машинами, а леса перейдут в управление, и возможностей обогащаться только прибавится… Важно не упустить момент…

Нексин с удивлением смотрел на Варкентина; этот простой с виду мастер лесхоза завел с ним достаточно сложный и необычный разговор, к которому Нексин не был готов, поэтому снова вернулся к прежней теме и спросил у Варкентина:

– А что говорит пастор по поводу ваших дел, которые вы не считаете за грех? Могу предположить, что на исповеди ему рассказали, как теперь мне.

– Либерс достаточно умен, чтобы остановить любого болтуна, если тот начнет глупо каяться, что взял у государства; я уверен, что успокоит этого человека, скажет, что это вовсе не такой страшный грех… Кстати, замечу, что заповедь «Не укради» является заповедью по отношению к ближним, например к вам, любому другому человеку, у которого действительно грех украсть; а государство не является для меня ближним, я на него работаю, поэтому взять немного у него не тот грех, из-за которого будешь мучиться и не спать ночами… Я еще раз скажу, что, если сам о себе не позабочусь, обо мне никто не позаботится, государство также думает в первую очередь о себе, но не о нас, людях, наши проблемы для него вторичны.

Это было суждение рядового человека, и, коль уж возникли у него такие мысли, наверное, имелись и основания, но в любом случае он имел право думать так, как думал, и не его была в том вина, потому что иное ему за всю жизнь внушить и убедить не сумели. Нексин обязан был это раньше делать по роду службы, а теперь мало чем отличался от Варкентина. Это-то и смущало Нексина; он был вынужден признать, слушая Варкентина, что тот из их сугубо конфиденциальной беседы вынес о нем, как директоре, конечно же, мнение не самое лучшее, а для Нексина и здесь, в лесхозе, как прежде, было важно иметь внешний глянец. К его огромному сожалению, Варкентин понимал, что директор обычный, да еще и из бывших партийных, мерзавец.

Нексин, как ни в чем не бывало, спросил:

– Для чего вообще бываете в церкви?

– Это отдельная тема, Алексей Иванович. Помните, наверное, как в детстве хочется праздника и какого-то волшебства, которых ждешь не дождешься. Со временем мы начинали понимать, что именно родители устраивали эти праздники, а не волшебники, но по-прежнему хотелось, чтобы такие праздники были иногда во взрослой жизни. Теперь, увы, нет родителей, окончательно понимаешь, что чудес не бывает, что их придумывали взрослые для детей, обманывая своего ребенка из самых добрых чувств и побуждений; но, черт возьми, хочется все равно какого-то праздника для души… Такой праздник для меня нынче в церковной службе… Я понимаю, что там точно так же, как в детстве родители, меня обманывает специально для этого предназначенный и обученный человек, в нашем случае пастор Либерс, но я ему это прощаю ради нескольких часов, когда идет служба, царит торжественная обстановка не сказочной, конечно, но таинственной атмосферы и я могу пожить короткое время в состоянии сладкого дурмана; и я это не хочу называть правильным словом – «ложью», потому что вокруг меня есть и такие, кто искренне верит и живет какой-то надеждой… Мне все это, признаться, очень приятно… Я снова становлюсь ребенком; и чем больше старею, тем все сильнее чувство, когда хотя бы на какое-то время остаешься как бы наедине с Богом… Думаю, что этого вам не понять…

– Отчего так считаете?

– Вы слишком долго были во власти, она вас разбаловала; вы многое имели, не прилагая особо труда, вам все давала система, которой служили, к которой привыкли; вот поэтому не можете расстаться с мыслью, что ее больше нет, нет прежней власти и идеологии, не можете смириться, что теперь другое время, а вы, я вижу, постоянно думаете и вспоминаете о том потерянном времени… Но ваши чувства и переживания – это совсем не то, что чувствуешь и что творится в душе, когда находишься в церкви, среди простых и часто наивных людей, и когда предоставляется возможность хотя бы какое-то время не думать ни о чем…

Нексин не стал больше ему возражать и сказал:

– В самом начале разговора я вам польстил, отметив, что вы откровенный человек, но вы превзошли мои ожидания… Простите за любопытство, на исповеди вы тоже такой?.. Правда, отчасти вы уже ответили, что не всегда откровенный.

– Конечно, не всегда. Либерс для меня чужой человек… Это во-первых!.. А во-вторых, чтобы сильно каяться, нужно сильно грешить… За мной такого не водиться… Вам кое-что рассказал, если уж на то пошло, в интересах дела… Оно у нас теперь общее… Ну а если я с кем-то делюсь наболевшим, то исключительно с женой… Но и ей, – улыбнулся Варкентин, – не все можно говорить…

– У нас в Залесье многие часто упоминают о Либерсе… А что он вообще за человек? Как давно его знаете?.. Получается, что он тоже невольно имеет отношение к нашему делу.

– Либерс у нас немногим более года. У него с Валксом свой интерес, и они все решают меж собой.

А вообще он скрытный до невозможности, мы только видим его на службе, иной раз в беседах с людьми. Еще как-то не так давно появились разговоры о каких-то его особенных отношениях с собакой… Якобы зашел к нему в мансарду случайно сантехник что-то починить, была авария, а туда воспрещено подниматься, там жилье пастора, и увидел в ванной много нижнего женского белья… Зачем оно?.. А Либерс аж побледнел и очень грубо выгнал сантехника.