Позже мне приходилось ещё раза два брать интервью у Каданникова, когда он был уже генеральным директором ВАЗа, а затем одним из организаторов криминально известного автомобильного всероссийского альянса (АВВы). Об этом я ещё расскажу в своем повествовании, а пока отмечу, что Владимир Васильевич был всегда предельно откровенен в общении с журналистами. И вот это его суждение о том, что потребительский спрос, уровень обеспеченности населения значительно влияет на развитие легкового автомобилестроения было для меня нелишним подтверждением определённой закономерности: бедность граждан и хороший отечественный автомобиль несовместимы.
ХХХ
Работа в «Волжской коммуне» мне не доставляла никаких огорчений. И это благодаря зрелому коллективу, где не замечались интриги, склоки, взаимные подозрения, недоброжелательность. Петр Архипович Моторин, если назревал какой-нибудь внутренний конфликт, умело гасил его в зародыше. Для меня он был образцом редактора, таким же, как Иван Степанович Гагарин в «Уральском рабочем», Леонид Петрович Кравченко в «Труде» и Михаил Федорович Ненашев в «Советской России». И я старался не прерывать отношения с коллегами из этих дорогих для меня газет.
Однажды раздался звонок из отдела культуры «Советской России»: что там у вас случилось с Юрием Антоновым, почему он прервал гастрольный концерт, можешь об этом написать? История с Юрием Антоновым, действительно, вышла скандальная и даже немного дурацкая. Артисты во главе с певцом явно были в приподнятом состоянии, но не только от творческого возбуждения. Это было заметно. Поскольку я сам был очевидцем сорванного концерта, то мне не понадобилось что-то уточнять. Как всё это было я изложил в корреспонденции «Испортил песню»:
«В Куйбышеве прерваны гастроли популярного певца и композитора Юрия Антонова. Что же случилось в Куйбышевском дворце спорта, где выступал артист?
Уже в первых минутах концертах Ю. Антонов начал устанавливать своеобразный контакт с залом, то и дело адресуя язвительные реплики партеру и «демократически» заигрывая с галеркой. Оскорбительны были его обращения к зрителям старшего возраста.
Все это можно было бы понять как не совсем удачные шутки, если бы артист не нагнетал их от выступления к выступлению, явно демонстрируя пренебрежительное, высокомерное отношение к залу.
Ну а что сам концерт? Репертуар Антонова был откровенно беден. И только однажды, когда со сцены зазвучала песня «Снегири», зрители увидели, что перед ними прежний Антонов – певец мягкого душевного склада, лиричный, доверительный. Но это было мгновение, которое, к сожалению, не почувствовал и не подхватил сам артист.
Финал гастролей таков. В негромком всплеске жидких аплодисментов Юрий Антонов расслышал брошенную кем-то раздраженную фразу: «Это же халтура!» Он потребовал, чтобы зритель немедленно покинул зал. А затем сам ушел со сцены и больше не появился.
В партере, между прочим, сидели в основном рабочие куйбышевских предприятий, жители пригородных районов, купившие билеты по коллективным заявкам. Их надежды, как и других зрителей, увидеть праздник эстрадной песни не оправдались».
Вот и вся история… И никто бы её не вспомнил, если спустя какое-то время сам Юрий Михайлович не стал бы раздувать её до масштабов политического преследования неугодного певца. На разных телевизионных каналах он рассказывал, как стал жертвой партийно-советской бюрократии, как злобно мстили ему за его демократические настроения. Телевизионные ведущие охали-ахали и чуть ли не рыдали от обиды за всенародного любимца.
Юрий Антонов в самом деле был и остаётся любимым певцом. Ему и в подмётки не годятся иные современные певуны и певуньи, не сходящие с телеэкранов в прайм-тайм. Кстати, самого Антонова теперь не увидишь и не услышишь в музыкальных программах электронных СМИ. А тогда его как козырь, то и дело вытаскивали на экран, чтобы показать, какого человека «гнобила» советская власть.
Я сам критически воспринимал многое, что происходило в моём Отечестве под именем СССР. Видел, что причины всяческих неурядиц, экономических, социальных и нравственных уродств коренились в самом человеке, в его зоологических инстинктах, в неразвитости сознания. Но никогда не считал, что, выбрав социалистический путь развития, страна вошла в тупик. А именно такой вывод, внушаемый идеологами либеральной рыночной экономики, стал звучать на всех перекрестках. На телеэкранах появились узнаваемые лица, рассказывающие байки о том, как Советская власть терроризировала их души, посягала на свободу мысли.
Вот известный артист на телевизионной тусовке рассказывает, что великого русского поэта Сергея Есенина ему приходилось читать тайком под одеялом. Боялся, что за это донесут в соответствующие органы и его лишат работы. Другой человек, тоже узнаваемый, познакомился с романом Булгакова «Мастер и Маргарита» в начале семидесятых годов, купив самиздатовскую книгу из-под полы, с оглядкой, как бы не замели за это. И этому беспардонному вранью непросвещённый телезритель вынужден верить на слово. Никакой телеведущий не скажет, что Сергей Есенин никогда не был под запретом, что роман «Мастер и Маргарита» был опубликован в столичном журнале в 1967 году и позднее регулярно издавался немаленькими тиражами.
Моя однокурсница по факультету журналистики в недавнем разговоре о том, какую страну мы потеряли, запальчиво и зло сказала: «О чем жалеть? Нам в советской школе даже Достоевского не дозволяли читать!». Дорогая моя, ответил я ей, ты, наверное, забыла, что литературу в школе нам давали по полной программе. Другое дело, что качество преподавания хромало. А читать или не читать Достоевского – это ты решала сама.
И вот таких примеров лжи, искажения фактов, нагромождения непроверенных слухов было невпроворот. Думаю, Юрий Антонов со своей куйбышевской историей удачно подвернулся кому-то под руку и его вписали в долговременный сценарий разоблачения прошлой «постыдной нашей жизни». Чтобы завершить эту тему, добавлю одну красноречивую деталь. Известный гитарист Виктор Зинчук работал музыкальным руководителем группы Юрия Антонова как раз в то время, когда произошел тот самый скандал. Как позднее говорил сам Зинчук, после этой истории он пересмотрел свои взгляды на концертную деятельность и решил уйти от Антонова, занявшись сольными выступлениями.
ХХХ
В начале лета 1987 года мне позвонил собкор «Правды» по Куйбышевской области Владимир Александрович Шалгунов. Мы были с ним достаточно близко знакомы. Жили недалеко друг от друга, иногда встречались в баре, выпивали по рюмке водки. Мне было интересно с ним общаться. В журналистской среде он слыл старожилом, хорошо разбирался в хитросплетениях бюрократической власти, мог, если возникала такая необходимость, дать дельный совет. На этот раз он меня удивил:
– В корсети «Правды», – сказал Вадим Александрович, – интересуются тобой, не хочешь ли перейти к нам на работу?
Меня это предложение застало врасплох. В Куйбышев я перебрался из Новосибирска исключительно по семейным обстоятельствам. Вскоре после переезда похоронили маму, а отца забрала к себе одна из моих старших сестер. Казалось бы, теперь меня ничто не держит и мне будет легко согласиться на это лестное предложение. Но я колебался. Семья уже устала от переездов. Старший сын Павел за какие-то пять лет сменил шесть школ. И в каждую школу ему приходилось все труднее и труднее вживаться. Он был проказливым, ершистым мальчишкой, и это ещё больше усложняло его юную жизнь и добавляло нам хлопот.
Жена Елена, подобно нитке за иголкой, безропотно следовала за мной. Но и она на этот раз помрачнела, узнав о нашем возможном очередном перемещении на другое место работы. А мне предложили очень отдаленный регион – Туркмению, Ашхабад. Учитывая настроение семьи, пришлось отказаться.
Через недели две звонок из редакции «Правды». На этот раз предложили корпункт в Ульяновске с охватом Ульяновской, Пензенской областей и Мордовской автономной республики. Это уже меняло дело. Через несколько дней я был на собеседовании в редакции газеты, а затем в секторе печати ЦК КПСС. Заключительная беседа – с заместителем отдела пропаганды и агитации ЦК В.Н. Севруком.
Владимир Николаевич вёл разговор конкретный. Чувствовался его интерес ко мне, вопросы задавал не дежурные, а по ситуации, я бы сказал, резонные. Не знаю, насколько бы затянулось наше общение, если бы не звонок по внутреннему телефону. Это был прямой телефон секретаря ЦК А.Н. Яковлева. Реакция Владимира Николаевича на этот звонок меня неприятно поразила. Севрук бросился к аппарату как Александр Матросов на амбразуру. С такой стремительностью, с такой поспешностью, что сорванная с рычага трубка выпала из рук и Владимир Николаевич от этого ещё больше запаниковал. Я подумал тогда, что же за атмосфера такая на Старой площади, если обычный рабочий звонок партийного вельможи выносит мозги у подчиненного.
Яковлев всего-навсего интересовался у Севрука, кто такой Альберт Лиханов. Ну, наверное, Яковлев должен был бы и без подсказки знать об этом широко известном детском писателе, главном редакторе всесоюзного молодёжного журнала «Смена». Но поскольку речь шла о создании Советского детского фонда (ныне Российский детский фонд) и его руководителе, то вопрос Яковлева был скорее всего проверочным или перестраховочным. В.Н. Севрук мгновенно выдал исчерпывающую характеристику писателю, отмечая его несомненные достоинства как общественного деятеля.
На В.Н.Севруке закончились мои хождения по высоким кабинетам и едва ли не через неделю вышло постановление секретариата ЦК об утверждении меня на должность собкора, а следом – приказ главного редактора «Правды» В.Г. Афанасьева.
Надо все-таки сказать, что из себя представляла главная партийная газета. Являясь печатным органом ЦК, газета по своему статусу имела огромное влияние на политическую и социальную жизнь страны. Любое принципиальное выступление «Правды» расценивалось как мнение высшего руководства. Отсюда – крутые строгости в толковании фактов, аскетизм в подаче публикаций, некоторая чинность. Таков был облик газеты. И её нельзя было сравнивать с традиционно более вольными «Известиями» или раскрепощённой «Литературной газетой», которая после войны в 1947 году стала общественно-политическим изданием.
Но постепенно «Правда» меняла свой образ. Оживлялся язык, разнообразнее становилась тематика, внимание журналистов стали привлекать нужды и заботы простого человека, производственные и социальные конфликты. Газета никогда не испытывала дефицит высококлассных кадров. Нужно было только создать атмосферу творческой раскованности, ослабить партийную зажатость, чтобы полностью раскрыть потенциал правдистов. Это и произошло при главном редакторе газеты академике Викторе Григорьевиче Афанасьеве.
При нём заблистали журналистские перья Виктора Кожемяко, Василия Парфёнова, Виктора Белоусова, Станислава Пастухова, Юрия Казьмина, Виктора Хатунцева, Евгения Соломенко, фельетонистов Валентина Прохорова, Александра Головенко… Если раньше «Правду» совершенно безосновательно называли «кладбищем журналистских талантов», то теперь в неё стремились попасть коллеги из других популярных изданий. В восьмидесятые годы в «Правду» высадился целый десант из Комсомолки. Это были лучшие перья всесоюзной молодёжки – Владимир Губарев, Владимир Снегирёв, Дмитрий Горбунцов, Владимир Любицкий…
Когда говорят, что «Правда», как идеологический рупор ЦК КПСС, якобы тормозила демократические процессы горбачёвской перестройки, я всегда отвечаю так: как раз «Правда» в это время проявила себя хотя и сдержанно, но последовательно и принципиально. Если другие газеты скатывались на эпатаж, искажая реальное положение дел, то «Правда» спокойно, без панических выводов вскрывала глубинные корни экономических и социальных деформаций, которые подвели могучую страну к кризисной черте.
Заместитель главного редактора Дмитрий Васильевич Валовой, курирующий экономическую тематику в газете, опубликовал ряд статей, показывающих несовершенство плановых показателей – и прежде всего отчетного показателя валового производства. По этому поводу в редакции даже незатейливо шутили: Валовой воюет сам с собой, борется с валом.
Даже не напрягая мозговых извилин, можно было понять, что стремление к росту валового производства в денежном выражении переворачивает всё с ног на голову. Идет искусственное удорожание продукции, устраняется мотивация к научно-техническому прогрессу, торжествуют липовые отчетности. Это – экономика абсурда. Но, кроме «Правды», эту тему никто не затрагивал, а на записки Дмитрия Васильевича Валового в ЦК, непосредственно Горбачёву и Рыжкову, реакция была настороженной, если не равнодушной. Позднее, уже при Путине, Валовой утверждал, что именно абсолютизация валового показателя обрушила экономику, способствовала развалу страны.
Пока либеральная пресса во главе с еженедельником «Огонёк» упражнялась в разоблачении сталинских репрессий и брежневского застоя (хрущёвские разрушительные эскапады почему-то не упоминались или упоминались как предвестники демократии), «Правда» системно, настойчиво давала реальную картину текущей жизни. Газета стремилась показать обществу, что говорить о прошлом нужно непредвзято, с уважением и при этом не забывать, что творится в стране сейчас. Кто это скажет лучше журналиста? Да сам читатель!
В год в «Правду» приходило более 400 тысяч читательских писем. Среди журналистов, анализирующих почту, была Татьяна Самолис – скромный, незаметный в редакции человек, хотя она занимала должность заместителя редактора отела писем и изучения общественного мнения. Впоследствии она стала пресс-секретарем Службы внешней разведки, куда её пригласил Евгений Максимович Примаков (тоже бывший зарубежный собкор «Правды»). И вот из-под её пера вышла довольно объёмная статья под названием «Очищение», написанная на основе читательских писем. В ней шла речь о могущественной системе чиновничьей номенклатуры, которая с некоторых пор превратилась в касту привилегированных народных нахлебников.
Выступление «Правды», в принципе рядовое, вызвало вовсе не рядовое недовольство как в консервативной части ЦК, так и в стане ретивых перестройщиков, считающих право на критику существующих порядков исключительно своей монополией. Мне даже доводилось слышать, что вот, дескать, «Правда» и другие партийные издания мимикрируют, стараются вскочить на подножку уходящего поезда. А ведь именно со страниц партийных изданий сначала робко, а затем все настойчивее начинался тревожный разговор о том, в каком состоянии пребывает наша страна, всё общество. И главным солистом выступала газета «Советская Россия». И уж потом встроились, как искусные трубадуры гласности, «Московские новости», «Огонёк», «Аргументы и факты».
ХХХ
В октябре 1987 года я приступил к работе как собкор «Правды» по Ульяновской, Пензенской областям и Мордовской автономной республике. Для меня эта зона была знакомой. Будучи собкором газеты «Труд» изъездил её вдоль и поперек. Не забуду первую командировку в Ульяновск. Мне было поручено редакцией «Труда» подготовить материал о том, как распределяются профсоюзные путёвки в санатории и дома отдыха. Пришлось покопаться в документах, переговорить со многими рабочими и служащими. Выяснилось, что санаторные путёвки достаются в основном тем, кто ближе к профсоюзному, и не только профсоюзному, начальству. А человек, который остро и вполне заслуженно нуждается в санаторном лечении, такой путёвки может и не дождаться.
Профсоюзная деятельница, неотступно сопровождавшая меня в той командировке, очевидно, имела задание «обезвредить» корреспондента. Она постоянно напоминала, что нужно обязательно побывать на шоколадной фабрике, мясокомбинате и ликёроводочном заводе. Такая опека мне порядком надоела, и я прямо сказал об этом. В общем, нейтрализовать меня не удалось. И вышел материал под заголовком «Втихомолку на курорт» – о том, как обесценивается настоящая профсоюзная работа и подрываются её социальные функции.
Ульяновск тогда произвел на меня двойственное впечатление. Город, где родился и вырос Владимир Ленин, был чист и опрятен. Но только в центре! Ступишь на окраину и там можно увидеть, как и в других городах, заросшие чертополохом пустыри, пыльные улицы и закоулки, мусорные кучи. И всё-таки город Ленина выглядел намного свежее, чем другие областные центры, благодаря уникальному расположению между Волгой и Свиягой. В Ульяновске не было химического и металлургического производств, что могло бы удушить город. Не было того обилия машин, которые, как в городах-миллионщиках, отравляли атмосферу. Наконец, окрестности Ульяновска привлекали девственно чистыми дубравами и березняками, ягодными лугами.
По-настоящему реликтовой была Ундоровская зона – ровное, в обрамлении лесов плато на правом высоком берегу Волги. Здесь, на срезе крутых обрывов обнажаются геологические слои от среднеюрского до мелового периода, охватывающего временной отрезок от 180 до 65 млн лет.
Ловлю себя на том, что говорю об этом в прошедшем времени. Наверное, потому, что за сорок лет проживания в Ульяновске многое изменилось. И не во всём в благоприятную сторону. Там, где можно было сохранить природу, человек оставил грубые грязные следы. Стремительная урбанизация сделала город более комфортным и одновременно более токсичным. Причём, неблагозвучное слово «токсичность» стало затем широко употребляться в характеристике человеческих взаимоотношений.
С оригинальными нравами ульяновцев я и моя семья столкнулись в первые же дни. Старшему сыну Павлу (ему было тогда 12 лет) до завершения учебного года оставалось полтора месяца. Рядом с домом, где мы поселились, располагались две школы – так называемые элитные, куда кто мог впихивали своих чад. Навели справки о порядках, царящих в этих школах, и решили отдать сына в обычную чуть отдалённую школу – в пяти трамвайных остановках.
Позже жена Елена мне рассказала, какой комичный разговор состоялся у неё с суровой директрисой этого учебного заведения. Изучив школьный дневник сына, где часто в конце учебной недели стоял неуд по поведению, она поняла, что подросток не подарок и, видимо, сразу решила отфутболить его. Елена долго спорила с ней, не понимая, почему, на каком основании отказ. И вдруг сценка как в чеховском «Хамелеоне». Когда жена наконец-то объяснила, что мы переехали из другого города в связи с переводом мужа на работу в Ульяновск и работа у него такая-то, директриса мгновенно переменилась. Павел сразу стал Пашенькой и долгожданным учеником в их школе. На следующий учебный год наш старший сын перешёл в другую школу, поближе к дому, успешно её закончил, потом также успешно отучился на юридическом факультете Ульяновского филиала МГУ.
Этот эпизод – подходящая иллюстрация к повадкам симбирского обывателя. И не важно, в каком он обличье. Самодовольный начальник или прислуживающая ему шестёрка. Нас очень напрягала лицемерие здешних людей и их уверенность, что они, аборигены, здесь пуп земли, а пришлые – они и есть пришлые, перекати-поле. Здесь, как ни в каком другом городе, очень сильна родственно-кумовская сцепка, местническая психология. Стоит какому-нибудь Иванову или Петрову зацепиться за чиновничье кресло, он сразу же притягивал во власть братьев, сыновей, невесток, племянников, сватов – порою таких бездарных, глупых, вороватых, что хоть святых выноси…
Не случайно, московская власть, зная об этой симбирской особенности, старалась прислать на руководство областью человека со стороны – как правило, из индустриального региона. Были удачные варяги, как Анатолий Андрианович Скочилов, например. А вот его преемник куйбышевец Иван Максимович Кузнецов, прошедший цековскую школу, не смог выжить в мягких объятиях местного партийно-советского чиновничества. Беспрерывные угощения обернулись для этого человека катастрофой. И тогда, чтобы спасти область – родину Ленина – прислали из Тбилиси Геннадия Васильевича Колбина, с которого можно было бы писать картину «Комиссар».
Колбин, действительно, был впечатляющей внешности. Если позволить такое зоологическое сравнение, то он был похож на вепря с тяжелым поставом головы, с проницательным, нередко настороженным взглядом маленьких глаз. Понимая, что оздоровление области нужно начинать с кадров, Геннадий Васильевич начал тасовать кадровую колоду, не имея в ней заметных козырных фигур. И часто бывало, что менялось шило на мыло. Вместо одного пьяницы приходил другой. Или глупца сменял такой же не сразу распознаваемый глупец.
Местный люд, претендующий на внимание нового руководителя области, всячески исхитрялся попасть ему на глаза с благоприятного ракурса. Колбину стали подражать во всем. Даже в походке, жестах, в приёмах речи. А один чиновник, руководитель плановой комиссии, заметив, что хозяин области подчеркивает текст в деловых бумагах цветными маркерами, живенько перенял эту особенность. И эта подражательная привычка так вросла в него, что позднее, уже изгнанный из руководящей обоймы, писал доносы и кляузы с использованием цветных карандашей.
Круто взялся Колбин за область. Одна из бурных кампаний, затеянных с присущей ему неистовой энергией, была борьба за тотальную трезвость. Вообще-то она развернулась по всей стране с весны 1985 года, но в Ульяновске она приняла иезуитский характер. Все алкаши и выпивохи стали вдруг усердными трезвенниками, но пить продолжали по-прежнему, тайком – как говорится, под одеялом.
Суровую методу борьбы за трезвость ульяновские аборигены припомнили Колбину, когда он уехал в Казахстан на смену первому секретарю республиканского ЦК Динмухамеду Ахмедовичу Кунаеву. В адрес Геннадия Васильевича полетели запоздалые критические стрелы от одного из местных журналистов, посчитавшего себя незаслуженно обиженным им.
Что ж, деятельность Г.В. Колбина на родине Ленина была не безошибочной. Но главная его заслуга в том, что он растормошил сонное «обломовское» царство, заставил руководителей всех уровней энергичнее впрягаться в работу. Мне довелось пообщаться с Геннадием Васильевичем, когда, как собкор газеты «Труд», готовил материал с Ульяновской областной профсоюзной отчетно-выборной конференции.
Для участия в этой конференции из Москвы приехала секретарь ВЦСПС Александра Павловна Бирюкова. Разумеется, по протоколу её должен был сопровождать во время пребывания сам Колбин. После завершения конференции я поинтересовался у Бирюковой, как она оценивает работу ульяновских профсоюзов. Геннадий Васильевич, находившийся рядом, мгновенно включился в наш разговор и, воздав должное высоким достоинствам секретаря ВЦСПС, порекомендовал мне особо подчеркнуть в газетном материале её выдающуюся роль в современном мировом профсоюзном движении.
Меня, честно говоря, это здорово озадачило. Я видел явную несоразмерность такой оценки с должностным положением А.П. Бирюковой. Не мог же такой опытный царедворец так неумеренно льстить. Вскоре вышло сообщение, что А.П. Бирюкова избрана секретарем ЦК КПСС. Спустя какое-то время она стала кандидатом в члены Политбюро, а затем первым заместителем Председателя Совета Министров СССР. Всё стало на свои места. И повышенное внимание Колбина к гостю из Москвы и щедрое восхваление её заслуг. Видимо, о выдвижении профсоюзного деятеля на высшие посты в государстве Геннадий Васильевич знал заблаговременно, и он умело, галантно воспользовался этой информацией.
В Ульяновск я перебрался, когда во главе обкома КПСС стоял Ю.Г. Самсонов, незадолго до этого сменивший Г.В. Колбина. Председателем облисполкома был Ю.Ф.Горячев, имевший опыт работы в комсомоле и районном партийном звене. Очень трудно вживался я в новую для себя роль. Понимал, что любая заметка в «Правде», положительная или критическая, независимо от её глубины, будет читаться с особым пристрастием, с поиском в ней потаённого смысла. Учитывая это, я не спешил писать какие-нибудь разносные или, наоборот, хвалебные статьи.
Помнится, на одну из рядовых заметок с критическим уклоном первый секретарь Ленинского райкома партии Евгений Степанович Баландин в коридорном разговоре сказал: «Вы, я вижу, пристрелку пока ведете. А потом как жахнете из главного калибра!». Нет, такой цели не было. Меня интересовали не личности как таковые, а типичные ситуации, в которых проявляется человек в разных красках.
Видел я и другое. Как и в каждом провинциальном городе, во властных и околовластных кругах Ульяновска плелись свои паутины, сколачивались группы и группки, скрытно враждующие между собой. Запуская какую-нибудь сплетню, разносчик этой «утки», как бы отмежёвываясь от неё, всегда добавлял: за что купил, за то и продаю. Интриганы при этом старались использовать втёмную как местные, так и центральные СМИ. Так что ухо надо было держать востро, чтобы не стать слепым орудием в руках всяческих прохиндеев.
Первая публикация, которая наделала много шума не только в Ульяновской области, была связана с деятельностью милиции. Так уж получилась, что мой старший брат Александр смолоду служил в системе МВД, дорос до полковника, и ушел на пенсию с ампутированной ногой после тяжёлого огнестрельного ранения. Служила в милиции и жена Елена – старшим инспектором в отделе кадров областного УВД. К своей работе и к своим коллегам они относились с уважением, хотя изнутри знали о многих безобразиях, творившихся в то время в милиции. В народе, однако, к «службе дни и ночи» было определённое почтение. Ведь на авторитет милиции работала вся кино- и теле индустрия того времени. Министр МВД Щёлоков приложил немало усилий для художественной героизации профессии милиционера, начиная от участкового инспектора, оперативника, следователя и кончая фигурами с большими звездами на погонах.
В жизни было не так всё складно и героически, как изображалось на экранах кино и ТВ, в романах и повестях. Человек в милицейских погонах нередко сам являлся первым нарушителем законности и правопорядка. Но об этом старались не говорить публично или просто-напросто замалчивали.
История, которая произошла в Димитровграде, тоже могла «лечь под сукно», если бы не письмо в корпункт «Правды». Суть дела. Молодая привлекательная женщина, одетая дорого, но не вызывающе, шла к автобусной остановке. Вот ещё пятнадцать метров, она сядет в автобус и через несколько минут будет дома, где её ждёт муж – научный работник института ядерных реакторов.
И тут на пути спешащей женщины встали милиционеры патрульно-постовой службы. Им показалось, что от неё слегка пахнет спиртным. Что было дальше, нечего и рассказывать. Дальше последовало по сценарию, написанному всем известной многолетней милицейской практикой. Медвытрезвитель с вонючими кушетками и с изъеденными крысами стенами. Спецкресло для связки неспокойного клиента. К этому спецкреслу женщину, раздев донага, трижды привязывали, заломив до кровоподтеков руки за спину. Зачем, почему? А только за то, что она влепила пощёчину милиционеру вытрезвителя, когда он без протокола, без свидетелей, вырвал у неё из рук дамскую сумочку и стал в ней рыться как в своём кармане.
Нет, её зверски не избивали, не говорили в лицо гадкие слова, её просто дико, смертельно унижали насильственными действиями. Когда блюстители порядка сообразили, что хватили через край, женщину выпустили, разумеется, безо всяких извинений. Валентина, так звали их жертву, придя домой, вскрыла себе вены. Её едва успели спасти…
Прежде чем сесть за подготовку статьи под названием «До остановки не дошла», я встретился со всеми действующими лицами этой позорной для милиции истории. Милиционеры мекали-бекали, пытаясь оправдаться. А оправдание в их понимании было одно – тупое, железобетонное: не мы это придумали, так делают всегда и везде. Спустя почти двадцать лет я ненароком встретился с полковником В.И. Бочковым. Это он возглавлял Димитровградское ГУВД, когда произошел тот случай в медвытрезвителе. Уже отставник, увлекшийся на пенсии пасекой, он, вспомнив прошлое, чистосердечно сказал: правильно было написано, в точку! И то, что полковник после газетной публикации получил служебное взыскание, его тогда ничуть не расстроило, а заставило покопаться в самом себе, признать, что зло сидит в нас самих и кто-то умеет и хочет его подавить, а кто-то – нет.
В статье «До остановки не дошла» мне пришлось вспомнить и другой случай. На заседании бюро Ульяновского обкома партии рассматривали апелляцию бывшего коммуниста с многолетним партийным стажем. Его грех был в том, что, возвращаясь в воскресенье со своей дачи, он попросил закурить у встретившегося на улице капитана милиции. Запах вина – вытрезвитель – исключение из партии. Я навел справку об этом человеке. Начальник передвижной механизированной колонны, трудяга, хороший семьянин. В тот злополучный день – день своего рождения – он выпил с соседями по даче пару рюмок водки. И вот нарвался на придурка-капитана, посчитавшего оскорбительным для себя просьбу какого-то хромоногого чудака дать ему закурить.
Члены бюро даже не стали вникать в суть дела, апелляцию отклонили. Я знал, что половина членов бюро сами не дураки выпить. И уже после заседания спросил одного из них, почему молчал, ведь человек не заслуживал такого бездушного предательского отношения. И услышал ответ: «Заступись я тогда за него и меня обвинили бы в потакании выпивохам».
Я тогда понял – у такой партии песенка спета. Если прожжённых деляг, чуть ли не преступников, она готова неистово защищать, а вот таких бедолаг, попавших по недоразумению в неприятную историю, сдаёт без боя, то за такой партией народ уже не пойдет. Начальник ПМК просто оказался не той масти, так себе, мелкота, им можно пожертвовать для симуляции принципиальности и непримиримости к человеческим порокам.
Публикация в «Правде» всё-таки свою роль сыграла. В СМИ, как будто плотину сорвало, начали активно обсуждать, кому нужны такие медвытрезвители, где человека могут не только ограбить, но и жестоко избить, всячески унизить и, отправив ему на работу скандальную бумагу, сломать его судьбу, судьбу его семьи. Спустя какое-то время руководство медвытрезвителями было передано от МВД министерству здравоохранения. А потом от них вообще отказались, посчитав, что в новой России, где каждый волен делать, что хочет, они не нужны. Вот так всегда! Из крайности – в крайность. Наконец, поняв, что вытрезвитель должен иметь чисто медицинскую функцию, не сопряжённую ни с какими карательными действиями, их работу снова восстановили после 2020 года. Теперь они действуют, разумеется, на коммерческой основе.