Крепко сдал буквально за последний год славный город ядерщиков. Гнут долу житейские заботы – с жильём, одеждой, питанием. Фонды отовариваются наполовину. Рынок ведь не положен – зона! И растрачивают светлые умы своё безмерно дорогое время на стояние, ожидание, доставание. Рассказали, как как один молодой физик-теоретик семи пядей во лбу стал разводить кроликов – для питания семьи.
И всё же не эта, свалившаяся вдруг, напасть глубоко волновала наших саровских собеседников. Философски приняв очередь за хлебом насущном, тревожились они о материях иного порядка. О судьбе дела своей жизни, жизни страны. Нам, людям сугубо штатским, не обремененным стратегическим умом, непросто было понять их сетования на прекращение атомных испытаний или урезание бюджета на модернизацию ядерного оружия.
Вот об этом и шёл наш долгий разговор с директором института и его заместителями, имена которых и сейчас нельзя раскрывать. Нужны ли ядерные испытания? Да! – утверждали наши собеседники. Иначе – чреватая последствиями остановка на важнейшем научном и оборонном направлении. Другая сторона – прежде всего США – это отлично понимает и программу свою свёртывать не помышляет.
«Философия» ядерного оружия проста и сурова: отстанешь – жди диктата. А мы уже в девяностые годы начали отставать, особенно после известного договора 1996 года о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний. Этот договор, в отличии от новой России, США так и не ратифицировали, оставив для себя лазейку для продолжения своих атомных наступательных изысканий. И только совсем недавно, в декабре 2023 года на традиционной пресс-конференции, президент России Путин признал нашу «наивность и избыточную доверчивость» в отношении так называемых партнеров нашей страны.
Оставим за скобками юридическую и моральную квалификацию такой наивности и доверчивости, исходящих от первых лиц в государстве. Вернемся в Саров времён братания с ведущими западными державами. Миролюбивый сдвиг в отношениях с ними действительно завораживал. Ради надёжного безъядерного будущего, как мыслил советский обыватель, можно и нужно было пойти на деидеологизацию страны, отмежеваться от своего социалистического прошлого. И редко кто в те годы хотел задаться простым вопросом: а разве Западу, как историческому антагонисту, не все ли равно, какой окраски Россия? Красная она или белая, авторитарная или либеральная, но лишь бы управляемая извне и немощная, неспособная защитить свой суверенитет и территориальную целостность.
Собранный материал в Сарове был обширен, его надо было скрепить важной сквозной мыслью. Валентин Фёдорович Прохоров, чуткий к редакционной политике, предложил описательский вариант. Без назойливых рассуждений и плакатных выводов. Договорились, что каждый пишет свой текст, а затем мы его объединяем единым согласованным стержнем. Так и получилось.
Статья «Как ядерную бомбу пустили на мыло» была опубликована 30 марта 1991 года. К этому времени главный редактор уже сменился, на место Виктора Григорьевича Афанасьева пришел советник М.С. Горбачёва академик Иван Тимофеевич Фролов. Нечего и говорить, что он вряд ли позволил бы публикацию такой тональности, идущей вразрез с горбачёвской политикой «нового мышления». Можно только предположить, что здесь свою роль сыграл Владимир Степанович Губарев – редактор газеты по отделу науки. Не помню точно, но, кажется, именно он подписывал этот номер. Как и тот номер, в котором была перепечатка статьи из итальянской газеты La Repubblica, в которой говорилось о беспробудном пьянстве Бориса Ельцина и его расточительных тратах во время девятидневного турне по Соединенным Штатам.
ХХХ
Командировки в Мордовию и Пензенскую область всегда сулили неожиданные встречи, знакомства с неординарными людьми. Мордовия вообще привлекала своей самобытностью. Республика, находящаяся под боком у Москвы, сохранила свой патриархальный облик. В деревнях и поселках крестьянский быт удивлял своей суровостью. Через Мордовию со свистом шёл в Европу газ по экспортным трубам «Уренгой – Помары – Ужгород», а в селениях республики печи топили углем и дровами. Жители, многие из которых за всю свою жизнь не бывали дальше райцентра или Саранска, денно и нощно трудились на полях и фермах. А когда выпадал подходящий случай, то находили удовольствие в стакане водки.
Впрочем, республику нельзя было назвать пьющей. В этом эрзя и мокша всё-таки знали меру, но при этом умело и с мордовским упрямством накачивали угощением гостей. Я это понял сразу и старался избегать такого навязчивого и избыточного хлебосольства. В свою первую поездку в Мордовию я столкнулся со странным протоколом, в котором было расписано по часам, где и когда я должен побывать, где позавтракать и где пообедать, с кем встретиться. Секретарь республиканского комитета КПСС Павел Данилович Грузнов, предложивший такой план моей командировки, ничуть не смутился, а даже, как мне показалось, обрадовался, когда я эту программку на его глазах отправил в мусорную корзину.
Помнится, меня здорово озадачила структура управления республики. По количеству министерств она едва ли уступала Москве. В какой коридор не зайдешь, тут же наткнёшься на таблички с золотым тиснением. Министерство сельского хозяйства, Министерство жилкомхоза, Министерство социального развития, Министерство спорта и так далее… На восемьсот тысяч человек населения столько министерских портфелей!
Подобная структура была в советскую пору и в других автономных республиках. Это отражало бюрократический стиль управления, стремление чиновного люда быть в привилегированном статусе. Уже при Ельцине «министерская» болезнь расползлась вширь и вглубь. Почти во всех российских областях, независимо от их экономического потенциала и размера территории вместо управлений и отделов появились министерства, а в них – департаменты, управления и отделы. В Ульяновской области, к примеру, бывшее управление сельского хозяйства, получившее статус министерства, разрослось до немыслимых размеров, куда вошли разные аналитики, эксперты, советники, пресс-секретари… И это при том, что его распорядительно-управленческие функции фактически свелись к сбору статистических данных о работе частнособственнических аграрных предприятий и раздаче государственных субсидий. И так везде!
Любопытно, что накачивание мышц чиновничьего спрута происходило под привлекательным лозунгом, выдвинутым ближайшим соратником Горбачёва – А.Н. Яковлевым, о разгосударствлении, депаратизациии и дебюрократизации страны. Другой деятель, не мельче Яковлева, в каком-то телевизионном обсуждении утверждал обратное: советская власть потому так легко сгинула, что слишком мала была чиновничья гвардия и с недостаточными привилегиями. Видимо, эта мысль, высказанная в приступе откровения, стала впоследствии мотивом и обоснованием безумного расширения государственного и муниципального управленческого аппарата как основной социальной базы будущего постсоветского государства. Сейчас даже трудно назвать его численность. Открытых статданных нет. А кроме того, бездна чиновничьих контор закамуфлирована под различные агентства, корпорации, фонды, они как бы выведены за скобки госструктур и вообще не улавливаются статистикой.
С одним таким министром опереточного министерства Мордовии мы двинулись в отдалённый Ардатовский район. Министр оказался разговорчивым. Без умолку рассказывал о выдающихся представителях мордовского народа, упомянув, конечно, что сам Черномырдин чистейшей воды эрзянин. До этого другие люди убеждали меня, что Виктор Степанович крещёный еврей. В Чувашии его почему-то считали чувашем. Очевидно, будущий ельцинский премьер-министр производил на людей магическое впечатление, и все хотели видеть его своим соплеменником. А вот в Оренбургской области, где Черномырдин работал когда-то партийным функционером и где многие хорошо знали о его способностях, отзывались о своем земляке весьма сдержанно…
Да из нас, – вдохновенно говорил министр, – каждый второй – исполин. И он стал перечислять фамилии. Великий реформатор православной церкви Патриарх Никон – мордвин! Протопоп Аввакум – борец с никонианством и сожжённый никонианами тоже мордвин. Историк Василий Ключевский, Максим Горький, Василий Иванович Чапаев, маршалы Устинов и Ахромеев, лётчики Валерий Чкалов, Алексей Маресьев, певица Лидия Русланова, писатель Василий Шукшин – это же всё мордва!
Министр, утомившись называть фамилии, наконец выдохнул самое важное. Степан Эрьзя! Русский Роден. Человек, создавший историю человечества в скульптуре. Последнее утверждение, конечно, нужно воспринимать с натяжкой. Но образы Моисея, Карла Маркса, Ленина, библейской Евы, Иоанна Крестителя потрясают. Современный поэт Мордовии Светлана Ламбина под обаянием скульптуры «Ева» написала экспромтом замечательные строки:
В позе искушённо – виноватой,
Ты руками плечи обняла…
Впереди – библейская расплата,
Счастье материнского тепла.
К дереву прижалась беззащитно,
Плодородьем тело налилось…
Ева и природа тесно слиты:
Эрьзя знал – с тебя всё началось!
И вот мы приехали в село Баево Ардатовского района, где в 1876 году родился Степан Дмитриевич Нефёдов, взявший впоследствии своим псевдонимом название мордовской народности Эрьзя. Наверное, в истории человеческой культуры нет другого такого примера, когда деревенский ремесленник, резчик по дереву, иконописец, ставший ваятелем, назвался именем своего народа и это имя обессмертил на века и на весь мир.
Мы ходили по улицам Баево и министр, назубок знавший биографию Эрьзи, рассказывал о его родителях, простых мордовских крестьянах, о его первых опытах резьбы по дереву, о его учёбе в Москве, о том, как он создавал монументальную летопись революции, которую он принял всем сердцем. И наконец, рассказ о его жизни в Аргентине, где мордовский демиург первым в мире освоил технику скульптурной обработки субтропических деревьев альгарробо и кебрачо, которые по своей твердости едва ли уступают железу.
Где-то в складках старинного села, в сумраке деревянных домов наверняка теплится ещё жизнь людей, знавших и помнивших Эрьзю. И такого старичка-боровичка мы нашли. Он, такой маленький, скукоженный, сидел на завалинке дома и дремал. В ватной фуфайчонке, хотя на дворе был июнь, в белых шерстяных носках, в вязаной, от внучонка, шапочке, из-под которой торчали седые с желтизной космы. Помнит ли он Эрьзю? Старичок долго молчал, уходя далеко-далеко в своё детство, и переспросил: Стёпку что ль? А как же, сказал он, помню, но не сильно. Упрямец был. Ох, какой упрямец. Умрет, но своего добьётся.
Не знаю, придумал это старичок или в самом деле помнил он своего высокочтимого односельчанина, но его слова о невиданном упорстве Эрьзи помогли понять широко известный эпизод из жизни скульптура. В Буэнос-Айресе он взялся за работу над созданием образа библейского пророка Моисея. Материалом послужило дерево альгарробо, которое с великим трудом поддавалось обработке. Ножовки, рашпили, фрезеры вгрызались в тело дерева по миллиметру. Ладони мастера кровоточили, на сон уходило не более двух-трех часов в сутки. Спал, не снимая сапог. Когда Эрьзя, после многих- многих дней, закончил своё творение, то сапоги сдирали с его ног вместе с кожей…
В Аргентине люди, знавшие чудаковатого скульптура из России, были потрясены его фантастической самозабвенностью. То, что в заокеанской стране назвали в характере скульптура творческой одержимостью, в Мордовии по простоте душевной считают диким упрямством, свергающим всё и вся на своём пути. Таким был протопоп Аввакум, не отступивший от канонов дониконианской православной церкви. Таким был легендарный Михаил Девятаев, угнавший немецкий боевой самолет со сверхсекретного острова Узедом, где немцы изготавливали ракеты «Фау». Да любого, эрзю или мокшу возьми, то из них так и прёт цепкость и напористость.
Писатель Мельников-Печёрский, один из дотошных дореволюционных исследователей мордовского характера, тоже отмечает эту особенность, но при этом делает упор на русификацию мордвы, отказывая ей в желании сохранить свои обычаи, язык, народную культуру. Обрусение, считает Мельников-Печёрский, больше всего затронуло малочисленные мордовские племена терюхан и каратаев, о которых позже, в советское время, знали разве что только историки и этнографы.
О русификации мордвы мы разговорились с моим попутчиком- министром.
– Нет никакой русификации, – сказал он с нажимом. – Это болтовня. Другое дело, многие эрзя и мокша в паспортной графе о национальности называют себя русскими. Чудеса, да и только! По-мордовски шпарят, на мордовском языке песни поют, в деревнях женщины наряжаются по-мордовски, а по паспорту считаются русскими.
– Почему так?
– Не знаю… Думаю, что давно уже нет чистокровной мордвы, как, впрочем, и чистокровных русских. И с другими национальностями в Приволжье такая же история. Может быть, в этом и есть сила России?
– А вы-сами-то, кто по паспорту?
– Русский, конечно.
– А по национальности?
– Конечно, мордвин. Эрзя.
Этот разговор подтолкнул меня подготовить для «Правды» интервью председателя Верховного Совета народных депутатов МАССР Николая Михайловича Жочкина. Заголовок в редакции дали этому интервью такой: «Горжусь, что я мордвин». Через его мысли хотелось донести до читателя, почему начальственная надстройка в мордовском народе стыдится своего происхождения, старается от него как бы дистанцироваться. Казалось бы, должно быть наоборот. При Советской власти национальные меньшинства получили сильный толчок для своего развития. Всячески поддерживалась культура, на языках мордвы издавались газеты и журналы, книги. Развивалось фольклорное искусство, народные промыслы, не забывались достойные обычаи предков. Это создавало реальную основу для полной национальной идентификации, для народной цельности и единства.
Раскачать Николая Михайловича Жочкина на откровенный глубокий разговор мне, увы, не удалось. Он говорил правильные слова о национальном своеобразии, сложном и драматичном пути развития мордовского народа. Но почему просвещенная часть мордвы старается называться русскими, он так и не объяснил. И я, напрягая свои мозговые извилины, не могу уяснить эту особенность. Может быть, ответ на это кроется в материальном расслоении простого народа и той его части, которая стоит у управленческих рычагов. Мордвин во власти хочет быть более русским, чем даже сам русский, стоящий над ним.
Ну, это так – мои досужие размышления, не претендующие на серьёзные выводы. Одно только могу твердо сказать. Многолетняя жизнь в Поволжье, постоянное общение с татарами, чувашами, удмуртами, башкирами и другими представителями малых народностей этого региона убедили меня в том, что нацмены, как мы иногда неосмотрительно говорим, ощущают себя неразделимыми с русскими. И так же, как и русские, они чутко и болезненно могут реагировать на унижающие действия власти, её пренебрежительное отношение к материальным и духовным интересам глубинного народа. Вот о чем надо помнить.
ХХХ
Поездки в Мордовию, как правило, были связаны с редакционными заданиями. Но какой ты собкор, если держишь себя в каких-то шорах и на заглядываешь дальше и глубже, чем тебе предписано начальством из Москвы. В восьмидесятых и девяностых годах 20-го столетия вся пресса, радио и ТВ кипели рассказами о Гулаге, об уголовном преследовании за инакомыслие, об ужасных условиях содержания заключенных. Вся страна уже знала, что такое СЛОН, (Соловецкий лагерь особого назначения), АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников родины), сеть северных лагерей Дальстроя, Карлаг, Донлаг, Дубравлаг…
Дубравлаг находится в Мордовии, в непролазных дебрях западной её части. Природа здесь завораживает и навевает настроение сказочности. Кажется, вот-вот сейчас из сумрачной зелёной уремы выползет маленький пузатый Аука или соскочит с ели Лихо Одноглазое. Но вместо этих мифических существ наш взгляд вылавливает то караульную вышку с автоматчиком, то двойной ряд колючей проволоки, то свежесрубленные сосны, приготовленные для барачной постройки.
Поселок Явас, в котором мы с Валентином Фёдоровичем Прохоровым оказались по милости нашего настойчивого журналистского любопытства, можно назвать столицей Дубравлага, теперь уже бывшего Дубравлага. В посёлке чистенько и опрятно. За порядком здесь вынужденно строго следят расконвоированные зэки. Есть магазины-лавки. Есть школа искусств для здешних ребятишек. Есть довольно уютная гостиница для приезжающих «на свиданку». В центре Яваса управление учреждения ЖК-385. Так теперь именуется мордовский лагерь для заключенных.
Из биографии Дубравлага: в 1929 году Мосгортоп организовал заготовку дров в лесах Мордовии. Работали здесь комсомольцы-добровольцы. Через год их сменили заключённые-уголовники. Начиная с 1937 года в лагерях Потьмы, Яваса появились первые политические. В известные годы мордовские лагеря пропустили через себя тысячи и тысячи политзаключённых. Это чеэсы (члены семей репрессированных руководителей), соэ (социально опасные элементы) , аса (осужденные за антисоветскую агитацию), пш (подозреваемые в шпионаже).
То уже прошлое – незабываемое, трижды проклятое и, дай Бог, невозвратимое. И всё же спросили, не без иронии, о наличии свободных мест. Начальник управления ИТУ Мордовии полковник юстиции Г. Горкушев ответил на это тоже с иронией: свободных мест не бывает только в ресторанах и гостиницах.
На въезде в поселок Барашево остановились у полуразрушенных строений. О том, что было здесь, безмолвно свидетельствует проржавевший каркас пропускного коридора, покосившаяся охранная вышка. В глубине – барак. Отсюда, согласно указу об амнистии, ушли последние заключенные. Уход их был похож, как мы догадывались, на стремительное радостное бегство. Скорее, скорее… Вот брошенные впопыхах алюминиевая кружка, недошитая рукавица, опорок от старого кирзового сапога.
– В таких опорках у нас только Андерсон щеголял. Лагерный Пикассо. Художник, – поясняет бывший начальник отряда бывшей колонии А.Шальнев, – а вот этой кружкой, возможно, пользовался Николай Рыжков.
– Тот самый?
– Да, тот самый – «афганец» …
Печать сообщала о жестокой судьбе русского парня. Вихрь афганской войны занес его в США. С нетерпением и страхом выбирался он на Родину. Выбрался. Чтобы быть осуждённым военным трибуналом.
– Сидел здесь один, – с неохотой вспоминает А.Шальнев. – Вот с этих клумб срывал цветы и ко мне с поклоном: «Будь ласка, начальник». Куртуазный мужик, откуда-то родом из Ровно. Как глянул в его дело – волосы дыбом. Каратель. Младенцев расшибал насмерть о колеса автомашин.
– Как же он вышки избежал?
– Трибунал решал… До разоблачения, говорят, ударно трудился, ордена получал.
Колоритна тоже фигура одного артиста, завербованного в своё время немецкой разведкой. Он в лагерных концертах с чувством исполнял песню «Партия наш рулевой». Или другой каратель, за жестокость носивший кличку Гитлер. Ну и Степан Затикян, запомнившийся москвичам по бессмысленным жестоким взрывам в метро в 1977 году. Ещё до этого он отсидел в Дубравлаге четыре года за антисоветскую деятельность. Вышел на свободу и после организации кровавых терактов в Москве был приговорен к расстрелу.
Под впечатлением рассказа о фашистских пособниках и разного рода садистах стали знакомиться мы с уникальной тетрадью – своего рода хроникой диссидентского движения 60-х и 70-х годов – время брежневского правления. Неизвестный хозяин этой летописи, вероятно, офицер лагерной администрации, вёл досье на осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду. Характеристики предельно кратки: «Враждебно настроен», «Крайне враждебный». К кому?
Считается, что хрущёвская оттепель вызвала к жизни движение, не совпадающее с официальными установками. При Брежневе, поначалу смягчившим репрессивные меры, это движение получило новый энергичный толчок. Среди инакомыслящих появились рабочие, военнослужащие. Радикальнее становилось студенчество. В ответ, по закону противодействия, – усиление карательного нажима.
Что знали у нас тогда обо всем этом? То, что Сахаров и Солженицын отщепенцы. Писатели Синявский и Даниэль – очернители и хулители… В общем антинародные элементы.
Читаем в тетради: «Андрей Донатович Синявский. Русский, кандидат филологических наук. Осужден 16 февраля 1966 года за антисоветскую агитацию и пропаганду, срок – 7 лет». Крохотная тюремная фотография. Спокойные, чуть печальные глаза, открытое лицо, борода. Чем-то напоминает Глеба Успенского.
– В начале семидесятых годов я работал в Явасе. Как раз в это время заканчивался срок у Синявского и Даниэля, – рассказывает В. Хухлынин, бывший заместитель председателя КГБ Мордовской АССР. – Если Даниэль был таким шебутным, крикливым, то Синявский, наоборот, вёл себя корректно, сдержанно. Оба от заявлений о помиловании отказывались, виновными в преступлении себя не считали. На лесоповале, как утверждают теперь в некоторых изданиях, Синявский никогда не был. Заключенные «тройки» (колония №3), где он сидел, изготавливали мелочёвку из металла, дерева. Синявский после смены занимался Пушкиным. Книг много выписывал.
Судя по безымянной тетради, движение диссидентов было отнюдь не разрозненным и стихийным, как некоторые представляют. В 1968 году лагерь принял в свои объятия сразу целую группу ленинградских учёных и студентов. Среди них Е. Вагин, научный сотрудник академического института русской литературы, специалист по Достоевскому, В. Платонов, востоковед, ассистент кафедры африканистики ЛГУ, Н. Иванов, ассистент кафедры того же университета… Всего 25 человек. Организация называлась ВХСОН – Всероссийский христианский союз освобождения народов. Идейная платформа – учение о христианском социализме.
Почти одновременно с членами ВХСОН в Дубравлаг доставили участников рязанско-саратовской молодежной организации – братьев Вудки, Сенина. Им инкриминировали сочинение книги «Закат “Капитала”».
– А у вас не возникало ощущения, что некоторые из заключённых осуждены понапрасну, что преследовались мыслящие люди, глубоко и искренне переживавшие за судьбу страны? – спрашиваем мы В.Хухлынина.
– Если бы я так считал, то, наверное, сменил китель офицера госбезопасности на робу арестанта, – говорит В. Хухлынин. – Не скрывая симпатий к таким людям, как Синявский или Вагин, я был убежден: нарушил закон – отвечай. Другой вопрос: кем закон писан и для чего…
Профилактика инакомыслия доходила до абсурда. Один из заключённых попал сюда только за то, что в пылу воспалённого воображения заявил своему соседу, что непременно скоро станет Председателем Правительства СССР и убеждал всех в том, что марксизм в нашей стране досконально знали только Ленин, Сталин и он. Другой загремел в Дубравлаг за «антисоветскую пропаганду на лбу» – не очень патриотическую татуировку.
Мы слушали эти, как поначалу казалось нам, неправдоподобные истории и вспомнили один эпизод из печальной жизни Льва Гумилёва. Когда его оформляли на отсидку, Лев Николаевич спросил следователя: за что? «За то, что вы опасны», – сказал вежливый следователь. Чем же я опасен, – поинтересовался Гумилев. А тем, что вы грамотны, – невозмутимо отреагировал следак.
Я не являюсь антисталинистом, как не являюсь и его безумным поклонником. И у меня, как и у миллионов моих соотечественников, есть свой счет к тому времени, когда людей загребали мелкоячеистой НКВДэшной сетью и отправляли в лагеря. И за их сгорбленными понурыми спинами сурово маячил не только «кремлёвский горец». По всей стране, будто клонированные, множились унтер-пришибеевы: они стучали на брата, отца, сына, жену, мужа, соседа, сослуживца…
И если Сталин открыто вёл кровавую борьбу со своими политическими противниками, то с кем и за что вели свою крысиную войну доносители и осведомители разных калибров? Их никак не назовёшь идейными, тем более преданными социализму. Своими шкурническими помыслами они создавали себе маленькое обманчивое счастье. Но именно их доносительской энергией питалась и жила карательная система.
… Мы уезжали из Яваса со смятенным чувством. В своей будущей публикации нам не хотелось идти проторенной либеральной тропой. Это было бы, учитывая новые веяния Кремля, не так сложно. Достаточно было живописно изобразить людоедскую систему исправительно-трудовых лагерей и тебя взасос расцелует псевдодемократическая братия. Но это был бы однобокий журналистский взгляд.
Тогда мы решили воссоздать увиденное в Дубравлаге по правилам отстранённого наблюдения. Показать то, что видели и ощущали, абстрагируясь от своих взглядов и убеждений. Статья «Зона особо опасных» вышла в «Правде» 30 сентября 1990 года. Это было время наивысшего, пожалуй, накала низвержения советского прошлого. 1993 год, как памятный год разгона Верховного совета РСФСР, только маячил впереди, а в умонастроение общества уже вбивали активное неприятие советов как органов власти.
Мы не удивились, что наша статья была встречена некоторыми читателями очень недружелюбно. А как иначе? Ведь мы пошли не в ногу с ними. Ленинградский журналист Михаил Нафтальевич Золотоносов в свой публикации «Палачи умирают в почете», размещённой в газете «Час пик», высказал свое возмущение. Чем же? А тем, что нашими проводниками по «зоне опасных» стали офицеры лагерной администрации, бесстыдно «перекрасившиеся в гуманистов». А ведь они, как считает Михаил Нафтальевич, за свое палачество должны нести суровый ответ. Увы, факты, подтверждающие, что конкретно творили эти конкретные люди, не названы. Тогда за что им нести ответ? Только за мундир офицера?
Другой отклик прилетел через газету «Набат Северо-Запада» в корреспонденции Эдуарда Хямяляйнена, возглавлявшего историко-литературный клуб. В отличие от М.Н. Золотоносова, Хямяляйнен сам прошел лагерные испытания и мог бы добавить что-нибудь конкретное, лично им пережитое. Эдуард Матвеевич, будучи студентом ЛГУ, был арестован и осужден за поджоги агитационного панно «Ленин, партия, народ – едины» и щитов фотовыставки «Торжество ленинских идей». Но и он ничего не добавил к той картине, которую мы отразили в своей статье.
Весь пыл его негодования выплеснулся на лицемерие лагерной администрации, пытавшейся мелкими уступками, культурно-просветительскими акциями завоевать доверие зэков. И даже тот факт, что лагерное начальство относилось с уважением к Синявскому и не мешало ему работать над рукописью о Пушкине, Эдуард Хямяляйнен называет подозрительным, многозначительно намекая неведомо на что.
Хямяляйнен был реабилитирован в ноябре 1993 года, когда по советской власти уже справили тризну. Через полгода он покинул Россию, перебравшись в Хельсинки. Если он жив-здоров, то уже вдогонку хочется напомнить ему один факт из достойной жизни и судьбы Андрея Донатовича Синявского. Во время президентских выборов 1996 года он неожиданно высказался против Б.Н. Ельцина.
– Я считаю, – заявил Синявский, что Ельцин ещё большее зло, чем нынешние коммунисты. Почему? Потому что 30 процентов населения, которое выпало за черту бедности в результате «реформ» президента Ельцина и его бывшего премьер-министра Егора Гайдара, не имеют иного выбора, кроме как обратиться к оппозиции, т. е. к коммунистам. Именно бедные составляют основу избирателей, намеревающихся голосовать за Зюганова. Таким образом, именно политика Ельцина привела к подъему прокоммунистических настроений в России, и они только будут расти, если он останется у власти на второй срок.
Прав Синявский? Это очевидно. Прошло четыре года очередного ельцинского правления и всем стало ясно: его нужно менять, чтобы не обрушить страну в горячее гражданское противостояние, последствия которого не могла бы предугадать даже болгарская провидица Ванга.
ХХХ
Конец восьмидесятых и последующие девяностые годы стали временем решительных структурных изменений в обществе. Идеологи либерального капиталистического рынка понимали, что им не удержаться у власти, если в стране не будет создан, и как можно скорее, класс собственников. И не важно, каким путем. Б.Н. Ельцин в одном из своих спонтанных выступлений на многолюдной публике с присущей ему категоричностью не предложил, а потребовал: обогащайтесь, кто как может! И это стало дополнительным сигналом к буйному растаскиванию страны по частным сусекам.
Мне, как журналисту, не терпелось показать, а кто собственно претендует на роль хозяев жизни? Я не имел в виду бесчисленные бандитские группки и группировки, обирающие мелких торговцев и предпринимателей. Они, конечно, тоже были вовлечены на службу становления частного капитала. Но я искал такую фигуру, типичную фигуру, которая бы отражала дармоедский характер нарождавшегося российского буржуа. И такая фигура неожиданно подвернулась мне.
Посёлок Новосёлки Мелекесского района Ульяновской области с давних пор был центральной усадьбой совхоза имени Крупской. Он создан в пору развернувшейся довоенной коллективизации и должен был стать наглядным примером успешности социалистического аграрного производства. Конечно, государство вбухивало в него немалые средства. Чтобы защитить совхозные поля и поля других хозяйств от заволжских суховейных ветров, были созданы знаменитые Тимирязевские лесополосы. Такие полосы простирались зелёным ожерельем по всему Поволжью создавая экосистему, благотворную для зернового производства.
Мне доводилось часто бывать в этом совхозе, руководил которым замечательный человек Герой Социалистического труда Михаил Николаевич Костин. Новосёлки поражали своей опрятностью и ухоженностью, высокой культурой деревенского быта. Здесь был полный набор коммунальной и социальной инфраструктуры. И это поднимало людей, создавало в них настоящий, а не мнимый трудовой энтузиазм.
Замечу, что посевные площади в этом хозяйстве доходили до пятидесяти тысяч гектаров. Урожайность в благоприятные год составляла до сорока центнеров с гектара. Ныне не каждый современный агрохолдинг имеет такие пахотные просторы и такую продуктивность.
И вот в этой фабрике зерна среди большого коллектива механизаторов и животноводов, учителей, врачей возник, как бес из табакерки, местный революционер – 45-летний Фёдор Сергеевич С. Член КПСС с 1978 по январь 1991 года. Образование высшее. Благодаря членству в КПСС вошел в руководящую номенклатуру и возглавил колхоз в этом же районе. Вскоре его с этой должности изгнали как провалившего дело. Но членство в партии опять его спасло. Он сел не за рычаги трактора, не в бригадиры, а стал учителем по труду в средней общеобразовательной школе.
В конце восьмидесятых годов, когда был взят перестроечный курс на создание крестьянско-фермерских хозяйств, наш герой решил стать первопроходцем в этом деле. Он попросил отдать ему в аренду полста гектаров земли и продать по оптовым ценам тракторы МТЗ-80 (новый), ДТ-25 (новый), Т-16 (новый), две тракторные тележки (новые), сеялку и другой сельхозинвентарь. Кроме того, по остаточной стоимости (за копейки!) купил комбайн СК-5, тракторТ-40 и вездеходный автомобиль ГАЗ- 66.