Czytaj książkę: «Цифры нации», strona 3
Глава 4
Полиглот
Как и было обещано, в двенадцатом часу ночи Кошкина, Катеньку и ее отца доставили на машине к тому же месту, откуда перед этим забрали, то есть к дому. Кошкин отворил дверь подъезда. Внутри было довольно просторно. С потолка второго этажа на длинном стержне свисала массивная люстра, а вдоль стены поднимались каменные ступени, огороженные перилами.
Поднявшись по ступеням, они остановились на площадке. Дверь квартиры оказалась приоткрытой, и было слышно, как Машка с кем-то говорит.
Кошкин распахнул перед гостями дверь. Проходите, не стесняйтесь. Пропустив их, вошел сам. Машка стояла в конце прихожей. Кошкин подошел к ней и вырвал из рук телефон.
– Опять за старое? А то, что дверь нараспашку, так это же нам невдомек…
– Это Софья Степановна! – огрызнулась Машка и посмотрела в сторону гостей. – Опять приходила, дверью стучала – вот и осталось открыто. Я не обязана закрывать за всеми.
Кошкин наклонился к ее уху и назидательно произнес:
– Она не все, она моя мама… – И к гостям: – Располагайтесь, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Можете принять душ…
Он показал рукой вдоль коридора. Гости едва шевелились. Кошкин подошел к ним, забрал у них тощие рюкзаки, положил на скамью в прихожей.
– В душ, непременно в душ, – сказал он, отворяя дверцы встроенного шкафа. – Вот тапочки, чистые… А вам, Катенька, вот тут можно посмотреть… Тут мамины вещи. Вам подойдет…
Машка тем временем стояла на прежнем месте, сверля глазами пространство.
– Что-то не понял я, – удивился Кошкин. – Бунт на корабле? Итальянская забастовка?
– Ничуть, – ответила та, едва шевеля губами. – Должна же я знать, кого ты к себе привел.
– Ступай на кухню! – велел Кошкин, повысив голос.
Однако Машка не сдвинулась с места.
Гости направились в душ. Машка пошла за ними следом своей изысканной, но не ко времени, походкой, крутя бедрами. Проводив их до конца коридора, вернулась и застыла возле хозяина. Этим ее действия ограничились: она не хотела ничего понимать, холодно смотрела в сторону ванных комнат и тяжело дышала.
– Что с тобой, у тебя вирус? – удивился Кошкин.
Машка многозначительно закатила глаза к потолку и промолчала. Потом отправилась в спальню, легла в постель и, закрывшись с головой одеялом, беззвучно заплакала. Такова была последняя, улучшенная версия данного андроида.
Кошкин отправился к себе в кабинет, вынул из стола пульт управления и хотел было нажать красную кнопку, но передумал: после отключений Машка отказывалась с ним разговаривать. Капризной оказалась подобная разработка, и тут Владимир вдруг вспомнил – ведь звонила же Машка кому-то в его отсутствие! Причем его голосом! А это могла быть подстава: тот, кто говорил с Машкой, считал, что говорит с Кошкиным. У Машки был собственный встроенный блок связи. Она могла выйти на связь с кем угодно. Он нажал кнопку на пульте, посмотрел исходящие звонки. Оказалось, Мария в его отсутствие звонила Софье Степановне.
Телефон в его кармане вдруг дернулся: звонила матушка. Кошкин нажал кнопку, и зазвенел материн голос:
– Ты что же, сынок, отключаешься? Наговорил кучу гадостей – и в кусты?!
Кошкин молчал.
– Ответь немедленно матери! Ты слышишь меня?!
– Слышу…
– Тогда объяснись… У меня в голове не укладывается…
– Это не я звонил, мама, – сказал Кошкин и стал объяснять ситуацию. По его словам выходило, что временами андроиды в состоянии говорить голосами хозяев, что это не основание, чтобы карать служанку. Однако подобное пояснение лишь подхлестнуло Софью Степановну.
– Ты не представляешь, чем это чревато! – закричала она снова. – За твоей спиной плетутся интриги, а ты в неведении! Допустим, выйдешь ты в город, а тебя повяжут опять… Говорила, гони прохиндейку. Одному лучше, раз так повелось. Встал утречком, позавтракал, поработал, – наставляла родительница. – Потом прогулялся. Глядишь, оно и пройдет.
– Не повяжут… – сказал Кошкин. – Она помогает мне снять напряжение…
– Наговорила мне гадостей – тазиком не накрыть! – продолжала мать. – Так что вот так… Сейчас поздно, но завтра я разберусь на месте, кто из нас рогатее – она или я…
– Хорошо, – согласился Кошкин, отключил трубку и бросился в столовую накрывать на стол. Открыл холодильник, достал бутылку ирландского виски, поставил на стол. Затем, присоединив к виски бутылку особой московской водки, достал копченого лосося, нарезанного ломтями. Потом взял с полки кастрюлю, налил в нее воды из-под крана и, поставив на плиту, нажал клавишу.
В коридоре послышался шорох, и в кухню вошла Машка – тише воды, ниже травы. Паинька, а не робот-служанка.
– Будешь куражиться – отключу насовсем, – предупредил Кошкин. – Я тебя так отключу, что никакая программа не поможет. Ты слышишь меня?
Служанка кивнула.
– А теперь отправляйся в спальню, сядь и сиди там в кресле. И чтоб я тебя не слышал до утра. И запомни: ты всего лишь служанка. Ты не жена мне…
Машка сделала книксен и, развернувшись, ушла в спальню.
Шум воды в ванных комнатах тем временем прекратился. Катенька с Федором Ильичом вышли в коридор, присели в кресла возле журнального столика. Девушка была в халате Софьи Степановны. Федор Ильич сидел в спортивных брюках от Кошкина.
– Вода жесткая, – сказала Катенька, трогая пальцами мокрую голову и глядя в настенное зеркало.
– Да нет вроде… – Федор Ильич утирал полотенцем бороду.
Кошкин подошел к ним и пригласил в столовую.
– Раз уж так вышло… – Катенька отвернулась от зеркала, – нам бы еще постираться, Владимир…
– No problems! Стиралка в вашем распоряжении, – улыбнулся тот.
Катенька тоже улыбнулась и заговорила на английском, из чего до Кошкина дошел лишь вопрос, говорит ли он по-английски. Остальное осталось за кадром.
– Вообще-то я говорю на немецком. И то со словарем… Теперь это не так важно – любой андроид сойдет за переводчика.
– Она такая, – подтвердил Федор Ильич. – Она у нас полиглот. По радио научилась…
Кошкин потоптался на месте. Как ни крути, языкознание прошло стороной от него.
– У меня там вода кипит, – вспомнил он. – Как вы насчет пельменей?
– Это можно… – Федор Ильич посмотрел в сторону дочери. – Вещички бы только определить.
– Это мы сейчас, – оживился Кошкин. – Дайте их мне.
Забрав у гостя сверток, он ринулся в боковую комнату.
– Я сама! – Катенька вскочила и кинулась за ним, словно чего-то вдруг испугавшись. В тесной комнатке они едва не столкнулись. Девушка выхватила из рук Кошкина сверток и, снова сказав: «Я сама», тихонько толкнула плечом помощника к выходу.
Определившись со стиркой, они втроем сели к столу. Катенька, несмотря на уговоры, виски либо водку пить отказалась.
– На ночь глядя, извините, не пью…
– Она не будет, – подтвердил отец. – А я выпью… За знакомство…
Выпив и слегка закусив, они снова разговорились. Федор Ильич от выпитого расслабился и стал рассказывать про то, как с женой оказался в безлюдном лесу, как не на что было жить…
Катенька больше молчала и лишь иногда поправляла отцовский рассказ.
– Это по первости, – продолжал Федор Ильич. – А потом мы освоились. У нас достаточно средств – вплоть до связи и телевидения. Короче, был такой узел в лесу, в гористой местности… Я сам его строил, когда служил… Потом эти пришли… Безмозглые… И началась канитель. Представь, мне говорят, что меня нет, что никто мне теперь не обязан…
– Это точно, – усмехнулась Катенька. Как в песне: «Пятьсот километров тайга – живут там лишь дикие звери…»
– Действительно…
Федор Ильич с жалостью посмотрел в ее сторону.
– Прости меня, доченька. Прости, если сможешь.
– Папа…
– Это я затащил тебя в лес.
– Папа! – воскликнула Катенька. – Я родилась там! Никто меня не затаскивал!
– И то верно. Прости…
Кошкин потянулся к бутылке виски, однако Федор Ильич прикрыл свою стопку ладонью.
– На этом спасибо, Владимир, – сказал он, – нам добираться с утра.
Пельмени были съедены. Оставалось одно – спать. Поднявшись из-за стола, Кошкин повел гостей к месту ночевки. Дверь его спальни была открыта. Машка сидела в кресле, склонив голову набок.
– Ступай на кухню, приберись, – велел Кошкин, однако та даже не шевельнулась. – Ну, погоди у меня, – угрожающе произнес Кошкин, закрывая дверь. – Я с тобой еще разберусь. – И к Кате: – Надо менять настройку, а у меня руки не доходят.
Втроем они вошли в спальню Софьи Степановны и столпились возле просторной кровати. В ней могли разместиться как минимум трое, но Катенька воспротивилась.
– Я на полу лягу, – сказала она, мрачнея лицом.
– Могу предложить матрас. Надувной. Туристический, – вспомнил Кошкин.
– Вот и хорошо, несите его сюда, Володя, – обрадовалась Катя.
Так и сделали. Принесенный Кошкиным матрас быстренько развернули и надули компрессором. Катя, не сказав ни слова, тотчас легла на него и махнула рукой на прощание. Оставалось накрыть ее одеялом и выключить свет.
«Вот и хорошо, – решил Кошкин, оставляя гостей одних. – Как бы то ни было, но спать в одной кровати с отцом – как-то не по-людски…»
Утром Кошкин проснулся от громкого стука в дверь. Это мог быть кто угодно, в том числе милиция, для которой раннее утро – самое время для вышибания косяков. Уж больно ретивый у них оказался начальник. Возможно, эта банда взломала дверь в подъезде. Иначе и быть не могло. Но сигнализация на подъездной двери при этом молчала.
Грохот меж тем прекратился. В спальне было прохладно и пасмурно, за окнами отчетливо бились крупные капли дождя. Машка сидела в кресле в той же позе. Грохот в дверь, выходит, нисколько ее не смутил. Владимир посмотрел на часы, висевшие на стене: стрелки показывали ровно пять. Он поднялся, сунул ноги в тапочки и, надев халат, вышел в прихожую.
В мониторе, установленном на двери, виднелась пустая площадка и лестница. Там не было никого.
«Вот и ладненько, – подумал Кошкин, удивляясь пустоте за дверью. – Значит, это всего лишь приснилось…»
Он развернулся, собираясь сначала зайти в туалет, а потом уж продолжить сон. Но в этот момент грохот прошил его с головы до пят, так что ударило в копчик и заломило в корнях волос: неприступная дверь форменным образом грохотала.
Кошкин обернулся, страшась увидеть за дверью кого угодно, однако вновь обнаружил зловещую пустоту. Боже, неужели подкралось то самое, от чего нет спасения? В голове у Владимира шумело, в то время как гости, а также и Машенька, возможно, ничего не слышали. Значит, это в голове! Только бы гости не заметили возле двери. Надо лечь и успокоиться.
Дверь тем временем грохотала. Шум был до того настоящий, что с потолка сыпалась, оседая, тонкая пыль. Кошкин оглянулся и увидел в коридоре Катеньку с Федором Ильичом. Дочь выглядывала из-за двери, отец стоял в коридоре, расставив ноги.
Увидев их, Кошкин совсем растерялся, словно был источником шума:
– Все хорошо. Ложитесь, пожалуйста…
– Но там стучат, – сказала Катенька. – Такой грохот, Володя…
Стук прекратился, настала тишина, прерываемая непонятным сопением из-за двери. Потом в замке заскрежетало. Кто-то вставил снаружи ключ и пытался открыть дверь, однако замочная защелка не давала этого сделать.
– Ну, ты за все ответишь, – донеслось из-за двери. Это был голос Софьи Степановны.
Кошкин не поверил собственным ушам:
– Это ты, мама?!
– Кто же еще-то! – донеслось из-за двери.
– Я не вижу тебя! Сейчас открою…
Едва он щелкнул запором, как в прихожую влетела Софья Степановна – мокрая от дождя.
Кошкин остолбенел:
– Мама! Но только не так, как в прошлый раз…
Софья Степановна, блестя глазами и отдуваясь, послушно кивнула, отстранила сына с пути и пошла в его спальню.
– Ну, погоди у меня, – говорила она, понизив голос. – Сейчас мы узнаем, кто из нас сука…
Машка сидела на старом месте и даже бровью не повела.
– Ты у меня получишь сейчас, – шипела Софья Степановна. – Ты у меня ответишь… – и принялась возить Машку за волосы из стороны в сторону. Выдрав из головы клок волос, она вцепилась в лицо и стала царапать.
Машка, вцепившись ей в запястья, визжала дурным голосом. Софья Степановна между тем упражнялась:
– Прошмандовка несчастная!
– Сама такая!
– Вот тебе, сучка безродная! Вот тебе, подлая!
Кошкин прыгал рядом:
– Мама, как вам не стыдно!
– Сама блядь! – отбивалась Машка.
– Мой муж плавал на судне! – продолжала Софья Степановна. – Он моряк!
– Ой, как романтично…
– Ты никто, железка! С вещами – на выход!
Софья Степановна дернула Машку из кресла и уронила на пол, норовя поддеть ногой, но ей не дали – сын поймал за локти и держал, прижав к стене.
Машка вскочила и бросилась к выходу.
– Вы ответите по закону! – крикнула она. – По закону о защите прав интеллекта! – и хлопнула дверью. Причем так, что с потолка упал кусок старинной лепнины.
– Лети! Жалуйся!.. А мы посмотрим, как у тебя получится! – кричала Софья Степановна. Отдуваясь, села в кресло, в котором до этого сидела Машка. Только тут до нее дошло, что в квартире посторонние люди.
– Опаньки! – удивилась она. – У нас гости, а я не знала…
В глазах у нее еще прыгала злость, а руки дрожали. Она вынула из кофточки платок и стала им утираться. Переведя дух, произнесла бодрым голосом:
– Прошу извинить… Это не входило в мои планы…
Она бросила взгляд на Катеньку и, заметив на ней свой халат, понимающе улыбнулась. В ее отсутствие сынок, вероятно, опять залетел во что-то.
– Легла, а спать не могу. Стоит в голове его голос и все тут. – Она ткнула рукой в сторону Кошкина. – Он же мне как сказал вчера – жизни нет без нее…
– Я объяснял! – встрепенулся Кошкин. – Я не виноват!
– Ага, не виноват… Привел домой, и он же не виноват! Кто взял к себе эту Машку?! Может быть, я?!
Кошкин промолчал. Понятное дело, купил на распродаже под Новый год, отчего теперь одни проблемы. Софья Степановна поднялась из кресла, подошла к окну. На улице шел мелкий дождь.
– Вот скажи ты мне, Вовка! – Софья Степановна развернулась. – Ты почему сразу мне не открыл?! Почему я должна долбить двери?
– Так пусто же там… – Кошкин обернулся к Кате. – Вот, не дадут соврать.
– Действительно, – подтвердила та. – За дверью не было никого…
– Ага, пусто… – усмехнулась Софья Степановна, – зато почему-то стучало, гремело…
– Мы сами поражены, – подал голос Федор Ильич.
– А вы кто такой? – глядя в упор, спросила Софья Степановна. – Что-то я не припомню вас.
– Мы ненадолго… Мы уйдем сейчас…
– Какие мы гордые. Слова нельзя сказать…
Софья Степановна поджала губы. Ей давно было за пятьдесят. Она была на пенсии, имела кучу свободного времени и считала, что имеет полное право на свободу высказываний. Она вышла в коридор и поймала за руку Федора Ильича.
– Какой вы поспешный, ей-богу, – сказала она грудным голосом. – Ну, куда вы пойдете, ей-богу, под дождь… – Она повела его по коридору, воркуя: – Представьте, лежу я в постели, а этот звонит и говорит, что я ему не нужна… Мать! И вдруг не нужна… Потом до меня дошло, что это меня развели. Как лоха!
Она встретилась взглядом с Катенькой. Та стояла у входа в спальню и молча смотрела. Софья Степановна ничего не сказала ей, лишь махнула рукой приветственно и отвернулась.
– Боже, как время летит! – громко вздыхала она ближе к обеду, когда они собрались за столом. – Вроде недавно в первый класс ходили. Поневоле вспомнишь, как бабушка моя говорила: «Семьдесят скоро, а я не жила совершенно…»
– Да, да, – сказал Федор Ильич. – Полностью с вами согласен… Я тоже вроде не жил, потому что какая это жизнь… А тут и вовсе под раздачу попал…
– И ладно, – рассуждала Софья Степановна. – Если вас наказали ни за что – радуйтесь: вы ни в чем не виноваты.
Кошкин и Катенька больше молчали, отвечая либо «да», либо «нет», и то невпопад.
Софья Степановна успела приготовить щи из курятины и теперь разливала их по тарелкам. Затем, подняв палец и как бы говоря: «О тебе-то как раз я забыла!», подошла к холодильнику, открыла верхнюю дверцу и вынула оттуда бутылку ирландского виски.
– Что ж ей стоять-то здесь, одинокой, – улыбнулась она. – Иди к нам, мы составим тебе компанию, дорогая… – И к Кошкину: – Из чего это пьют? Надеюсь, не из горлышка?
– Пьют из чего? – Кошкин замялся. – А я и не в курсе…
– Можно я скажу? – Катенька улыбнулась. – Вопреки устоявшейся моде на низкие стаканы с толстым дном, настоящий виски лучше употреблять из бокалов-тюльпанов на короткой ножке. Именно в таком бокале раскрывается аромат напитка. Связано это с оптимальным поверхностным натяжением жидкости, а это способствует высвобождению летучих веществ – эфирных масел и тому подобное. Впрочем, если вы предпочитаете коктейли… – она посмотрела в тарелку со щами, – форма бокала не имеет значения… Ведь чистого аромата почувствовать не удастся…
– Надо же… – удивилась Софья Степановна, глядя на бутылку, – а я не знала до сих пор… Виски и щи, выходит, не вяжутся.
– Я вообще-то филолог, переводчик… – Катенька застенчиво улыбнулась. – Однако если взять за основу русский менталитет, – продолжила она, – то щи очень даже подходят и к водке, и к виски…
– Слава тебе господи! – обрадовался Федор Ильич.
Мать подала бутылку сыну, достала из шкафа стаканчики с толстым дном и поставила на стол.
– Извините, других не имеем, – сказала она и вновь с любопытством посмотрела на Катеньку.
Кошкин распечатал бутылку, разлил по стаканам.
– За что пьем? – Софья Степановна взяла стакан, посмотрела в глаза Федору Ильичу. – Пьем, значит, мы за знакомство… За то, чтоб мы были, есть и, надеюсь, будем… За тебя, Федор Ильич… За тебя, Катенька… За то, чтобы больше никто не вставал у нас на пути…
Она знала, о чем говорила. Господин Татьяноха и к ней как-то раз приставал – типа, от кого у нее сын появился. Она, правда, не растерялась и ляпнула наглецу, что появился, мол, сынок от того, от кого надо. Остальное – не твое собачье дело!
Гости подняли стаканы. Звякнуло стекло. Крякнул Федор Ильич. Софья Степановна, выпив, покраснела, поставила стакан и пробежала глазами по столу.
– Самое лучшее – щи, – напомнил Федор Ильич. – Честное слово. Иначе так и будет щипать в желудке…
Покончив со щами, а заодно и с бутылкой виски, они поднялись из-за стола. Федор Ильич бросился помогать Софье Степановне, убирая посуду и продолжая историю:
– Так и остались мы с дочкой одни…
Кошкин с Катенькой пришли на веранду и стали смотреть на пустынную улицу. Дождь кончился, ветер трепал деревья, кустарник, громадная река белела от бурунов. Катенька приоткрыла створку окна, и ветер ворвался к ним.
– Осторожней. Продует на сквозняке.
– Это ничего по сравнению с вечным…
Катенька откинулась от окна и вдруг заговорила на немецком языке. Это были какие-то стихи.
– Выходит, ты можешь переводить? – спросил Кошкин.
– Не стихи. Я не поэтесса. Мне бы чего попроще. Латинский текст, например… Впрочем, кому это надо теперь – меня не берут на работу даже в какой-нибудь магазин. Повсюду одни андроиды… Кстати, чуть не забыла, как получилось, что Софья Степановна стучала в дверь, но ее не было видно?
– Сам не пойму. – Владимир прикрыл створку окна. – Скорее всего, кто-то вмешался в программу… Надо срочно посмотреть…
Они ушли с веранды в кабинет. Кошкин подсел к монитору и принялся щелкать клавиатурой, бормоча про то, как трудно работать с примитивными ресурсами. Они существуют, но их вроде как нет.
– Вот, пожалуйста! – оживился он. – Как же я мог не заметить?
Переживать было о чем. Кто-то без разрешения забрался в компьютер и вывел из строя систему видео. Впрочем, его разработки остались на месте, и это радовало.
– Что-то серьезное? – спросила Катя.
– Это больше, чем проникнуть в квартиру, – ответил Кошкин. – Это как покушение на чью-то жизнь…
Он замолчал, просматривая документы. Вот письмо, пришедшее в начале июня. А вот кассовый чек о перечислении авансовых платежей… Данной суммы хватило, чтобы жить безбедно в течение лета. Заказчик о себе никак не заявил, оставаясь в анонимном статусе. Это могла быть провокация, сулившая тюремные нары на долгий срок, однако предложение было настолько заманчивым, что отказаться от него было непросто – оно не посягало на авторские права или безопасность государства…
– Как ты работаешь? – спросила Катенька.
– Как и все. На условиях удаленности… В данном случае решаю задачу с двумя неизвестными, но не могу перевести один документ. Электронный переводчик несет какую-то чушь, хотя раньше я за ним такого не замечал… Клиента интересует местонахождение двух субъектов – центрального банка и искусственного интеллекта. А также то, какую роль играет искусственный интеллект в государственной жизни.
– Но это же очевидно. Искусственный интеллект заменил человека.
– А банк?
– Мне кажется, это одно и то же…
Кошкин оторвался от монитора и пристально посмотрел Кате в глаза:
– Интересно. Как я сам не додумался…
Катя взглянула в монитор и продолжила:
– Это вопрос философский… Он затрагивает государство и право, а права человека – в первую очередь. «Пусть мертвеца не хоронят и не сжигают в городе. Пусть женщины щек не царапают и по умершим не причитают…»
– Откуда это? – удивился Кошкин.
– «Если отец трижды продаст сына, то пусть сын будет свободен – от власти отца…»
– Не помню… Это из Гамлета?
– Из «Двенадцати таблиц» Древнего Рима… В автономии тоже законы… «Об интеллекте», «О толерантности»… Если вам плюнули в лицо – утритесь: на большее вы не имеете права… Не так ли?
Кошкин согласно кивнул. Действительно, по-другому не скажешь.
– Согласно закону, – продолжила Катя, – андроид наделяется правами человека, хотя его никто не рожал. Вместо свидетельства о рождении у него паспорт производителя, имеющий признаки гражданского паспорта. В связи с этим встает вопрос: почему андроид не может голосовать?
– До этого пока не додумались, – заметил Кошкин.
– И это только начало. За этими законами большое будущее…
Она не успела закончить мысль, поскольку из прихожей донесся дверной сигнал. Кошкин бросился в коридор. Катенька – следом. Возле двери стояли Федор Ильич с Софьей Степановной и смотрели в дверной монитор.
На площадке за дверью стояла Машка – в окружении людей в черной униформе. Но ладно бы только это: позади них, вытянув шею, стоял Татьяноха.
– Вы не имеете права! – кричала Софья Степановна.
– Вы сами не имеете! – донимал Татьяноха. – У нас протокол, основанный на решении Ассамблеи…
