Не сущие стены

Как будто услышав мои мысли, он останавливается взглядом на мне и, вжавшемся в угол и всё ещё кашляющем рядом, Буряте. Он смотрит на нас, а рука его уходит мимо банок куда-то глубоко в стеллаж. Он долго что-то там шарит, а потом странно улыбнувшись подзывает нас к себе.

– Беритесь с той стороны – говорит он дрожащим голосом. – а я здесь возьмусь и отодвинем его от стены.

Мы беремся.

– Только аккуратно давайте, чтобы банки не поронять.

Мы беремся аккуратнее. Но это очень плохая идея. После бешеной гонки, короткого, но выматывающего боя с котом, девочкой и бабкой, мы до сих пор не пришли в себя. Бурят кашляет как сумасшедший, меня не слушаются пальцы, да ещё и стеллаж сколоченный из грубых досок и весь уставленный банками оказывается невероятно тяжёлым. Мы долго пыхтим, что бы сдвинуть его с места. Наконец он поддаётся, и мы выдвигаем его сначала сантиметров на пятнадцать, потом еще сантиметров на десять.

– Поднажмём маленько! – пыхтит Колдун.

И мы поднажимаем. Потом поднажимаем ещё маленько, наконец стеллаж отодвинут на достаточное расстояние от стены, я вижу, что там какая-то дыра заваленная то ли соломой, то ли травой какой-то.

Со стеллажа падает банка, но Бурят успевает подхватить её.

– Кхм! – строго кашляет Колдун – давайте это, не загораживайте свет.

Мы послушно теснимся с Бурятом ближе к выходу.

– Кхм! – ещё раз кашляет Колдун на этот раз многозначительно. Повисает тишина, мы стараемся не двигаться. Колдун как-то очень странно смотрит на нас. И в этот момент слышно, как наверху начинает плакать ребенок. Колдун вздрагивает.

– Давайте, – говорит он. – заткните его там! Одно дело, когда в притоне алкаши орут, а на ребенка сейчас пол района сбежится. Сердобольные же все.

Мы с Бурятом двигаемся к выходу, когда Колдун говорит:

– Погодите!

Он залезает своей огромной ручищей в сумку и начинает там шарить. Слышно как звенят банки. Он достаёт два пестрых платка.

– Меняйте повязки! Только быстрее, а то ребеночек себе грыжу наорёт.

Мы снимаем старые платки, отдаём их Колдуну и повязываем новые. Эти пахнут уже не так противно. Или мы принюхались.

Поднимаемся из темного подвала в залитую светом летнюю кухню. Поднимаемся осторожно, потому что на пороге лежит ногами на улицу красномордая бабка в халате и из под неё вытекает лужа крови. В ворохе белья между разделочным столом уставленным грязной посудой и черной от готовки, налипшего жира и пыли, газовой плитой барахтается младенец. Как же мы не заметили его, когда входили? Наверное просто не обратили внимания на кучу грязного тряпья. Да и Колдун нас торопил.

– Быстрее давайте! – глухо кричит из подвала Колдун. – Что вы там копаетесь?

Бурят протягивает к шее младенца свои огромные ручищи. У меня ёкает сердце. У Бурята очевидно тоже, потому что он на секунду замирает, как бы раздумывая, потом откашливается. Снизу слышится недовольное пыхтение Колдуна. Он наверняка недоволен, что ребенок всё ещё плачет. И это риск, очень большой. Колдун прав.

С точки зрения соседей алкаши и нарки, которые целый день орут, те пусть хоть переубивают друг друга, все только обрадуются. Но вот ребенка мучить нельзя, ребенок может вырасти хорошим. Нужно только дать ему шанс. Бурят откашливается ещё раз, аккуратно подхватывает ребенка на руки, устраивает его на сгибе локтя и начинает покачивать. Ребёнок замолкает на пару секунд, а потом снова начинает орать. Я замечаю на газе совершенно закопчённую кастрюльку с водой. В остывающей воде стоит, видимо никогда не мытая, бутылочка со смесью. Бурят тоже её замечает, выхватывает бутылочку из воды встряхивает, и прижав ребёнка к груди, оттопыривает кисть и капает несколько капель из бутылки себе на внутреннюю сторону запястья. И очевидно удовлетворившись результатом сует соску в рот малышу. Крик мгновенно смолкает.

В напряженной тишине слышно как внизу возится Колдун, он пыхтит, шуршит, гремит банками и что-то бормочет себе под нос. Наконец он выбирается из подвала и кое-как, со скрипом и пыхтением, вытягивает свою разбухшую от банок тележку. На лице его удовлетворенное выражение, как у ребенка, который заказал подарок, ждал его год и получил именно то, что хотел. Однако увидев кормящего Бурята Колдун сереет и свирепеет. Таким я его тоже никогда не видел. Он краснеет, сжимает кулаки, скулы проглядывают под его жирными щеками, он даже оставляет свою драгоценную тележку и тяжелыми шагами идёт к Буряту. Бурят стоит к Колдуну в пол оборота. Они очень долго молча смотрят друг на друга.

– Я имел в виду совсем заткнуть!. – хрипло говорит Колдун.

Бурят молчит, в тишине слышно, как младенец чавкает. Колдун медленно опускает ледяной взгляд вниз на ребенка и лицо его вытягивается от удивления. Он осторожно поднимает руку к лицу ребенка и Бурят поворачивается так, чтобы не дать ему прикоснуться к малышу.

– Да не буду ничего я делать! – ворчит Колдун – Просто посмотрю.

Бурят недоверчиво поворачивается и Колдун касается пальцем трех родинок под левым глазом малыша.

Я первый раз вижу как он смеётся. Негромко и очень хрипло. Широченная улыбка озаряет его лицо.

– Ах ты ж стерва-курва! – весело говорит он лежащей на полу бабке и вроде даже собирается легонько пнуть её ногой, но передумывает. – Самое дорогое притарила! Чуть не обманула меня! Молодцы! – это он уже говорит нам, и мы не сговариваясь приосаниваемся – Правильно сделали всё!

И он снова смеётся.

Колдун счастлив!

– Ладно, давай комод передвинем. – говорит он мне. И мы передвигаем комод обратно на место, ставя его на половик, которым была накрыта крышка люка, до того как мы пришли.

Теперь мы торопимся на выход. У посиневшего и скрюченного тела Шайтана Колдун задерживается, недолго смотрит на него потом дает команду покрепче завязать платки на лицах. Повязывает платок и себе. Ребёнка он завязывает в платок полностью.

Что у него там в тележке, гардероб для табора?

Потом Колдун возвращается и вынимает из кармана у бабки огромную горсть серого с блёстками порошка.

Мне доверено катить его тележку, Бурят несёт ребенка. Проходя через дом Колдун заглядывает в каждую комнату и щедро посыпает там порошком. Алкаши и наркоманы в отключке начинают ворочаться и сипло хрипеть.

– Хех, – посмеивается Колдун, когда мы отойдя на квартал моем руки и лица под ледяной водой уличной колонки. – Без меня сюда ни ногой! – предупреждает он нас. – Видели, что бывает, с теми кто думает, что он самый умный?

Это очевидно он про Шайтана.

Конечно видели. Выводы сделаны. Это же давно понятно, что с Колдуном лучше не шутить.

– Расходимся! Найду как обычно! – говорит он, и они с Бурятом уезжают, на поджидавшем их все это время, старом гремящем грузовике.

– …тогда пересечёмся во вторник и по контрактам как раз решим.

– Да, вторник устраивает. Я после обеда в офис к тебе подскочу, Михалыч. Кстати, а ты Чернобая давно видел?

– О-о-о-о.

– Что «о-о-о-о»?

– Ты же не знаешь ещё, да?

– Чего не знаю?

– Чернобай же плох совсем.

– Что случилось?

– Заболел же он сильно.

– Как заболел? Я же вот его видел не так давно.

– Так он не так давно и заболел. Поехал, говорят, в этот притон. Ну где ещё, помнишь, бабка сумасшедшая?

– Какой притон?

– Ну халупу свою продавать не хотела.

– Какую?

– Ну, участок Б-702 на плане, где электрический узел для торгового центра должен был быть.

– А-а-а – а, да-да, там ещё две избушки на курьих ножках и огород заросший травой. Ну помню, ага.

– Так вот там бабка самогон гонит и алкашей всех местных у себя собрала.

– И чё?

– Ну, Чернобай ребят взял и к бабке этой сунулся. С благими намерениями. Тырым-пырым. А она только вышла, глянула на них, чихнула и ушла обратно. Они там постояли чуть, да и по другим делам поехали. Что там с этой бабкой заморачиваться? Решили, что раз она по-хорошему не хочет, то придётся как обычно. Тем более вряд ли расстроится кто-то, что она ну… кхе-кхе… сам понимаешь.

– Ну, и что? И что?

– А то, что ночью пацанов всех прохватил кровавый понос, а Чернобай слёг с головной болью. Ну вот…

– И что? Доктора, что говорят?

– Доктора лечат их всех, но, по ходу, они и сами там не знают от чего. Пацаны все очень плохие, а Чернобай просто на стену лезет. Обезболивающие ему не помогают.

– Да ну, блин! Порчу, что ли навела карга старая?

– Да кто ж её знает?

– Надо решить с ней, Михалыч!

– Да как решить-то, родной? Три бригады поехали и все пропали.

– Что с концами пропали?

– В том-то и дело, что все…

На углу забора умывается кошка. Обычная такая кошка, каких полно в любом дворе, где есть хоть одна сердобольная бабуля. Кошка в основном чёрная в белых пятнах. Точнее эти пятна были белыми когда-то давно. Теперь они грязно-коричневого цвета. Кошка временами отрывается от умывания и не опуская лапу щурится на солнце и снова принимается умывать свою совсем несимметричную морду. Наконец что-то отвлекает её от сосредоточенного умывания и она смотрит вниз. Туда, где стоит человек. Он стоит на тротуаре, держит руки в карманах спортивных штанов и не сводит с кошки глаз. На секунду их глаза встречаются.

Два взгляда усталых хищников, про которых никак не скажешь, что они хищники. Этот человек и эта кошка – они чем-то похожи, чем-то неуловимым. То ли манерой смотреть, то ли напряжением в мышцах, то ли готовностью атаковать без промедления. Сторонний наблюдатель обязательно увидит между ними внешнее сходство: следы от многочисленных шрамов, общая потрёпанность одинаковый недоверчивый и злой взгляд. Только у кошки один глаз закрыт бельмом. У человека через один глаз проходит шрам. Кошка зевает демонстрируя человеку один поломанный клык. Человек усмехается. С одной стороны у него не хватает нескольких зубов, а некоторые зубы золотые. Кошка лениво оглядывается по сторонам и, важно махнув хвостом, уходит по забору налево. Человек помедлив некоторое время, тоже оглядывается, но как-то воровато и сворачивает за кошкой за угол. Через минуту за этот же угол сворачивают два бездомных пса, взявшихся из ниоткуда, но бегущих весьма целенаправленно. Оба беспородные, нескладные, со слишком длинными ногами и короткими телами. Они явно бегут по следу, но при этом даже не опускают головы вниз, чтобы принюхаться.

А если посторонний наблюдатель решит проследить за псами он увидит, что псы действительно идут за мужчиной. Больше нет никакой кошки, которая вела бы его за собой. Он идёт сам, напрямик через пустырь между домами. Походка его быстра и бодра, даже несмотря на то, что он сильно подволакивает одну ногу.

По пустырю навстречу ему идут несколько парней. Молодых, сильных, уверенных в себе. Ещё издалека они растягиваются в цепь, как бы окружая мужчину и что-то ему говорят.

Кто угодно, даже не слыша слов, просто по позам и диспозиции людей, их лицам и движениям, сразу поймёт, что творится неладное и нехорошее. Но никто посторонний ничего этого не видит, да и не может видеть. А тот кто видит и наблюдает – совсем не посторонний.

Ворон пикирует над молодыми и сильными парнями и кого-то из них даже задевает краешком крыла. Пока те отвлекаются на него и говорят что-то обидное в его адрес на пустыре за спиной мужчины появляются бродячие псы.

Их много. Они стягиваются со всех сторон. Отдельные группки собираются в цепь. Лохматое воинство. Стая против стаи.

Они подходят молча. Не скалятся, не рычат, не поджимают хвосты. Они просто подходят вплотную, обтекая лохматой волной мужчину и на несколько секунд замирают между ним и парнями, как бы проводя невидимую грань.

Глядя людям в глаза огромная стая безмолвных псов синхронно делает шаг вперёд. Спокойный, твёрдый и уверенный шаг. Потом ещё один и ещё один.

Они идут молча, все вместе. Маленькие, большие, лохматые и не очень. С длинными хвостами, с короткими хвостами, вообще без хвостов. Их уши разных форм и размеров колышутся в такт их шагам.

Парни вздрагивают.

Парни переглядываются.

Парни отступают.

Сначала на шаг. Потом ещё на один. Многие держат руки в карманах как бы не решаясь достать нож, цепь или кастет. Хотя решимости у этих парней не занимать. Мужчина смотрит на их отступление совершенно отрешенным взглядом. Ему совершенно не интересно это всё. Он равнодушно обходит псов и продолжает свой путь через пустырь.

Пройдя через несколько дворов, в которых дети играют в пыли детских площадок или качаются на ржавых качелях, мужчина опять натыкается на кошку.

Она опять сидит на углу. Там где между плохо состыкованными бордюрами растет сорняк. На этот раз кошка холёная, домашняя, пугливая, полосатая и очень пушистая. Увидев мужчину кошка покидает своё место и перебежав на другую сторону останавливается у палисадника соседнего дома. Оборачивается и смотрит, заметил ли её мужчина. Поймав его взгляд кошка передумывает нырять в палисадник, а бежит вдоль кривого забора из каких-то старых железок и заворачивает за угол дома. Направо. Когда мужчина поворачивает за угол, кошка дождавшись пока он увидит её – ныряет в подвал через маленькое окошко в фундаменте дома. А мужчина отправляется дальше по дороге между домами. Он минует мамаш с колясками, лавирует между припаркованными на крохотных тротуарах машинами и выходит на другой пустырь.

Здесь полицейские сидя в машине со включёнными мигалками скучающим и равнодушным взглядом сканируют людей бестолково толпящихся перед торцом одного из домов. Люди ничего не говорят и ничего не делают. Они просто стоят и смотрят. Смотрят на стену на которой от первого до последнего этажа нарисована женщина с младенцем. Мужчина тоже смотрит на рисунок. Женщина кажется ему знакомой.

Он видел её где-то.

Может это его родственница? Знакомая? Кто она?

Он видел, как она смеётся. Помнит, как она собирает со стола тарелки в одну стопку. У неё точно такое же выражение лица, как тогда когда она гладит вещи.

– Принёс? – внезапно спрашивает кто-то сзади.

Мужчина оборачивается. Перед ним стоит безобразный старик. Жирный, крайне неряшливо одетый, одной рукой он держит старую потасканную и пыльную сумку-тележку с разными колёсами. А пальцами-сосисками другой руки он пытается убрать с лица длинные волосы, наполовину седые наполовину фиолетовые.

– Ну? – нетерпеливо спрашивает старик.

Мужчина смотрит ему в глаза и видит, что грозный тон никак не соответствует, той неуверенности, что плещется на дне его зрачков. Это эмоции живых. Мужчина проделавший долгий путь помнит о них, но совершенно не помнит как это чувствовать. Мимо них проходят двое взрослых, которые ведут за руки ребенка. Ребенок периодически подпрыгивает, подгибает ноги и хохочет оттого, что взрослые удерживают его на руках, так как будто он летит.

Да, он точно так же проделал большую часть пути сюда, но эмоций при этом никаких не было. Ни детского восторга, ни радости, ни ощущения невесомости. Только холод в ладонях, от прикосновения ещё более холодных рук, за которые он держался. Ещё был холод вокруг.

Родители слегка раскачивают ребенка и со смехом не отпуская при этом выкидывают вперед. Ребенок радостно верещит.

Жирный старик со спутанными волосами недовольно покашливает.

Мужчина вынимает из кармана правую руку и протягивает её старику. Как монарх протягивает подданному руку для поцелуя. Медленно и с достоинством. На среднем пальце поблёскивает тот самый перстень. С выпуклым глазом коня, в зрачке, которого выгравировано птичье перо.

Колдун утвердительно хмыкает, снова убирает падающие на лицо волосы и кивком головы приглашает мужчину идти за ним.

Ни один посторонний наблюдатель, если бы он конечно был, не понял бы, что произошло. Но посторонних здесь нет. Одним глазом ворона я вижу Колдуна и мужчину в спортивке уходящих с пустыря, другим глазом я вижу падающее из моего оперения перо. Оно совсем не такое, как в кольце.

Под ухом раздаётся теплый смешок.

Пора!

– Куда ты, Беглецов?

– Да, надо заяву отработать, господин майор.

– Что там опять семейно-бытовое?

– Никак нет! В этот раз опять инопланетяне.

– Тьфу ты, ёщкеренский щепещерь! Когда все эти алкаши сдохнут уже? Гоняют полицию почём зря. Не дают работать нормально.

– Да если бы, господин майор. Это бабулечка божий одуванчик. Пришла вся трясётся. Говорит в квартире у них небесное воинство собирается.

– Какое воинство?

– Н-небесное…

– Небесное значит? И давно собирается?

– Да уже недели три.

– Так. Три недели в квартире собирается воинство и никто не сообщил?

– Ну-у, вот бабулька же пришла.

– Так, и что говорит?

– Говорит, что живёт в коммуналке. В их квартире, в самом дальнем конце у них жил старик алкоголик. Сначала месяц пил как проклятый. Допился, говорит, до чертей. Всё страшные какие-то слова в полнолуние орал. Такие, говорит, что аж сердце от страха леденело. Так они там все перепугались, что до утра никого и не вызывали. А уж утром его скорая увезла, совсем ему, говорит, уже плохо было. Комната его какое-то время простояла открытая, брать то там, кроме старых газет, матраса и пустых бутылок, нечего. Но туда никто и не совался. Только бабулька, проходя мимо комнаты, заглядывала туда нет-нет. Ничего там не было необычного. Потом правда она видела, что там как будто кто-то на полу мелом что-то нарисовал. И стали слышаться какие-то странные звуки. И с каждым днём, значит, звуки были всё более странные и звучали всё громче.

– А-а-а-а, что-то помню. Арнольд Жаныч вроде этим занимался?

– Да, всё верно. Это ещё его тогда был участок. Он в тот раз сходил, посмотрел, описал всё. Ну и ради смеху бабкам посоветовал позвать служителя Миссии. Они и позвали, тот пришёл, сделал там что надо, денег взял, поел борща, бабок послушал и ушёл. И помнят бабки, что когда служитель уходил – дверь стариковской комнаты была открыта. А на следующее утро она уже была закрыта, хотя они клянутся и божатся, что никто посторонний в квартиру не заходил, а ключей от этой двери никогда и не было. Алкаш этот сроду не закрывался.

– Так! И что теперь?

– А последние несколько недель оттуда, из этой квартиры, слышится хлопанье крыльев и пахнет благовониями.

– Может голуби залетели какие-нибудь?

– Не знаю, вот сейчас посмотрю. Но они говорят, что сразу же окна все осмотрели. С улицы видно, что они закрыты. Но там у одной бабки в доме напротив подружка живёт, так вот она вроде как видела, большие белые крылья. Вроде как у….

– Понятно, Беглецов. Давай без предположений и мистификации.

– Есть! Господин майор?

– Говори.

– Там бабка эта говорит, что они по очереди с другими старухами у двери этой дежурят. В замочную скважину вроде как ничего не видно, но зато через дверь слышно, что внутри кто-то дышит. И говорят, что вроде человек несколько дышит. Ровно так дышат, как будто спят.

– Тьфу, на тебя ещкеренский! Беглецов! Отставить мистику и страхи! Давай, иди там разберись, старух успокой и разъясни всё!

– Есть!

– Погоди! Возьми штурмовую группу, я сейчас распоряжусь. Пусть ребята разомнутся. Если там нет никого, то вместе поржём потом. Старухи небось уже с катушек слетели там все вместе, а мы тут переживаем.

– Так точно, господин майор!

– Только это, Беглецов. Вперёд них не лезь. Мало ли что там за воинство на самом деле…

Мы входим.

Тесно. Длинная и узкая комната с единственным окном, заклеенным газетой. Тут и там вдоль стен сидят медитирующие мужчины. Из-за рассеянного и тусклого света, не понятно статуи это или живые люди. Ни один мускул на их лицах не дергается, когда мы по очереди, стараясь ступать как можно тише, проходим между ними. Поверх по-турецки сложенных ног у каждого автомат с пристёгнутым магазином. Их руки совершенно спокойно лежат накрывая оружие. У каждого борода.

И если особо не приглядываться, то не понятно, что с ними не так. Но стоит только посмотреть на их руки, с сильно отросшими, начинающими закручиваться ногтями, и сразу начинаешь замечать остальные нелепости: неаккуратные бороды с нестрижеными усами, волосы лезущие в закрытые глаза и топорщащиеся вокруг ушей.

Пыль еле заметным тонким слоем покрывает каждого. Особенно это видно на волосах и ресницах. Очень хочется поднести палец к носу кого-нибудь из них, чтобы проверить живы ли они. Но мы здесь не за этим. И они здесь не за этим. Между идеально прямыми спинами мужчин и стеной стоят рюкзаки.

Мы останавливаемся в самой середине этой длинной, как коридор комнаты. В стене, что слева от нас – заколоченная дверь. За дверью, подпирая её с той стороны, стоит шкаф. У шкафа сидит мужчина и возит вилкой в консервной банке. Наконец он подцепляет кусок рыбы. Другой рукой хватает стакан и чокается с сидящими напротив. Их четверо с разных концов стола. Они все косо смотрят на последнего. Того, который сидит отдельно. Подальше от стола. Жирного, неприятного, отталкивающего, со спутанными волосами, потными ладонями и постоянной отдышкой.

– Непорядочно это с твоей стороны, Колдун. Дело делаем вместе. За столом вместе. А ты от коллектива отделяешься. Давай, чисто символически?!

– Это, как если бы я символически руки себе отрубил, перед тем, как оружие в них взять. – говорит эта обрюзгшая жаба, и поднимает руки перед собой холодные мерзкие лапы и шевелит коротенькими пальцами сосисками. Ногти на этих пальцах какие-то желтые потресканные, края обкусанные. Под ногтями забилась невымываемая грязь. Как будто он только что копал ими землю. Колдун смотрит на свои руки, пальцы и ногти, как будто бы в первый раз.

Мы смотрим на них вместе с ним. Одновременно с той и с этой стороны. Правда с этой стороны мы видим только дверь.

Мы видим всё что видит он, потому что Колдун хочет, чтобы мы это видели.

Мы чувствуем его страх, потому, что Колдун не может его скрыть. Потный, обрюзгший, с фиолетово-седыми волосами паклей и пальцами сосисками – он боится. Мы чувствуем как трясутся все его поджилки. Именно поэтому мы здесь. В тайной комнате с погруженными в транс бойцами из прошлого. За замаскированной шкафом дверью. Мы сжимаемся как пружины, чтобы в случае чего распрямиться и катапультировать страх Колдуна подальше отсюда…

За стеной в полном молчании выпивают. Напряжение висит такое, что можно резать его ножом. Если не устаканится, то и придётся резать его ножом. Но сначала придется выбить дверь, и повалить шкаф. Миша-Коля и его нога, как меч Фёдора Невского, уже на старте. Он ждёт. Я дважды поднимаю и опускаю руку со стилетом, зажатым в ней. Бурят невозмутимо продолжает взвешивать в руках маленькие топорики.

– И всё-таки это не по-людски, Колдун.

– Отстань от него, Филин! – говорит голос с сильной хрипотцой. – известно же, что водкой можно любую магию убить. А нас сейчас только она и спасёт! Давай ещё по одной разливай и пошли.

Ну великолепно! Эти тоже его боятся.

Колдун умудрился довериться каким-то бандюганам. Иесли по началу между ними скорее всего всё было хорошо, то теперь все они боятся друг друга. И вместо того, чтобы делать дело, будут опасаться каждый за свою задницу и играть каждый в свою игру.

– Не подведи нас, Колдун! – говорит тот у кого голос с хрипотцой. Это крепкий, коренастый мужчина очень маленького роста. У него не хватает пальцев на обеих руках и зубов во рту.

– У меня всё готово! – говорит Колдун и опять пытается убрать прилипшие волосы с лица, но у него, как обычно, никак это не получается.

…выехав на адрес установил.

Указанная гражданкой Е. комната, принадлежащая гражданину О. оказалась не запертой и совершенно пустой. Если не считать некоторых предметов быта, как-то: матрас, тумбочка, вешалка и швейная машинка неизвестной марки.

Там же на месте было принято заявление от гражданки С, о пропаже продуктов из холодильника установленного в её комнате и таинственным образом появившегося следа подошвы мужского армейского ботинка почти под самым потолком, на высоте приблизительно 3.5 метров от пола.

На место отправлен эксперт и в качестве караула оставлено двое бойцов штурмовой группы.

В каждой машине их сидит по четыре-пять человек. В отличие от тех, покрытых пылью, что медитируют в комнате – эти совершенно не подготовлены. Рыхлые, вялые, какие-то расслабленные и праздные. Они все курят прямо в машинах, шутят, жрут, некоторые пьют пиво. Больше похожи, на бездельников, чем на реальных бойцов. Может, конечно это такая реалистичная маскировка. Может они соберутся к делу ближе. Но очень вряд ли. Здесь нужен трезвый ум и собранная команда.

Ничего этого нет.

И совсем не понятно, как с такой организацией и с такими бойцами они собираются хоть кого-то взять. Это полный провал, заранее всё понятно. На стороне этих людей единственная сила – это Колдун. И мы – козырь в рукаве Колдуна. Наверняка не единственный козырь. Даже скорее всего не единственный. Слишком уж быстро ушли вслед за Колдуном Бурят и Миша-Коля.

Торопиться нужно. Всё начнется с минуты на минуту, а мы ещё даже не закончили обход периметра, прежде чем двигаться на точку.

Мы обходим зону операции по периметру и проходим уже мимо девятой группы. Но везде одно и то же. Пахнет сигаретами, пивом, мочой, жирной пищей, машинным маслом и каким-то тухляком. Понятно теперь почему Колдун надеется на то, что мы его вытащим. С этими «бойцами» кашу не сваришь. Это же все – котята задумавшие победить льва. Уличная шпана, решившая кастетами и приёмчиками, подсмотренными в дешевых боевиках, победить отряд спецназа. Непонятно только зачем Колдун в это всё впутался и как.

Ладно, с причинами потом разберёмся.

Сейчас нужно сделать главное.

– Иди сюда, хороший. Иди ко мне. – говорит главный верзила последней группы, и чмокает губами. Я оглядываюсь на остальных и секунду помедлив иду. Со стороны это выглядит как будто длинноногий пёс с облезлым боком, отделился от стаи и ударяя себя хвостом по бокам, припадая на задние лапы, осторожно подходит к склонившемуся человеку.

– Хороший. Хороший. – говорит верзила и пытается погладить пса по голове. От него пахнет алкоголем, гаражом и въевшимся дымом. Пёс давно живёт на улице поэтому не подходит к человеку близко. Знает, что это может быть черевато. Но долго живя на улице пёс сразу видит недоеденный кусок булки от хотдога, который человек прячет за спину.

Пёс нерешительно двигается вперёд. Вдруг повезёт? Человек оскаливается и достаёт из-за спины огромный кусок восхитительнейшей нежнейшей булки, в которой только что была вкуснейшая сосиска. Булка ещё пахнет ею, а по пальцам человека ещё течет майонез. Желудок пса голодно урчит. Пёс начинает бить себя хвостом по бокам в два раза чаще и чуть поскуливает. Человек оскаливается ещё сильнее. Он осторожно даёт псу булку. Кидает её на землю. Недалеко от себя. Пёс успевает подобрать её и отпрыгнуть в сторону до того, как верзила схватит его.

– Эх! Пуганый, сволочь! Ушёл.

– Зачем он тебе?

– Шашлыку захотелось, прям сил нет.

– Из облезлой собачатины?

– Нормальная это собака. Здоровая. Я вижу же.

– Да ну, какая-то драная.

И пока верзила убеждает корешей, что у него глаз намётан и вообще собаку просто нужно грамотно готовить и тогда никакая зараза не страшна, мы уже далеко. Мы выходим на передовую.

Входим, точнее проскальзываем в темный прохладный подъезд.

Бабка, которая нас впустила, до сих пор ходит и ворчит.

Под лестницей темно и тихо и поэтому прекрасно слышно, как скрипят половицы на втором этаже, в её квартире. И ещё прекрасно слышно, что она всё время, что-то бубнит.

Меня всегда поражала, эта удивительная человеческая особенность видеть то, что хочешь видеть. Открывая нам дверь в подъезд бабка приговаривает «заходите, мои родные, хорошие» хотя кого она видит перед собой, и когда мы успели с ней породниться – навсегда останется загадкой.

Пока она взбирается на свой второй этаж становится известно из её ворчания, как она ненавидит весь мир и практически полностью было рассказано почему. Вторую часть рассказа о ненависти к миру мы слышим, когда бабка спускается. И хотя это полнейшее нарушение конспирации – бабке пофигу. Она приносит нам две новых супных миски заполненных густым и наваристым рассольником.

Пока бойцы по двое насыщаются бабка гладит их по мохнатым головам и спинам и полушепотом рассказывает о сгинувших сыновьях и том, как бы ей сейчас жилось хорошо, будь они рядом с ней. Вот не боится же старая карга лезть к незнакомым собакам во время еды. Гладит их и называет их человеческими именами. Говорит им, что такие же вот у неё были сыновья, смелые, храбрые и красивые и ели так же много и хорошо. Поэтому и были такими сильными. Она терпеливо дожидается пока они доедят и уходит бормоча, что родненьким нужно будет только потерпеть до вечера, а там уже она накормит нас по царски.

Ну конечно же. Здравствуй, бабуля!

Она видит в нас каких-то освободителей. Защитников, волею случая, занесённых к ней на постой. Поэтому мы и родненькие и еду нам в новых суповых тарелках, а не в старых ржавых кастрюлях, которые пора выкидывать. А соседям ненавистным всем смерть и разрушения! Из-за них ведь всё это! Из-за них сыночки то и сгинули.

Бормотания и проклятья становятся монотонными, а скрип половиц затихает совсем. Весь отряд, кроме одного часового, засыпает, свернувшись калачиками на каких-то старых картонках.

Часовые успевают смениться трижды.

За это время входная дверь открывается десять раз: восемь – чтобы впустить людей и два раза, чтобы выпустить.

Перед тем, как дверь должна открыться в одиннадцатый раз перед ней тормозит машина и мы все, кто спит в пол уха под лестницей, просыпаемся как будто от толчка.

Будто сердце делает более сильный удар.

На самом верхнем этаже хлопает дверь и две пары ног выстукивают феерическую музыку. Это композиция о людях достигших в жизни всего. Темп размеренный, подошвы новые, люди сытые, довольные, никуда не спешащие. Люди уверенные. Люди у себя дома.

Они спускаются по лестнице, к ожидающей их машине и даже не подозревают, что под лестницей сидим мы. Сидим и ждём начала представления, чтобы дождавшись своей очереди эффектно выйти в самом конце и феерично выступить в финале.

Кто-то из спускающихся прихрамывает, отчего один из звучащих шагов получается смазанным и немного более длинным чем три других. Это придаёт музыке ритмичность и делает её запоминающейся.

Наконец, входная дверь открывается в одиннадцатый раз и в музыкальную композицию врывается шум улицы, и запахи выхлопных газов и пережаренного масла. Наверное рядом готовят еду.

Дверь закрывается в одиннадцатый раз. Мелодия стихает, а запах еды остается. Я вспоминаю, что я так ничего и не поел, кроме булки от хотдога, но поесть наверное уже и не придется.

Начинается!

Мы вжимаемся как можно глубже под лестницу. На улице кто-то что-то кричит. Слов не разобрать совсем. По интонации это совсем как проклятья сумасшедшей бабки, только крик. Проходит несколько долгих секунд и грохот раскалывает мир. Всё внутри охватывает паника и жгучее желание срочно бежать отсюда как можно дальше. Но дисциплина, железная человеческая воля и четкая цель заставляют отряд оставаться на месте.