Чертовидцы, или Кошмары Брянской области

Лаванда просеменила к креслу, в котором развалился Лжек. Колдун с безразличием свесил руки. Лужицы теней, привставая, обсасывали его смуглые кисти, пожирая сок грейпфрута.

– Чертовидцы живы, мессир Лжек. – Лаванда чеканила каждое слово, будто юбилейные монеты ко дню рождения Сатаны. – Желтоглазый всё это время пребывал в коме. Питонин фальсифицировал заключение о его смерти. Но это не всё. Желтоглазого укрывал некий плод, произрастающий на его груди. Мимикрия под мертвеца.

– Вот как? – Лжек против воли оживился. Скосил оливковые глаза на подчиненную. – Что за «плод»?

– Беломикон, мессир. Так его назвал желтоглазый.

– Что-то новенькое. А что со вторым?

– Освобожден напарником. В настоящий момент чертовидцы уже пресекли профессиональную деятельность некроманта в метро. Слухи об их возвращении плодятся быстро. Дети тьмы покидают городок. Какие будут распоряжения, мессир? Прикажете меня… высечь? – Лаванда вдруг ощутила прилив крови к низу живота. Сжала бёдра.

– Возвращайся к нашему храброму майору. Держи руку на пульсе. И, Лаванда…

– Да, мессир?

– Получи на выходе дюжину «плетей».

– Мертвого дня, мессир.

– Мертвого дня.

Лаванда покинула Зал Ритуалов. Офиру, бросавшую умоляющие взгляды, с улыбкой проигнорировала. Однако в коридоре нахмурилась. Долбаный Питонин! Квадратный козел! Если бы не он… Она набрала слюну для плевка, но передумала: проявление верблюжьей привычки после визита к верховному выглядело бы двусмысленно.

Блондинка-лейтенант вскинула подбородок и направилась в Атриум Плоти.

Плети, секущие до сладкого зуда спину, бодрили лучше чашечки доброго кофе.

Лжек скрестил руки на плоском животе. Жрецы приготовили маленькие лопатки с зубцами, напоминавшие кухонные терки для твердых сортов сыра. Офира знала, что сейчас будет. Ее долгое время готовили к этому. Ноги обожгли внезапные горячие струйки.

Она взглянула на отца:

– Я люблю тебя, папа.

Лжек оскалился:

– И потому ты идеально подходишь. Покончите с ней!

Жрецы схватили девочку за руки, пережали ей лодыжки и запрокинули голову. Затянули богохульные сантерические напевы. Лопаточки с нежностью любовников легли на плоть – стирая татуировки Офиры. Серебристые линии нательной живописи снимались с ребенка вместе с кожей и плотью, словно обагренная цедра – с кровавого апельсина.

Щёки. Скакавшие плечи. Дуга спины, живот и груди. Трясшиеся ягодицы. Мокрые ноги.

Кричавшую и лягавшуюся девочку заживо ошкуривали.

Через двадцать минут всё закончилось. Офира лишилась всех татуировок, препятствовавших овладению телом и разумом потусторонними сущностями. Она напоминала жертву несчастного случая на лесопилке: человека, угодившего под струйно-гидравлическую чистку, снимавшую кору с бревен. Девочка тряслась и всхлипывала, готовясь к нырку в пасть вечности. Каждое движение, даже незначительное, причиняло чудовищную боль.

Глаза Лжека блестели, как у страдающего сенной лихорадкой. Он поднялся с кресла. Воздел руки к далекому небу, сокрытому кладбищенской землей.

– О Бессодержательный! О владыка мертвых комет и нор бесконечности! Отрави сей сосуд мудростью бездн! И пройди телесно по миру, чья судьба – корчи под твоей кровоточащей пятой!

Жрецы запели еще громче, один за одним впадая в транс, будто сомнамбулы. Они пускали слюни, имитировали лай, с наслаждением увечили себя. Где-то снаружи громыхнуло, словно за много километров от убежища надвое раскололся скальный массив.

А потом куполообразный потолок обрушился в зал.

Ритуальную группу жрецов и Офиру заживо погребло под тоннами земли.

Лжек с интересом сложил пальцы пирамидкой.

Оползавшая тихим дыханием насыпь задрожала. Осколки и дурная земля со стеблями ядовитой бузины подались в стороны.

Наружу выбралась Офира. Несмотря на комья подтухшей земли, хрупкое тело девочки являло собой образец чистоты. Раны, родинки, старые шрамы – всё растворилось в новой коже.

Выжившие жрецы, звякнув кольчужными фартуками, пали ниц перед божеством, ступившим в телесной форме в юдоль людского рода. Лишь Лжек не преклонил колени. Он взглянул сквозь обвалившийся потолок: сиреневые тона всё еще отравляли клокотавшие далекие небеса. Значит, человеческого тела – даже такого – недостаточно, чтобы целиком вместить тварь из черных глубин космоса. Впрочем, это отнюдь не означает, что контроль невозможен. По губам колдуна змейкой поползла улыбка.

Офира, казалось, к чему-то прислушивалась. Будто к плачу за стенкой. Возможно, именно так отныне звучали ее мысли в этой маленькой черепной коробочке с красивыми волосами.

Они здесь. Они прибыли, хоть и не все. Они приглашены в это вместилище. Молоденькая женщина с разумом ребенка. Ее сознание растворяется в них. Оно вопит, тает, скворчит. Девочка взглянула на колдуна. Честолюбие и амбиции из того так и брызжут, как из пульсирующего фонтанчика между двух тел в ночи. Такой может быть полезен.

Офира поднесла руку к лицу и погрузила пальцы в глазницу. Чавкнуло. В окровавленной ладошке оказался полураздавленный левый глаз, из которого вытекало перламутровое стекловидное тело. Она воззрилась на добычу.

– Мы желаем зрить чертовидцев лично. – Кроткий голосок Офиры сменил громовой шквал. Казалось, когда девочка открывала рот, разом говорили сотни агонизирующих мужчин и женщин, развешенных на крестах.

Стены Зала Ритуалов прошила опасная вибрация. С остатков потолочного купола сорвался массивный кусок закаленного стекла. Перевернувшись в воздухе, он мягко воткнулся в землю.

– Будет исполнено. – Лжек склонил голову в вежливом поклоне.

Он подобрал одежду дочери, приблизился к непостижимому божеству. На плечи девочки вновь легли отцовские руки.

И на этот раз они несли куда больше тепла.

Булат с кислой миной изучал набор «Новоселье». Рюмки и графинчики. Мазки «селенового рубина» прорезали молочное стекло. Рот постепенно наполнялся слюной: набор напоминал леденцы со вкусом клубники и сливок. Перевел взгляд на прочие экспонаты музея. Хрусталь, объятый огнями софитов. Роскошь и красота. Ковровые дорожки к застольям и алкоголизму.

Лунослав, находясь в рядах выставки «Времена года», беспомощно вертел головой. Хрустальные растения его совершенно не занимали. Может, он и взглянул бы на хрустальный иконостас, на создание которого ушло свыше семи тонн хрусталя, но для этого пришлось бы отправиться в Неопалимую Купину. Так что в другой раз.

Сотрудники бюро находились в Дятькове, районном центре, ютившемся в одиннадцати километрах к юго-востоку от Ивота, – меряли шагами музей хрусталя. После зловонных событий в метро прошли сутки, втащившие мир в двадцать пятое сентября. Тело Пелагея в фильтрах и отстойниках водонасосной станции так и не нашли.

Шизофреничный убийца бесследно испарился.

Лунослав и Булат искали Сосулину – ивотскую умалишенную, которую многие называли Дамой С Кабачком, иронизируя над ее схожестью с персонажем из сериала «Твин Пикс». Она повсюду таскала килограммовую кустовую тыкву, словно та являлась центром мироздания. Возможно, так оно и было, потому что Сосулина, несмотря на репутацию эксцентричной сорокапятилетней дурочки с внешностью простывшей картофелины, ведала о заповедном и запретном.

Точнее, об этом ведал кабачок, говоривший исключительно со своей умственно нестабильной хозяйкой.

– Наводка Питонина определенно отсырела, – пробормотал Лунослав, разочарованный напрасной тратой времени. – Здесь ее нет.

– И в чём дело? – Булат наклонился к витрине с вазами. Одна из них неплохо бы смотрелась у них в бюро. – Пусть Капитон ее в розыск объявит. А ты давай язык подключай и социализируйся. И держи язык покороче.

– Господи, ладно.

Они подошли к стойке с буклетиками. Приятная девушка-экскурсовод в голубенькой форме заполняла какой-то бланк отчетности.

– К вам не заходила час-полтора назад одна странная дама? – спросил Лунослав. – С ней еще мог быть кабачок.

Девушка оторвала затуманенный взгляд от писанины:

– В смысле – кабачок? Как продукт?

– Как ее духовно-овощной наставник. – Булат уже тянул широкую улыбку, предвкушая интересную и до-олгую беседу.

Девушка подняла глаза к потолку, словно там находилась пиньята с подсказкой. Было видно, что она всерьез задумалась. Потекшие секунды грозили слепиться в полновесную минуту ожидания.

Лунослав не выдержал:

– Господи, была у вас тут дикая тетка или нет? Лоб бугристый, нос давленый, любит истерить и гнусаво пророчествовать!

Лицо девушки просветлело.

– Точно, забегала! Но без кабачка. Прикупила хрустального ежика. Сказала, сестрам в подарок.

– Каким еще сестрам?

Булат хлопнул ладонью по стойке:

– Пошли Капитону звякнем. Пусть невод берёт и в архивы забрасывает.

Они проследовали к остекленным сверкающим дверям, ведущим наружу.

– Погодите, молодые люди! – окликнула их экскурсовод. – А вы ежика не хотите?

– Ежика? Если только после работы, – ответил Булат тоном искусителя и рассмеялся.

Щёки девушки заалели. Она сделала вид, будто ничего не услышала, и вернулась к заполнению форм.

Сотрудники бюро вышли. Музей хрусталя размещался на улице Ленина, в тридцати метрах от дороги. Скользили машины. Торопились прохожие. Престарелый дворник мёл желтую тополиную листву, мотая во рту пережатой сигаретой, отдающей корвалолом. Погожий осенний денек сменился пасмурной дымкой. Зловещее небо всё той же раной зияло за облаками.

Лунослав вдруг ощутил враждебный взгляд.

В паре метров от проезжей части дышал выхлопами лимузин «Aurus Senat» с красными дипломатическими номерами Камеруна. Претенциозно играла одна из сюит Баха для виолончели. Рядом отиралась неприятная парочка – высокий смуглый блондин в серебристом костюме и вишневом шарфе и девочка в чернейшем бархатном платье.

Они напоминали богатеньких и эксцентричных родственников с рождественской открытки. На золотисто-коричневом красивом лице мужчины плавала язвительная улыбка. Девочка же казалась меланхоличной созерцательницей препарированной лягушки.

Лунослав пригляделся внутренним оком и едва не грохнулся на землю. Обычно ему удавалось видеть сокрытое только вблизи, но сейчас он узрел больше, чем желал. С высоких тусклых небес в девочку ввинчивалась исполинская воронка, растекавшаяся по облакам километровыми корнями. Словно в голову ребенка упирался столп венозного, бордового дыма.

Булат с озабоченным видом встряхнул напарника:

– Что, барышня, голодный обморок намечается?

Лунослав показал трясущимся пальцем на приближавшуюся парочку.

Лжек блеснул жемчужными камешками зубов:

– Истерикс и Позерикс собственной персоной. Мертвого дня, чертовидцы.

Булат стрельнул в ответ лучезарной улыбкой, сделавшей бы честь и Королю поп-музыки²⁶:

– Ты еще кто такой, чтобы так резко, как понос, разговаривать с нами?

Офира с академическим интересом изучала молодых людей. Стоило больших усилий провернуть всё это: развратить Черномикон, сотворить бюро «Канун» руками госслужащих и переправить фолиант. Эта парочка до конца сыграла свои роли. Только режиссер пересмотрел сценарий и подготовил новые сюжеты – полные раболепия и хандры. Она почувствовала почти неодолимое желание растянуть губы.

Мыслить человеческими категориями оказалось… приятно.

– Вы обознались, – с нажимом сказал Лунослав, подталкивая товарища к припаркованному уазику. Но почему, почему нельзя повсюду таскать с собой колун и косу?

Булат доверял заскокам напарника, но и сверкать пятками тоже был не готов.

– Может, они автограф хотят взять.

– Только если нашей кровью! Девочка – это…

– …Бессодержательный, – закончил Лжек за Лунослава. Имя чудовищной твари коньячным глотком прокатилось по языку. – Точнее, его малая доза. А в малых дозах, как вы знаете, многое полезно. Позвольте представиться: идейный вдохновитель и лидер «ЗОЛЫ». А всё это, – показал он на мир вокруг, – дом, который построил Лжек. То есть – я.

Булат зажмурился от удовольствия. Имя главного засранца пришлось ему по душе.

– Л-Лжек! Черт возьми, вот это имя! Идеально!

– У тебя что, серные пробки в ушах?! – прошипел Лунослав. – Ты не слышал…

– Я всё услышал. И проблем не вижу. Гасим их, и дело с концом.

Оба ощутили внутри древоточцев сомнений. Взглянули на девочку. Одно дело, если тварь приняла форму дитя, и другое – если сам ребенок одержим злом.

– Дураки. – Лжек взмахнул указательным пальцем.

Около двух третей прохожих откинули осенние плащи и куртки. На свет божий явились короткоствольные автоматы, готовые прогревать воздух свинцовой смертью. Ленина заполонили «золовики». Не меньше двух дюжин. Даже дворник, жевавший дерьмовый «Davidoff», вынул пистолет из-под сигнального оранжевого жилета.

Зазвучали визги. Свидетели спешили убраться куда подальше. Истерили тормоза транспорта. Улица напомнила закуток с разбегавшимися тараканами, в чье логово ударил свет фонарика.

– Полегче, полегче, ребятки. – Пальцы Булата пробежались по ключам от уазика. Нащупали брелок с оправой-клеткой. Открыли. В ладонь вкатилась черная жемчужина. Возможно, их единственный шанс уцелеть. – Только в Лунтика не стреляйте. А то он всех воплями оглушит.

– Да, я визгливый, – подтвердил Лунослав осипшим голосом. Он отступил за напарника: Булат в результате трансформации в демонического зверя при помощи жемчужины мог выдержать не только пули.

Наконец Офира подала голос:

– НЕТ. – Ее громовой глас разнесся по Ленина, заставив асфальт под ногами содрогнуться, будто от пронесшегося под землей поезда.

У одного из «золовиков», обладателя футболки с надписью «КЛИТЕРАН ГОРЯЧИХ ТОЧЕК», лопнули глаза. Лунослава едва не вырвало. «Золовик» заорал, хлопая себя по лицу. Автомат отлетел в сторону.

Донеслись новые крики.

Фанатики «ЗОЛЫ» один за одним слепли, будто некий шутник решил проткнуть гвоздиком маленькие влажные шарики в их головах.

По лицу Лжека проскользнула рябь раздражения. Этого он не ожидал.

– Убей нас, папа. – Голос девочки стал тише, напомнив рокочущую в ночи лавину, нацелившуюся на палатку с альпинистами. – Мы хотим насытить их любопытство.

Лжек не стал отказывать себе в удовольствии. Приставил к виску Офиры указательный и средний пальцы. Раздался шипящий звук, характе́рный для выстрела пневматического пистолета, с помощью которого убивают скот. Струя воздуха под давлением пробила голову девочки насквозь. Офиру откинуло. Из раны, точно из диковинного улья с лилейными трещалками²⁷, поднялось облако амарантового тумана.

На пяти квадратных метрах улицы раскинулся клок жестокой, вечно голодной бездны, рыскавшей миллионы лет за звездами.

– Частичка Бессодержательного. Частичка Бессодержательного!.. Частичкачастичкачастичка!.. – Повторяя это вновь и вновь, Лунослав кинулся к машине за колуном. Казалось, он мог обгадиться от ужаса.

– Как у тебя палец повернулся в собственного ребенка пальнуть? – Булат закинул в рот жемчужину. Артефакт, вызвав раздражение пищевода, вышел обратно. – Что за хрень? – Он повторил попытку, и жемчужина опять выкатилась на язык.

Лунослав, влезая в перевязь со Злорубом, ухватил краем глаза происходящее с напарником. До него вдруг дошло. Это же до примитивного просто!

– Булат! Мы все, вся Брянская область, заполнены Бессодержательным! Он – в нас, а мы – в нём! Мы им даже дышим! Что бы ты ни глотал, это не достигнет желудочных соков, пока оно того не захочет!

Лжек изобразил умирающим жестом аплодисменты:

– Ну хоть что-то. Развлекайтесь.

– Заткнись, фашист! – огрызнулся Булат.

Они с Лунославом бросились в несогласованную и напрасную атаку.

Ничто не причинило вреда живой туманности из иных миров. Произносить же какие-либо напевы на богохульном языке Лунослав побоялся. Положение и без того походило на причмокивающее анальное отверстие.

Наконец клок пылающей бордовыми огнями бездны всосался в тело девочки. Офира с равнодушием мертвеца поднялась с асфальта. Как и прежде, невинная и невредимая. Заштопать пробитый череп оказалось не сложнее, чем восстановить глаз. Людские тела на редкость эластичны, особенно изнутри.

Она приблизилась к замершему Булату маленькими шажками. Наклонилась вперед, будто хотела пошептаться о секретиках, и прислушалась. Ее внимание привлек зревший в груди молодого человека Беломикон.

– Мы знаем, что там. Там – впустую потраченное время.

– Это ты – впустую потраченное время!

Нахлынувшие боль, обида и чувство вины за чужие смерти заставили Лунослава вскинуть Злоруб. Тяжело дыша, он замер. А вдруг где-то там, под этой порабощенной оболочкой, всё еще тлело настоящее дитя?

– Боишься причинить боль ребенку, которого нет? – Лжек, запрокинув голову, зашелся в узорчатом смехе. – Вот же глупец!

– И то верно. Здесь же как на родительском собрании – виноват папаня. – Булат накинулся на хлыща в серебристом костюмчике. Мозолистый кулак вышел на орбиту «хрустящей стыковки».

Лжек волнообразным, преломившим свет движением сместился в пространстве. Отвесил сотруднику бюро пощечину, заставив того кубарем прокатиться по асфальту.

Булат сплюнул. Урод разбил ему губу. В первый раз, что ли? Поднялся, точно распрямившаяся пружина. Развел руки и улыбнулся, показав перепачканные кровью зубы.

– Тебя так в школу мама провожала, да? Готовь мелки: труп твой обводить буду. Ну, может, еще машинку нарисую.

Офира вскинула ручку, призывая всех остановиться. Вновь зазвучал ее грохочущий голос, отбивавший слова, точно колёса вагонов – стук по рельсам.

– Надежда и сокращения плоти – суть жизни. Но и мы – жизнь; пусть и чуждая вам и непонятная. Мы желаем, чтобы вы узрели посмертные корчи собственного рода. Сперва истают ваши земли, затем осиротеет ваш мир и только потом исчезнете вы – лишенные душ, чаяний и фрикций, продолжающих род.

– Беспомощность – не самое оригинальное наказание, не находишь? – Лунослав не знал, что предпринять. Мысли метались загнанными зверьками. – Для чего эти пусто́ты? Что ты с их помощью делаешь?

– Они для того, чтобы мы стали целым. – Офира повернулась к верховному колдуну «ЗОЛЫ». – Папа, мы пресытились. Мы желаем уйти.

Лжек взял ее за руку. Ему не понравилось, что чертовидцы остались живы. И всё же время споров не пришло. Но позже – обязательно. Он бросил на прощание улыбочку, подвел девочку к лимузину, открыл дверь.

Лунослав схватил за плечо дернувшегося Булата и покачал головой. Как оказалось, чтобы их раздавить и унизить, не обязательно погружать в кому или превращать в бумагу.

– А если мы опять захотим получить на орехи?

В бездушных глазах девочки промелькнул слабый огонек интереса. А вот и оно.

– Последнее оспаривание судьбы пройдет там, где обретают бессмертие.

После этого Лжек и Офира скрылись в фешенебельных внутренностях «Aurus Senat». Лимузин, сыто заурчав, выехал на дорогу и скрылся за поворотом, ведущим в северную часть Дятькова.

Булат, всё еще кипя, вдруг осознал, что ушам чего-то недостает. Не хватало какого-то фона, ставшего за последние минуты донельзя привычным. Он огляделся. «Золовики», обратив заострившиеся безглазые лица к небу, давились пеной. Мужчина, игравший дворника, слепо шарил возле себя рукой, ища откатившуюся красную капсулу. Нашел.

– Эй-эй-эй! Брось! – Булат накинулся на «золовика», но у того изо рта уже разило горьким миндалем. – Вот черт. И этот туда же. Капитон нас с дерьмом сожрет.

– Не думаю, что ему нравится жевать дерьмо, – возразил Лунослав.

– Но с нами-то он частенько его кушает.

– Это точно.

Булат покосился на товарища:

– Тебе лампу к лицу приставлять или сам расколешься? Что задумал?

Лунослав взглянул на прояснявшееся небо. Бордовые тона в просветах пугали.

– В общем, нам понадобится мешок Влекущего.

– Хрена себе.

– Вот и я о том же.

Им ничего не оставалось, кроме как погрузиться в уазик и отправиться в декорации триумфа двухмесячной давности.

Она вышла из моря волновавшегося сухого ковыля. За волчьей ягодой виднелся асфальтобетонный заводик. Некрупное производственное предприятие, брошенное на откуп векам в пяти километрах севернее Старого Ивота.

То самое место. Туточки ребятки из бюро «Канун» и полиция во главе с квадратным колобком Питониным сшиблись с «ЗОЛОЙ» и Влекущим – демоническим эмиссаром и истоком ужасов Кануна. Лишь благодаря шельмоватости чертовидцев несмешной демон-уродец бежал.

Порывы ветра швыряли колоски ковыля на битумные насосы, дробильно-сортировочное оборудование и прочий хлам, предназначенный для изготовления битумоминеральных и асфальтобетонных смесей. Пробившееся солнце колотилось о злосчастный ангар, ставший в свое время вместилищем конфликта между светом и тьмой.

Она поцыкала зубом и направилась в сторону блестевшего купола. В голове свербело: как она обо всём знает – ничего не зная? Хороший вопросик. Особенно учитывая, что ее кабачок-проводник, возвращавшийся на крыльях куриного помета каждый год, пал жертвой ее же громоздкой задницы.

Кто в таком случае показал детали страшной сказки о заводике и рассказал о сестрах?

Сестры…

Она оглядела себя. Некрасивая и нескладная, в вязаной кофте, напоминающей сплетение сизых червей, и в длинном платье до пят, превращавшем любую женщину в матрону монастыря. И фамилия у нее такая чудна́я.

Со-су-ли-на.

Она кивнула. Да, это про нее.

В вечно мутной голове забрезжили осколки тщательно блокируемых воспоминаний.

Пососи мою сосульку. Давай же, сосуля. Сделаем весну на кончике вместе.

Это были первые слова, что она услышала, придя в себя в том вонючем переулке. Сверкала вывеска бара «Промокшая Матильда». Терлись брюхами об асфальт крысы. А какой-то мужик, зажав молоденькую девочку у водостока, впихивал той в рот самую неаппетитную штуку, что она видела.

Давай же, сосуля.

Со-су-ля.

Ей понравилось это слово. Оно пахло оранжевым. Оно стало ее. Она – Сосулина. А потом ей на глаза попалась надпись на углу бара, сделанная флюоресцирующей розовой краской: «АЛЛА ХОРОШАЯ. ПОТОМУ ЧТО КУШАЕТ ЭТО 3 РАЗА В ДЕНЬ». И номер телефона. Молоденькая девушка, та самая «Алла», как раз начала добывать себе пропитание. Видимо, сейчас был вечерний прием.

Алла – хорошая.

Это ей тоже понравилось. Затем она устремилась по магистрали из твердых звуков, похожих на улыбающиеся краюшки хлеба. Они привели ее к заброшенному подсобному хозяйству. Опустевшая свиноферма ей тоже пришлась по вкусу. Но то, что она не помнила себя прошлую, радовало ее куда больше. Она просто возникла из ниоткуда, как стул, услужливо поданный висельнику.

В кусачие дни минувшего она кем-то была. Может, волчонком, или медвежонком, или лисенком… Лисенком? Лиса…

Ли́сса!

Сосулина с мычанием замотала головой. Она боялась этого имени, ненавидела его. Потому что в нём пульсировали они – люди-пузыри, консервированные крики и океан, обнюхивающий человека на пальце. Выстраданная реальность вновь грозила обернуться карнавалом из конфетти и безумия.

Она понянчила хрустального ежика, купленного в музее хрусталя, и налегла на облупившиеся двери ангара. Ржавчина застонала. Внутри простирались серо-пепельные барханы с моргавшими металлическими зрачками – костяная мука́ и окровавленные монеты желаний из разных эпох и миров. И то и другое – истинное содержимое дьявольского мешка, наделявшего Влекущего властью пожинать жизни.

За опорными колоннами мерцала дневная тьма.

Сосулина прижала ежика к левой груди, поджала ногу и запрыгала вглубь. Затянула бессмысленную считалочку.

На

Мертвой

Ноге

Сидели:

Мигрень,

Огонь,

Дольки шрапнели,

Безбожник,

Сырой.

Кто

Хнычет

Там за стеной?

Говори поскорей,

Не задерживай

В ведрах

Письки людей!

В ответ прыснул мелодичный смех. А потом раздался до ужаса знакомый голос:

– Как же нам тебя недоставало, сестра! Иди к нам.

Сосулина, спотыкаясь и запинаясь, с удивлением потрусила вперед. За северо-западными опорными колоннами она натолкнулась на двух женщин. Ясных и чудовищных. Они походили на разорванный надвое луч солнца, из которого вычленили стерильную белизну и ультрафиолет.

Первая – красотка с чувственным ликом, словно запечатлевшим негу утренней постели, и пшеничными волосами. Белоснежная, простроченная золотом туника. Алый поясок.

Вторая – настоящая страхолюдина. Отталкивающее лицо-негатив. Парившие волосы-пакля. Сухая грязь на зубах. Похожий на рваную тень сарафанчик. В мертвенных руках – ивовый прутик с бронзовым копытцем на конце.

Босоногие.

Сосулина знала их, хоть и отчаянно желала забыть.

Аделаида, мать лесов и союза двух тел у очага, и Умертвина, посланница смерти и похоронной хвои.

– Так это из-за вас, дрянные девки, со мной в два часа ночи заговорило облепиховое варенье? Его липкий голосок сказал, что здесь меня дожидаются сестры. Наврало. Облепиха же – тупица! Потому что у дурочки, кроме ежегодного кабачка, никогошеньки нет. Да-да! – Сосулина протянула хрустального ежика. – Кушайте на здоровье. Это вам.

Умертвина перевела страшные глаза на ежика и коснулась его прутиком. Сквозь хрусталь невообразимо полезли еловые иголки, с тонюсеньким звоном расколов его. Изувеченный презент тихо упал в костяную муку́.

– Ты должна отправиться со средней из нас, сестра, – прошелестела посланница смерти. Ее жуткий голос нёс нотки крошащегося гранита.

– Хожу и оправляюсь только с кабачком, – прогнусавила Сосулина. – А вы правда мои сестры? Помню лишь то, о чём говорят предметы. И цвета. И крики. И… и… и…

Аделаида улыбнулась. От нее веяло заботой и теплом.

– Это естественно и обыденно для тебя. Ты – наша третья, старшая часть.

– Но кто я?

– Если угодно, ты – отемнение умов и собачье бешенство.

Сосулина на миг утратила и без того эфемерную связь с реальностью. В больном разуме вспыхнул и расцвел водоворот далеких воспоминаний. Словно перед глазами развернули тысячи старых фантиков, в которые на развес заворачивали сумасшествие.

Вены лабиринта под здешней землей… Старые… Давние… Утомленные кровью…

Бедную девочку ведут… Ведут к печати… К вратам, за которыми бушует океан желтых глаз…

Девочку убивают… Чтобы печать крепла… Чтобы крепли люди… Чтобы глаза пропали…

Перед смертью девочка кричит… Вместе с ней ревет печать…

Крик девочки стекленеет… стекленеет… стекленеет!..

Из крика, в осколках, рождаются трое… Сестры… Зернышки одного немыслимого вопля…

Рождаются они…

Сосулина с силой надавила на виски́ и заорала:

– Я не хочу вспоминать! НЕ ЖЕЛАЮ! – Ее голос неожиданно приобрел плотность и шкуру, будто взрыкнул некий древний монстр из глубин бытия.

Аделаида и Умертвина переглянулись, едва не попятившись. Ни одной не хотелось оказаться поблизости, когда их сестрица придет в себя.

Лицо Сосулиной разгладилось. Под дутым носом взошла глуповатая ухмылка.

– Выходит, я – юродство?

– Не чудаковатость, но безумие, – сказала Умертвина. – Стало слишком опасно, чтобы ты продолжала играть в человека.

– Но вы тоже люди. Только странные. Ты – сеешь свет, а ты – пухнешь тьмой. Хочу новый кабачок. Потому что варенье на меня… пялится!

– Ты получишь всё, что пожелаешь, как только чертовидцы заберут то, что мы стережем для них, – промолвила Аделаида.

Умертвина оскалилась, обнажив отталкивающие зубы:

– Это им дорого станет.

– Ты словно скорпион, жалящий себя в мозг.

– Такова суть многих вещей – и многих скорпионов.

– Ой, ой, чертовидцы! – Сосулина как одержимая принялась хлопать в ладоши. Те довольно быстро заболели. – Люблю этих ребяток. Хотя после Бессодержательного их злоключения побегут еще дальше. Да-да!

Аделаида поежилась: за нелепицами старшей сестры нередко проскальзывали зёрна страшных пророчеств. Что еще за ужасы вторгнутся в их подлунный мир?

– А что вы для них стережете? – поинтересовалась Сосулина, скользя наивным взглядом по недрам ангара.

Умертвина отступила в сторону и показала на безликую тряпицу.

Под колонной, наполовину увязнув в костяной муке́, лежал разорванный кошель предсмертных подаяний.

Сотрудники бюро шагали к ангару асфальтобетонного заводика. С угрюмостью побитых псов отмеряли метр за метром. Без оружия. Не радовало даже выползшее из конуры облаков солнце. Западный ветер доносил сухие ароматы застарелой ржавчины, подхваченные с дробильно-сортировочного оборудования.

Первым не выдержал Булат:

– Блондинчик хотел мне асфальтовую болезнь привить. Пижон хренов. Думаешь, «ЗОЛА» еще не заграбастала мешок?

– По идее, должна была, – отозвался Лунослав, неспешно варясь в собственных мыслях. – Всё-таки он помогал демону жать души. А это – мизерный шанс, что и мы пожнем Бессодержательного. Но мешок не забрали.

– Предсказание ягодичного нерва?

– Оно самое.

Они по очереди протиснулись в дверной проём. Стоял тошнотворный меловой запах, идущий от барханчиков с костяной муко́й. Заскрипели монеты. Под куполом ангара, судя по стихающему эху, только что звучали голоса.

Булата переполнило мрачное ликование. Здесь он задал Влекущему поистине королевскую трепку. Выпотрошил его мешок, а самому демону едва не снёс голову. Гнилостная смола, заменявшая уродцу кровь, так и брызнула! Правда, превращение в демонического волка изорвало одежду до состояния собачьих тряпок. Обидно.

Лунослав ощутил, как заныли желваки. Вспомнилась длань Влекущего, заполняющая серым спрутом весь обзор. Затем память-сволочь выдала еще один снимок. На этот раз звуковой. Хруст, с которым демон вывернул ему челюсть. Месть и мера предосторожности за произнесенный напев, лишивший демона возможности скакать по пространственным карманам. А еще…

– Есть кто?! – вдруг гаркнул Булат.

Лунослав вздрогнул, схватившись за сердце. Не выпрыгнуло, слава богу. Чертов псих.

– Есть. Твой напарник с инфарктом!

– Не прибедняйся: ты инфаркты на завтрак ешь.

Заслышался звук, похожий на квохтанье индюшки. К молодым людям из дневных теней вынырнула смеющаяся Сосулина. Она напоминала располневшую католичку, бежавшую навстречу новому дню и весу.

Булат с трудом поймал ее на руки. Пару раз крутанул, вызвав очередной залп индюшачьего смеха. Тоже рассмеялся.

– Теть Алл! Вот так сюрприз! Мы с ног сбились, тебя разыскивая.

Лунослав изобразил вежливую улыбку и решил, что время не терпит.

– Госпожа Сосулина, нам опять нужна ваша…

– Набейте рты стекловатой, мальчишки! – Сосулина замахала ладошкой, маня за собой. – Мои сестры-нелюди кое-что приберегли для вас. Конечно, не эскалатор к завтраку, но тоже сгодится.

Сотрудники бюро прошли за ивотской умалишенной в западную часть ангара, отмечая каждый шаг металлическим поскрипыванием и шелестом муки́. К их изумлению, за северо-западными опорными колоннами их поджидали Аделаида и Умертвина.

В пародии на приветствие растянулись коралловая улыбка и корявый оскал.

Немыслимые женщины, точно караул, стояли возле присыпанного демонического артефакта.

– Они ваши сестры?! – Лунослав схватился за голову. Пожалел, что оставил Злоруб в машине.

Булат с подозрением уставился на Сосулину:

– А ты тогда кто?

Та с довольством доложила:

– Эта тетенька дает жизнь, а эта – ее забирает. А я как раз над ними: я – дурочка. Кстати, кирпичи из рыбы – лучшие кирпичи.