Czytaj książkę: «Коронация в сумерках», strona 4

В новостях

К нам движется айсберг

В один триллион –

Не долларов, нет –

Полновеснейших тонн!

Он с хрустом покинул

Ледовый союз.

Танцуют пингвины

Безбашенный блюз.

Колись, туша белая,

На части, херь связь!

Он движется резвенько,

Счастьем лучась:

Ведь столько «Титаников»

В водах плывет,

Не зная про айсберг,

Не зная, что – все.

Илиада

Приам пришел в шатер Ахилла.

В углу – какие-то лари.

В сторонку глядя, вышли хмуро

Совет державшие цари.

Старик и молодой мужчина

Застыли – каждый о своем.

Казалось, не наступит утро

В стану измученных племен.

Текли минуты. Боги тихо

Толпились в воздухе самом.

В дым обращалась гекатомба.

Был обречен Приамов дом.

Стекало градом с них безмолвье,

И тень у ног их разлило,

Как будто шли по водам Стикса,

Сгущенным в черное стекло.

Прильнув, легли на глади души –

Патрокл и Гектор – и сплели

Они израненные руки,

И их к любимым простерли.

«Отец». «И ты, что был отцом мне».

«Скажи, Приам». «Ахилл, внемли».

Пусть говорит сегодня сердце.

Одно лишь сердце. Сердце ли?

Пускай тела вернутся к тем, кто

Их породил и их любил.

Немало новых тел в палестрах

С тобой – тебя – как ты, Ахилл.

Мигали свечи. Им в отместку

Стояли на своем костры:

Мы ведь мужчины, а не девки,

Мы до конца идти должны!

А моря шум самими снами,

Теченьем мысли управлял,

И корабли скреблись боками

О наспех скроенный причал.

Молчал хозяин. Гость решался.

И оба знали, в чем тут суть.

Ведь в них сегодня завершался

Весь многотрудный древний путь.

А вдалеке шумели люди,

Творились игрища, призы

Вручались… В ту одну минуту

Вмещалась вся земная жизнь.

Что на кону? Обида, гордость,

Судьба великих городов.

То не Елены малой ножка,

То поступь рока армий в сто.

«Придам тебе святого блеска…» -

Сулил Приам. «Нет, не отдам

Тебе я тело сына близко,

Пока любезен так, Приам.

Я, как Патрокл умер, бился

В падучей, землю грыз, стенал.

Ты не цепляйся за величье –

Истощена давно казна,

Источен ствол, подрыли козни

Нам души до самих корней.

Ори, Приам. Катайся. Ползай.

Не потому, что я злодей.

Не потому, что мне приятно.

Ну хочешь, я с тобой. Давай.

Апофеоз минует ратный.

Мы только корм для хищных стай.

Но не сейчас. Не здесь. Ах, старче,

Что я могу, что можешь ты?

Мы страждем все, и снова алчем

Обмана этой красоты…

Ты понял. Я не о Елене.

Елена маска, шутка, блажь.

Поплачь со мной. Нетленно тело.

Теперь не твой, не мой, не наш,

Он охраняем кем-то свыше.

И утихает злость во мне.

Дыши со мной, раз он не дышит.

Нас кто-то слышит в тишине.

И будет утро. Сила хлынет

И позовет нас убивать…

Но не сейчас. И чую, ныне

Ты отче мне, а ночь мне – мать».

Струится мутно «Илиада»,

Впадая в совесть наконец.

Тебе, друг, славы – или ада?

Ты сам – любовник иль отец?

Пускай любовь, любовь до гроба –

Здесь нет гробов и нет могил!

Раз бог свирепый, низколобый

Уже на всех нас затаил.

И пламя, вставши гостем светлым,

Откроет нам, как Одиссей,

Что здесь оно – хозяин. Этим

И завершится эпос сей.

Витгенштейн

Ты зайдешь в минимаркет на обратном пути

И прорвешься, запальчив, к вечно занятым кассам,

Декламируя ценники, точно стихи

Высочайшего термоядреного кваса.

Ты жесток в рассужденьях о господстве сырков

В этом базово неподкрепленном сегменте.

Ты продукт проверяешь: а вдруг он браков-,

Твой фольксваген гниет на бесплатной парков-,

Твой любимый поэт не А. С., а Барков,

И ублюдки в френд-ленте.

Проревись, бедный мальчик, на милашки груди.

Что еще унесет от нас шквалистым ветром

Перемен, что нас ждет, что нас ждет впереди,

И где это?

Твой пассат невиновен – он попал под муссон.

Апокалипсис явствен. Клипичен музон.

Анемон занемог. Цикламен утомлен.

Этим летом нас радует нон-стоп циклон.

Твой надутый баллон

Устремляется ввысь,

Где балкон –

А с него

Виден Аустерлиц.

Наполеон –

Леннон Джон,

Только без Йоко Оно.

Он меняет треуголку на стетсон у масона.

Он сексот, это точно. Помилуйте, плиз…

Это бред. Это русская хрень. На карниз

Выбирается, крадучись, полдневная кысь.

И ты броское «брысь!» произносишь так мягко,

Что становится ясно: провалена явка,

И пассаж подан с кровью, без особых затей

Старым мастером мертвых кистей,

И разбитый рот черно-белых клавиш

Под рукой зуботычащей бога славит.

Так писала Ахматова о соре и сюре.

С этих улиц выстрелы Веры Засулич

Разнеслись по империи, как Эхо, Нарцисса

Оплакав, неожиданно прибавила в «бисах».

Я хочу Винни-Пуха.

Я хочу пира духа.

Дыр в подушках и перьев.

Нам везет. Для сравненья.

Я боюсь мира с пушкой –

Это вам не игрушки.

Пусть торчат дыбом патлы –

Все равно мы крылаты.

Пусть молчат наши иннер

Голоса, пусть я длинный,

Как верста, но я – в розах,

И пойду осторожно.

…И ты идешь в минимаркет на обратном пути,

Горделиво игноря ихний месседж «вход рядом»,

И ты слышишь, как, очередь тираня, кассир-

Ша командует хрипло: выкладываем!

И ты выложишь. Чек твой рванет, как чека,

Разнося все в клочки на семейном скандале…

Кысь ухватит с ухмылкой два бонус-сырка

И сожрет их позднее в подвале.

Это рэп от блондинки из шестого окна.

Это трэш от любимца всего интерната.

Это лучшие в мире стихи. И я зна-,

Что взрывается не чека.

А граната.

Кривой эфир

Передают:

Открыли поэта

В энтропийном разбеге.

Передают:

Открыли художника

За планетарной коррозией.

Передают:

Открыли актера,

Начинавшего с роли вора.

Передают:

Разоблачили бога

После двадцать восьмого поджога.

В неоплаченный отпуск

Мы рвемся, как в бой.

Неоплечившийся отпрыск,

Сила с тобой!

Неоплаканный мир

Восстает из могилы,

Отвалив камни с глаз

Коллективного Вия.

Констелляции.

Смерти пляс.

Светит нам

Чистый радий глаз.

Радиация –

Это миф.

Это просто

Кривой эфир.

Мы когда-нибудь будем в прямом эфире –

Если только возьмем телеграф и мосты…

Оправляйся же, брат. В твоем похмельном кефире

Что-то бродит. А тело – это лишний костыль.

Передают:

Вы окружены.

Передают:

Предлагаем сдаться.

Но открыты мы для страны,

Хоть в аду ты нас схорони!

А страна нас отроет, братцы.

Так откройте! Откройте поэта –

И более не закрывайте!

Вы отройте, отройте поэта –

И более не зарывайте!

Золушкиной карете

В тыкву усохнуть – не дайте!

К черту картели эти –

Размести меня на своем сайте!

Постели мне рядом с собою.

Сдвинем койки, запремся в палате

И прошепчемся все ночное.

Я сегодня нашел брата.

Не оставляйте поэтов!

Носитесь, пылинки сдувайте!

Присутствуйте!

Не исчезайте!

И вас не забудут за это.

Кони Клодта

Клодтовы кони, вы в толкотне,

Будто на тронах, выситесь вне.

Вас обтекает шумный поток.

Был бы породы в нем хоть кусок.

Хоть завалящий… Где ты, рука,

Что укротит три ваших рывка?

Радость одних узнавания сил,

Вас не Горгоною окаменил

Мастер, а в боги движенья возвел.

Что же теперь мы движеньем зовем?

Те, кто считают, что живы вполне,

Смотрят на вас. А вы – мчите вовне,

Вместе с планетой взойдя в абсолют,

В принципе ненаблюдаемый тут.

Мир роковой и державный – избыт.

Церковь – оглохла от звона копыт!

Ветер и удаль, усилье и пот

В круг испытания воли зовет.

Клодтовы кони, вас покорит

Только нагой, только сбросивший стыд.

Только его вы не сбросите в грязь,

Над Диомедом зубасто смеясь.

Вынь, человек, из футляра себя!

Что ж ты забыл, что лепила тебя

Та же рука, что природы красу?

Клодтовы кони нагого несут.

Мир – это сказка с хорошим концом.

Вон он шагает с открытым лицом,

Вон он идет, ничего не боясь,

Вечной любви навсегда покорясь.

Там, где сгноил нас неправедный суд,

Там, где к победе не рвутся – ползут,

К нам! в четырех ипостасях един,

Конь и его молодой господин.

Вечность, ты снова и снова даешь

Времени строгий урок: оно ложь.

Высшею доблестью входит к богам

Тот, кто в прекрасном мгновении сам.

Жар жизни

У зеленых костров в бело-розовых искрах

Не согреться и голода не утолить –

Если только не сыт ты дыханием чистым,

Если только не станешь ты воздух сам пить.

У зеленых костров в повесенних становьях

Мало людям тепла, чтоб прибиться к нему

И смотреть, как летят пчелы рыжего роя,

Прочь гоня, словно Ио, ревущую тьму.

Вон зеленый костер в центре сада пылает.

Ты рукой своей плотной поводишь над ним.

И на миг гипотетика мозг твой пронзает,

И ожог метой Каина в мысли храним.

Не зажаришь на нем ты добычи исконной,

Но и сам не сгоришь. Наши желты костры.

Мы душою еще в подземельях паленых,

Нам до зелени этой – расти и расти.

Мы в чесотке азарта сдираем приличье,

Прорываясь с пожаром ружей в мир лесов.

Это нежность с нас сходит, как пух ангеличий.

Обрастает дракон чешуею костров.

Если есть в мире феникс, то он – изумрудный,

А оставшийся пепел его снежно-бел.

Мы же носим в нас тлеющий уголь загрудный,

Как естественный двигатель танковых тел.

Мы из ада. Ведь он – в наших лицах горячих,

В бледной женщине, с нашей едящей руки,

Отдающейся нам, исступленья не пряча,

Потому что в нас пламя подземной реки.

Но зеленый костер, над которым трепещет

Воздух, сладко дрожа от блаженства любви –

Не из черных, обугленных адовых трещин

Его пламя взвилось. Но о том ты ни-ни.

Кто спешается возле него, кто в молчанье

Его искр полет и узор все ж следит?

Если здесь наше царство, оно же – изгнанье,

Как назвать нам владенье миров посреди?

Как назвать нам владенье куста, и травы, и

Еще лепестков, и летучих семян,

Если дышит на нас чем-то злым, ядовитым

Из скромнейшего сада – не буйных лиан?

Это тонкий огонь, это жар самой жизни,

Это знак, что неполно твое торжество,

Человек. И ты рыщешь по саду садистом

И нещадно, за ночь, вырубаешь его.

Но останется что-то. И воздух жжет горло,

И слезятся, как будто от дыма, глаза

Этим утром свежайшим. Придет аллерголог

И сочувственно скажет: природа, растак…

Но ребенок больной не в оранжевом рое

Будет яркого рая знаменье искать.

Подожжет он твой мир насаждением новым,

И роса по щекам его будет стекать.

Шаманы всеединства прострут свои ветви;

Исходящая семенем, мыслью, смолой,

Их кора станет грамотой нового века.

Шевельни же губами, великий немой.

Это знает лишь мертвый. Он долго восходит

От подземного тлена – к небесным корням.

И вступает, взойдя, под зеленые своды

Высочайшего мира – из гибельных ям.

Благовеянье вдруг нас коснется, как память

О каких-то эльфийских, воздушных пирах…

Но суды и сады происходят над нами,

Лишь когда обратились мы в пепел и прах.

Ахилл. Молитва воина

Не прячь меня от битвы.

Как Лето не скрывала

Свет доблестного сына

От злой и темной твари

С разинутою пастью,

Что поглотить искала

Плод долгожданный чресел,

И мир подслеповато

И страшно озирала –

Не прячь меня от битвы.

Ты слышишь, мама, слышишь?

Сегодня, лишь сегодня

Я истинно рождаюсь.

Не убирай оружья,

Не преклоняй колени,

Не обряжай в одежды

Постыдные девичьи.

Ведь если хочешь счастья

Ты моего, позволь мне

Жить как, как захочу – я.

И не трави слезами.

Новое слово о тьме

Я – твой Полоний, но хороший,

И дам тебе совет, мой принц:

Жизнь не прощает этой дрожи

И слез над ворохом страниц.

Жизнь – для людей простых, довольных

Собою и набором благ,

Добру чужих, злу подневольных…

Кто не мудрец и не дурак,

Тот к ним вписался идеально.

А остальное – смех и грех.

Не плачь, мой принц. Я уступаю

Жестокой смерти наконец.

Ты повторишь все то, что было,

И путь предшественников в ад

Пройдешь – быть может, с большей силой –

И будешь там, иль станешь свят.

Но то, о чем тоскуют очи,

Недостижимая страна –

Как не встречается день с ночью,

Не дастся поискам она.

И пусть все сон. Великий грешник

Там со святым грызет порог.

Довольно врать. Довольно песен.

Одной лишь тьмой владеет бог,

И лишь ее он нам вручает,

Как ночи зеркало – душе.

Иду. Не знаю, кто встречает.

Не надо, принц. Довольно же.

Как был бессмысленный наставник

Сестре и брату, что ты знал –

Я лишь Полоний. Дух державный

Меня навеки оковал.

Что вижу я поверх пределов?

Одну лишь тьму. Ее зрачок

Вперился в мой. Лепечет перлы

Безумный дочкин язычок.

Но я с пугающею силой

Вцепился в сумрачный покой

Руки кровавой и немилой

Своей хладеющей рукой.

Ну, ближе, принц! До дна, до сердца,

Чтоб по эфес вошел клинок!

Жизнь, как трагедия, бессмертна,

Иначе б автор не был бог.

О чем задумаюсь, что вспомню…

Я был вообще – или не был?

Но надвигается огромный

На душу мрак в сто тысяч крыл.

Несите, ангелы, несите

Нас в небеса, где пуст престол,

Где вы вниз головой висите,

И упразднен злосчастный пол!

Ну что ж, ну что ж. Где ставят подпись?

Я признаюсь. Я сознаюсь.

Не надо, принц. Ты должен мощью

Облечься. К черту эту грусть.

Я вижу: скоро присягнут все.

И будут изгнаны друзья,

И на круги свои вернутся

Пророк и ложь, огонь и я.