Вот уже совсем почти стемнело небо, вот уже почти зажглись и звёзды, вот уже и лавочка, что стоит у парадной. Он сел на неё, перед штурмом лестницы, перед подъёмом на пятый этаж, без лифта, без энтузиазма, без будущего. Он вновь смотрел на то, как зажигают звёзды, он пальцы сплёл, он знал, что здесь появится Манчестерский терьер кого-то из его соседей. Собака, корни которой в городе с плачущим небом, почти как здесь, почти как в Петербурге. Раздался шорох листьев, из кустов выскочил жизнерадостный пёс и бойко подбежал к нему. Пёс громко гавкнул, встал передними лапами на скамью рядом с ним и, как всегда стал нюхать на расстоянии его лицо, потом забрался на скамью целиком и, пробурчав что-то на собачьем языке, сел рядом, тяжело вздохнул и стал вертеть головой по сторонам, напрягаясь, каждый раз, когда замечал мимо бредущего кота или птицу. Пёс так же внимательно следил за каждым движением редкого прохожего, готовый напасть на того, при малейшем намёке на агрессию. Раз в три минуты манчестерец лаял, коротко и громко. Потом открылась дверь, и мальчик с третьего этажа позвал собаку домой. Пёс внимательно рассмотрел мальчика, убедился, что это за ним, спрыгнул со скамьи и исчез в полумраке подъезда. А он остался сидеть и смотреть в темноту, не долго, ещё только пару минут. Он не любит темноту, именно с неё всё и началось, всегда, как ни крути, всё начинается с темноты. Они все уходили от него в темноте, по очереди, по страшной очереди, в страшной темноте. Сначала ушла она, случайно, потерявшись в небе, наверное, она сразу стала ангелом. Потом ушёл его мальчик, вскоре после неё, через несколько месяцев, тоже случайно, он потерялся в воде. Его, правда, нашли, только уже непонятно, зачем. Он остался вдвоём со своим старым другом, единственным другом, оставшимся за всю излишне человеческую жизнь. Большой швейцарский Зенненхунд плакал тогда вместе с ним, ему было стыдно, что и он тоже покинет его, ему было горько оставлять его одного, но оба они знали, что рано или поздно, но Большой швейцарский Зенненхунд покинет своего друга. Своего, теперь, единственного друга.