Скоро мать позвала всех в хату на завтрак. Её щедрость в это утро всем была понятной. Перед предстоящей тяжелой работой нужно было основательно подкрепиться. Большая сковорода со шкварками стояла на столе. Рядом исходила паром насыпанная горкой в большую глиняную миску картошка. Высокая стопка толстых блинов остывала рядом с трехлитровой банкой молока.
– Отведи Витьку к тетё Шуре, – давая Коленьке бутылку с молоком и блин, после завтрака приказала мама. В своем дворе их встретил крестный.
– А крестники, ну заходите. Валентина, иди принимай пополнение, – оторвавшись от дел, громко произнес он, повернувшись к раскрытой двери сеней.
– Так вы я смотрю даже со своим харчем, – подходя к обоим своим крестникам, произнес он, гладя их по головам. Из хаты вышла старшая дочь крестного. Взяв в одну руку у Коленьки молоко с блином, второй рукой начала направлять Витьку в проем двери, разделяя собой братьев.
– Ну, пошли, Витька, к нам в хату. Там тебя ждут Толик с Оленькой, вместе дружно играть будете. Переступай ножками через приступку. Вот, вот, так…, правильно…, молодец, – отвлекая, заговаривала она несмышленыша – малыша.
И когда ещё ничего не подозревающий Витька вошёл в сени, она помахала ладонью, сзади протянутой руки Коленьке.
– Уходи мол, тихо и незаметно, дальше я сама с ним…, – говорил ему безмолвный жест опытной няньки.
Коленька стоял и крутил в руках свои кеды. Раньше чисто вымытые, они приятно смотрелись.
– Что с ними после болота будет? – думалось ему. Коленьке очень хотелось такими их и сохранить на поездку в Артек.
– Обувай, обувай, – приказывала мать.
– Ишь, что удумал. Босиком он пойдет. Додумался, – на болото босиком. Там же гадюки, и трава колется, ноги поранишь. Да и идти туда далеко, целый час, – убеждала мать. Мишка с Ванькой уже обули свои кеды. Заканчивая приготовления, обутыми в лапти ходили по двору и отец с матерью. Из дома всей семьей вышли раньше обычного. Коленька со связкой из трех граблей на плече, шёл за отцом с мамой. Сзади Мишка с Ванькой тащили десятилитровую пластмассовую канистру с водой. Не последовав совету родителей нести её вместе, повесив на палку, братья, поочередно меняясь несли её положив себе на плечо.
У отца на одном плече была самая тяжелая связка инструмента, на втором висела торба с едой, а сзади заткнутым за брючный ремень находился небольшой топор. Мама несла небольшую связку оставшегося инструмента и завязанную сзади на плечах в виде рюкзака хустку с едой. Вышли с улицы на выгон, деревенский пруд остался позади. По выгону, идущей дорогой, направились в сторону болота.
Впереди, по тропинке, ведущей со второй деревенской улицы, на которой проживала бабушка Ганна, с бабушкиной улицы, как её всегда называл Коленька, к дороге приближались дядя Степан со своей женой. По находившейся на их плечах поклаже было понятно, что они тоже направляются грести сено, на болото. Сошлись вместе на дороге. Дядя Степан, был заметно постарше отца и поэтому отец с мамой, приостановившись здороваясь, пропустили кладовщика с женой вперед.
– Небось, под озеро идете? – чтобы завязать разговор спросила подошедших мать.
– Да, туда, – ответила ей тетя Вера.
– Поближе к родным краям, а Степан Станиславович направляешься? – услышав женский ответ, вмешался в разговор и отец.
Ничего не ответив, дядя Степан молча шёл впереди по дороге. Молчала и его жена. Коленька заметил, как шедшая рядом с отцом мама, вдруг всполошившись, недоуменно строго взглянув на отца, покрутила пальцем свободной руки у своего виска, и сразу же этой рукой изобразила постукивание кулаком по голове, всем своим видом говоря ему: "Думай, что говоришь!" Надоумленный жестами мамы, отец опомнившись, сразу сменился в лице, растерянно пожал плечами и уже сожалея о сказанном, как всегда в таких случаях, расстроено махнул свободной рукой и уставился на маму.
– Ну что теперь… . Ляпнул, не подумал, – говорили в ответ его глаза жене.
– А давно вы там косили свой пай, – громко, нарочито веселым голосом, пытаясь скрыть возникшую неловкость, задала вопрос впереди идущим мама.
– Давно, – коротко и как – то сухо, с задержкой, ответила ей тётя Вера.
– А то мы четыре дня назад косили. Вот идем и волнуемся, а высохло ли оно? – продолжала она заговаривать возникшую неловкость. Ответа на это не последовало. В натянутой неловкой тишине все следовали дальше.
Мама опять с укором бросила короткий взгляд на отца. Тот с расстроенным видом, дернул головой и рукой, словно опять говоря жене: "Ну что теперь поделаешь, сам об этом жалею!"
– Правильно люди говорят, слово не воробей, вылетит назад не воротишь, – всё поняв из разговора взрослых, подумал Коленька, наблюдавший со стороны всю эту сцену. Он переложил вдавившуюся и начавшую уже тяжелеть связку с граблями на второе плечо, для поддержки положил на её конец вторую руку и давая отдохнуть разгруженной стороне своего тела, шагал дальше за родителями.
Проснувшаяся в душе жалость к шедшему впереди всех дяде Степану, заполнив сознание воспоминаниями, закрутилась в его голове. А появилась она у Коленьки два года назад. Ему вспомнилось, как два года назад, на 9 Мая, День Победы, в деревенском клубе был концерт. Наряду со школьниками, выступали и приехавшие из города настоящие артисты. Когда они хором пели хорошую песню "Хотят ли русские войны?", – все её уже много раз слышали, и всё было нормально. А когда один дядя артист потом запел новую песню: "Враги сожгли родную хату…", – то с сидевшим в зале с медалями дядей Степаном стало вдруг плохо. Он разрыдался, заметался в истерике и его даже вывели из клуба на улицу, и больше на концерте дяди Степана не было. Никто раньше такой песни не слышал, и не ожидал такого. Концерт прервался. А песню потом люди попросили артиста спеть ещё раз. Артист пел, а все взрослые её слушали и плакали…
А потом, когда шли с концерта домой, то внукам, почему так случилось с дядей Степаном, рассказывала бабушка.
Оказывается, у дяди Степана было всё так, как в этой песне… Во время войны его хату, жену и двух маленьких детей сожгли немцы.
Родился и жил раньше дядя Степан в соседней деревне Копацевичи. Когда началась война, он первым ушёл на фронт.
– Не всех военкомат успел отправить на фронт. Через день налетели на город немецкие самолеты и военкомат разбомбили. Оставшиеся мужчины разбежались по домам. А ещё через день в деревню приехали немцы. Многие мужчины убежали в лес и потом, как и наш дедушка, стали партизанами. А кто не убежал, тех немцы сделали полицаями, кого заставили, а кто и сам согласился, – рассказывала бабушка.
– Потом, пойманных двух братьев партизан из Копацевич, немцы допрашивали, заставляя их показать партизанский лагерь. Кацубы сделали вид, что согласны, а сами завели большой немецкий отряд совсем не туда, а далеко в лесное болото. И было это зимой. Потом партизаны нашли это место. Нашли и расстрелянных братьев – героев. А немцы все замерзли в болоте, и всё их оружие досталось партизанам, – говорила бабушка.
– Потом, за это, в Копацевичи приехал другой отряд немцев. Согнали всех людей деревни в колхозное гумно и подожгли его. Там были и первая жена с детьми дяди Степана. И все хаты в деревне фашисты тоже сожгли. После войны Копацевичи вновь возродились, а дядя Степан, пришедший с войны жить там больше не смог. Сошелся в нашей деревне с тетей Верой, у нее муж на войне погиб, и с тех пор живут вместе, – поясняла тогда бабушка. Не раз об этом рассказывалось и учителями в школе. Только Бабушка говорила, что людей сгоняли в гумно не немцы, а какие-то проклятые хохлы-бандеровцы , что они страшные нелюди, страшней фашистов были. А немцы только стоя в стороне посматривали, да папироски покуривали.
– А нашу деревню немцы не сожгли. Бабушка говорила, что её Бог уберег, – под конец вспомнилось Коленьке.
– А Кацубам после войны возле Копацевич у дороги памятник поставили, и сейчас их люди называют наши белорусские Сусанины. И возле этого памятника сейчас школьников, каждый год принимают в пионеры, – вспомнилось Коленьке.
За озером угодья нашего колхоза заканчивались и начинались угодья Копацевичского колхоза. Невдалеке от озера и располагалась деревня Копацевичи.
Вздохнув, словно снимая с души тяжесть, навеянную мыслями тяжелых воспоминаний, Коленька, не останавливаясь, осмотрелся вокруг. От удаляющейся деревни, из разных её мест, с инструментом на плечах в сторону болота группами тянулись люди. Слева с канистрой на плече шёл Мишка, а Ванька, отдыхая от груза, крутя головой по сторонам, шёл сзади всех. Вдруг, взглянув вперед, Коленька заметил, что шедшие впереди рядом колхозный кладовщик с женой уже были значительно впереди.
– Это родители умышленно приотстали, – понял Коленька. Выгон кончался. Деревня осталась позади. Слева показалась поросшая кустарником низина. В этой большой площади, болотистом месте, люди копали себе торф для топки на зиму. Высушенные на солнце его брикеты, долго и жарко тлели в печках, с большим успехом заменяли даже сухие березовые дрова.
– Мы с тобой так и не решили, что будем завтра делать, – обращаясь к отцу, нарушила затянувшееся семейное молчание мама. Коленьку это заинтересовало, и он стал вслушиваться в разговор родителей.
– И картошку свою в поле пора уже, наверное, окучивать, хорошо бы и торфу на зиму накопать. Завтра ведь воскресенье или ты забыл, – говорила отцу мать. Видимо недавно начавшие появляться увеличиваясь в количестве чёрные башенки сложенных людьми для просушки брикетов в низине, напоминанием, озаботив, привлекли внимание и родителей.
Смысл последнего напоминания мамы Коленьке был понятен. Воскресенье было выходным днем в неделе и единственным днем, когда колхозникам можно было делать свои дела. В случае не выхода на работу в рабочие дни, работники колхоза наказывались.
– Картошку окучивать скучно, лучше бы пошли на торф. Копать торф, куда веселее, – подумалось Коленьке.
– А то скоро жниво начнется, тогда о выходных забудь, и по воскресеньям гонять будут, отлучится на свои дела и дня не дадут. Эти нормы в гектар, серпом месяца два жать будешь, то жито, то пшеница, то овес, то ячмень, – вспомнив о тяжелой, предстоящей для всех впереди работе, напомнила мама. Отец, идущий рядом, молчал.
– Вообще-то по воскресеньям люди в церковь ходить должны, – как-то колко, в душе не соглашаясь с предложениями другой стороны, вдруг ответил он. Видя несогласие мужа, жена промолчала.
– Давай, наверное, покуда стоит такая сухая погода, завтра пойдем торфу накопаем. Картошка подождет. Жара для торфа нужнее, – похоже, всё обдумав за это время, произнес отец.
– На том и порешили, там и Богу помолимся. Я думаю, он нас грешных простит, – словно утверждая семейное согласие, произнесла мать.
Торф в этой болотной низине залегал очень глубоко, и чем из большей глубины его можно было извлечь, тем был он лучшего качества. Но этому всегда мешала заполняющая яму рыжая грунтовая вода, поэтому глубже трех метров копать его уже было невозможно.
Коленька уже не раз вместе с Мишкой и Ванькой помогал родителям копать торф. Отец расчищал от дерна место размером метра три на четыре и специальным, похожим на лопату резаком вырезал из черной жирной почвы брикеты размером с кирпич, выкладывая их на края углубляющейся ямы.
Дети вместе с мамой бережно относили эти хрупкие брикеты подальше от ямы, раскладывая их для просушки на траве. Неделю полежав на летней жаре, они, уменьшаясь в весе и объеме, становились легче и прочней. Потом брикеты складывались попарно со щелями крест-накрест, в столбики, для окончательной просушки. Детям такая работа даже нравилась. Измазанные черной грязью, при обмахивании от оводов и слепней, бегали они туда – сюда со скользкими грязными брикетами, по одному на каждой руке весь день, до окончания работы.
– Значит, завтра все пойдем копать торф, – подумалось Коленьке.
На копание торфа брали с собой и Витьку.
– Того и гляди за этим малышом, чтоб в яму не упал, – подумалось ещё при этом Коленьке.
А сзади, по дороге, нагоняя друг друга, цугом на болото шли люди.
Впереди и справа, изредка поросшая кустами лозы, начиналась бескрайняя сенокосная гладь, зелень которой нарушали лишь темные пятна старых одонков. И покуда, ещё редко на ней стояли стога сена. Многие из людей, сворачивая направо, направлялись на свои сенокосные паи.
– Вон и наш участок, справа от этого куста, – указывая в сторону, на один из кустов, произнес отец.
И этот, второй участок сегодня родителями было решено сгрести, но только после того, как будет убрано более нужное сено на участке подальше, возле озера. Идти до него оставалось ещё километра полтора.
Тридцатиметровой длины ряды прокосов сена, извиваясь параллельными узорами поперек уходящего вдаль участка, украшали в полгектара площадь вытянутого отцом пая при дележке лучшего сенокосного места на болоте. Мякотью под ногами приятно отзывалась влажная болотная почва, до конца не просохшая даже в эту затянувшуюся жару. А в наиболее низких местах, под ногами чавкала рыжая болотная вода.
Поснимав с запотевших плеч поклажу, расположились на центре ранее отцом скошенного участка, где ещё тогда он облюбовал наиболее сухое место. Рядом, метрах в десяти, темным кругом светилось пятно старого одонка. Солнце, всё выше и выше поднимаясь на чистый небосвод, вытесняя остатки утренней прохлады, теплей прогревало воздух.
Словно обозначившись, начинала о себе напоминать своим приближением будущая дневная жара. Более приставучими становились кружившиеся возле оголенных участков тел оживившиеся слепни и оводы. Экономно, не вдоволь, напились воды. Отец пил последним. Сделав из канистры глотка три, он опустил её в выкопанную до этого топором в мягкой прохладной почве яму. Мать, доставая из хустки бутылки с молоком, погружала их в рядом заготовленные отцом лунки. Мишка с Ванькой развязывали принесенный инструмент, и чтобы он издалека был виден и ненароком лежащий не затерялся в траве, ставили его вертикально, втыкая концами рукояток в мягкую болотную почву. Все эти мелкие суетливые нужные дела, которых нельзя было избежать, делались быстро и как бы незаметно, без учета к основной предстоящей работе.
Почему так это всё надо делать, Коленька уже знал. Этому его не раз уже учил отец.
– Почему нельзя на болоте где попало кидать инструмент на землю, а надо ставить его вертикально? – поначалу, приучая к этому сыновей, всегда спрашивал отец.
– Потому что в траве, не заметив, можно наступить на грабли и получить по лбу, – подумав, отвечал известное Коленька, когда настал его черед обучения. Найдя ответ недостаточным, уже обученный этому Ванька, с важной миной превосходства в душе, глядя на Коленьку, молча, загадочно улыбался.
– А ещё, и главное? – требовал дополнения ответа отец.
– Что ещё страшнее этого может быть? – молча, глядя на отца, недоуменно думал Коленька.
Видя, что сын дополнить ответ не может, главное начал пояснять сам: "Эх, ты, голова два уха. По лбу это хорошо, чтобы поумнел, и никогда ставить не забывал. Наступив на грабли можно их сломать, а других здесь и нет, чем тогда сено грести. А об лежащие вилы так можно ногу поранить, что в больницу попадёшь. И, в конце концов, инструмент так в траве может затеряться, что и не найдешь. Вся работа сорвется, – заканчивал лекцию отец.
– Аа…, – вырвалось у Коленьки.
– Вот тебе и аа…, голова два уха, – повторял свое любимое отец.
– Обо всем думать надо, всё предусмотреть, а то потом, как говорится близок локоть, а задницу лишь рукой почесать можно, зубами до неё не достанешь, – убеждая, всякий раз произносил отец свою любимую неправильную и смешную поговорку.
Прикрыв от солнца охапкой захваченного с прокоса сена принесенное на обед, мать поднесла горсть сена к лицу и, пытаясь определить его качество, начала вдыхать аромат травы.
– Красота муражок, – довольная произнесла она, бережно опуская пучок на лежавшую у ног охапку.
Без слов, спешно разобрав из стоящего частоколом в куче рабочими частями вверх инструмента грабли, все направились назад к началу участка. Подойдя к месту, мать, прислонив к телу грабли, быстро перевязала на голове как можно больше закрывающий от солнца лоб и щеки свой белый платочек, надежнее завязав сзади на шее его концы узелком, перекрестилась и со словами: "Господи помоги", – пошла к началу первого ряда.
Лежащее в рядах сено, в начале необходимо было с концов сгрести в кучу на середину участка. Разделившись на пополам, в две группы, к этому и приступили. Скоро от сгребавшихся один за другим рядов, на середине участка от куч, из в разворошенном беспорядке лежащего сена начал образовываться высокий валок. С одной стороны остающегося сзади валка работали мать с отцом, с другой, подзадориваемые успевать за ними дети. Навыки в данном деле у команд были разными, но недостатки одной из команд, по замыслу второй, компенсировались превосходством в количестве. И этой компенсацией Коленька больше чувствовал себя. Мишка с Ванькой лишь почти успевали за родителями, и Коленька должен был покрывать эту разницу. И покрывать он её старался, как мог усердней.
Вставая на начало очередного ряда, он граблями сгребал сено, скручивая его в ком. Вначале всё шло хорошо, потом ком, увеличиваясь, становился тяжелым и непослушным. Для сгребания ряда дальше граблям уже приходилось помогать ногой, ещё после двух – трех совместных движений ноги с граблями, значительно увеличившийся ком сена становился рыхлым и неуправляемым, разваливался в стороны, мешая работать соседям. Ряд за рядом, эти невзгоды в работе ощущались всё острей и начинали раздражать. А тут ещё этой досаде помогали пытающиеся укусить оводы и слепни, с усилением жары активней начавшие докучать, садясь на вспотевшие голые части рук, шеи и лица. Немножко давал о себе знать ещё до конца не заживший, как следует за ночь, вчерашний мозоль на руке.
– Коля, чище, чище подгребай сено. Что ж ты его сзади за собой оставляешь, – словно в унисон этому вдруг раздался мамин голос.
– Вон в землю сколько навтаптывал. Ни одной травинки не должно за тобой сзади оставаться, – делала замечание она.
– Не таскай ты по земле грабли, а приподнимай их. Держи как бы навесу, так и легче работать будет, и лучше будет получаться, – учила сына мать.
Коленька прекратил работу, осмотрелся вокруг. Остановились на миг, взглянув на него и работавшие рядом братья. Коленька увидел недовольный взгляд рядом старающегося на половине своего ряда Ваньки.
– Мешаешься тут под ногами, – говорили ему уже куда более – лучше освоившего это дело глаза гордеца.
Терпеливый, успокаивающий взгляд Мишки, говоривший, – Ничего, по – спокойней. Тяжеловат пока ещё ком для тебя, – тут же забиравшего часть отвалившегося к нему сена в свой ком.
Заметил безмолвный, понимающий взгляд работавшего на другой стороне валка отца. Мудрый и успокаивающий, всё это, пока ещё по малолетству, прощающий сыну. Его еле заметную усмешку на устах.
– Ничего, старайся и научишься делать это быстро и как следует. Смотри как надо в таких случаях, – говорили при этом его добрые глаза, а руки ловко орудуя граблями и ногой, догребали свой ряд сена в валок.
– Во, как легко и просто у отца получается. Сейчас и я так попробую, – промелькнуло у Коленьки.
Сзади, возле края участка, мимо прошли люди. Издалека поздоровавшись, направились дальше.
– Не устали ещё? – ответив на приветствие, спросила работающих сыновей мать.
– Нет, нет, – начало слетать дружное с их уст.
– Давайте, наверное, передохнем, да водички попьем, – предложила всем она.
Услышав мамины слова, Мишка, бросив свои грабли на пушистый валок, побежал за канистрой.
–Люди только идут, а мы уже четверть участка в валок сгребли, – осматриваясь, довольная, вновь произнесла она.
Скоро валок ещё более удлинился и поравнялся с торчавшим вверх остальным инструментом. Вытираясь от пота, опять пили воду из тут же находившейся в прикрытой яме канистры. Вода хоть и хранилась в яме, но была уже не такой прохладной как в начале. Пили молча, осознавая её здесь дефицитную ценность, без напоминаний со стороны, понемногу. Коленька знал, что если, не удержавшись, начнет пить вдоволь, то остановлен не будет, замечания родители не сделают, но потом перерасход распределенного дневного баланса в канистре будут регулировать уменьшением своих глотков. А отца с мамой Коленька больше всего любил и жалел. Как и все, сделав три больших глотка он отнял горлышко канистры от рта.
– Попей ещё, тут же услышал он предложение мамы.
– Всё хватит, не хочу больше, – свято кривя душой, отказываясь, заверял он маму.
– Эх, хорошо бы сейчас, как вчера той родниковой, холодной и вдоволь, – подумалось ему.
Жара усиливалась. Вокруг, в разных концах безмолвной болотной дали виднелись работающие группы людей. И лишь вверху высоко, в чистой голубизне неба, маленькими точками порхали жаворонки, своей еле слышной трелью нарушая жаркую тишину летнего дня.
Длинный, немного извивающийся по центру участка, обдуваемый легким сухим ветром валок, вбирая в себя лежащее в прокосах сено, удлиняясь, подползал к концу участка.
– Пойдем, наверное, сынок с тобой, да подготовим для стога одонок. Поможешь мне лозы натаскать, – воткнув в землю возле валка свои грабли, сказал Коленьке отец. Установив рядом заметными, чтобы не затерялись и свои грабли, Коленька радостный побежал за отцом. Однообразная работа по сгребанию сена в валок, ему порядком поднадоела и уже казалась нудной и неинтересной, и предстоящая её смена его обрадовала. Отец подошёл к месту, где расположились по приходу, захватил свой топор и, осмотревшись, направился в сторону ближайшего куста. Довольный, подминая высокую траву, за ним засеменил и Коленька. Разросшийся на свободе, метра четыре в диаметре лозовый куст, тихо шелестел на слабом ветру своими разной длины тянущимися к небу стройными ветками. Отец, влезая в его глубь, рубил наиболее из них длинные и выбрасывал из куста сыну. Коленька подхватывал ветки и складывал их в кучу.
– Таскай понемногу их к одонку, – скоро послышалось из куста.
Набрав за срубленные концы охапку побольше, Коленька потащил ветки. К половине пути, по – началу легко скользившей листвой по мягкой траве хвост охапки заметно потяжелел. Словно чувствуя занятые руки, все наглей начал садиться облюбовавший потное лицо кружившийся слепень, и уже не так боялся резких дерганий головы для его отпугивания. В момент его очередной затянувшейся посадки на лбу, Коленька остановился, быстро освободил одну из рук и удачно прихлопнул уже начавшего больно жалить кровососа, в отместку раздавив его до кишков. Отдыхая, немного постоял на месте, вытирая от пота лицо и чеша место укуса. Поднимавшееся к зениту солнце уже жарко пригревало. Немного отдохнув, потащил ветки дальше. Подтащив охапку к одонку, бросил ветки рядом и отправился назад. Поняв, что в первой охапке свои возможности немного завысил, во вторую охапку веток набрал немного меньше. Уже без отдыха дотащил её по примятому следу травы и опять отправился назад.
Навстречу с большой охапкой веток и своим топориком за поясом шёл отец.
– Сходи, притащи остальное, – поравнявшись, произнес он, глядя на сына.
Не дойдя метров четырех до кучи лежавших веток, Коленька заметил ползущую по веткам гадюку. Да это была гадюка. Более темный её окрас отсутствие на голове, возле ушек жёлтых пятен, как учили старшие братья, не раз показывая при случае подобное её отличие от неопасного ужа, свидетельствовали об этом. Противная, локтя в два длиной ползучая тварь, видимо заметив приближающегося человека, ускорив свое движение, сползла с веток и растворилась в высокой траве. Захватив в охапку за концы сложенные ветки, Коленька начал быстро удаляться от куста. Взгляд невольно опускался под ноги, где подминая притертую раньше к земле ветками траву, мелькали кеды. Вспомнились мамины слова утром, убеждавшие сына не ходить босиком на болото.
Когда Коленька притащил оставшиеся ветки, отец уже чинил старый одонок, укрепляя его новыми ветками. В образуемую около четырёхметрового диаметра круглую площадь старого одонка, он, в наиболее слабых местах, втыкал поглубже в землю новые ветки и на полуметровой высоте от земли их обламывал, складывая пушистые концы веток с листвой крест – накрест. Получался на множестве мелких свай помост, на котором, не касаясь мокрой земли, будет стоять стог сена.
– Отложи эти ветки в сторону, я их отобрал на опузины, – увидев подошедшего с ветками сына, намеревавшегося их положить в общую кучу, упредил отец.
Выполнив указание отца, Коленька начал ему помогать.
– Что будет, если сено в стог не на одонке, а прямо на этой мокрой земле сложить, – спросил отец, подающего ветки сына.
– Сгниет снизу, – не задумываясь, сразу ответил Коленька.
– Правильно, полстога пропадет, сопреет до зимы, – уточняя, подтвердил догадку сына он.
– Так вот и придумали наши прадеды это устройство. Одонком его назвали, – продолжая работать, пояснил отец.
Закончив греблю сена, мать с братьями подходили к одонку. Когда они приблизились, отец, сойдя с пружинящей полуметровой высоты круглой площадки, и обходя кругом, начал её оценивающе осматривать.
– Фу, как солнце жарит, помахивая перед лицом развязанным платком, произнесла подошедшая мама.
– Сбегай Коленька принеси канистру, да воды все попьем, – обратилась она к младшему сыну. Коленька убежал за водой. Принес канистру и подал её маме.
– Не слабоват в этом месте будет, – указывая возле себя рукой, спросила отца осмотревшая одонок мама.
– Ну, ты везде изъян найдешь, – после задержки, немного недовольно ответил жене муж. Напившись воды, мама передала канистру дальше по кругу.
– Волнуюсь я. Вижу по сену, стог больно тяжелый будет, – как бы поясняя, проговорила она.
– Знаю, сам не мальчик, поэтому и усилил старый одонок. Теперь он два таких стога выдержит, – уверенно, отрицая опасения жены, заверил её муж.
Утолив водой жажду, все опять направились в конец валка. В этот раз, к находившимся там граблям, Мишка с Ванькой несли по одной четырехметровой длины жерди. Сделанные из осины, сочетавшей в себе её гибкую прочность и легкость, они предназначались для переноски копён сена к одонку.
Играя отполированными сеном и руками от многолетнего служения деревяшками, словно пиками, они на ходу, изображая рыцарский турнир, баловались. Скоро их опасное занятие пресекли родители.
Разворошенное, в беспорядке лежащее в валку сено, начали складывать в копны. Все накинулись на конец валка, разбирая граблями со всех сторон из него сено. К выставленной вперед ноге, загребая граблями из валка мелкими комками сено и многократно, их прихлопывая к ноге, у ноги формировали по своей силе, как поднять, охапки, из уже упорядоченно в них лежащих сенных волокон. В такой охапке сено уже не разваливалось и придерживаемое граблями удобно в руках переносилось и послушно складывалось в копну.
Охапки делать Коленьку уже учили. Этому его учил отец.
– Вот так, показывая, надо схлопывать травинки у ноги, – показывал он.
– После чего, в охапке, они, колючие и разные, хоть и сухие скользкие, словно умиротворённые, ложатся повдоль, не топорщась как злюки друг на дружку и друг с другом не толкаются, а держатся друг за дружку крепко. От чего, что потом из этих охапок не сложи, хоть копну, хоть стог, они не развалятся, потому как эти травинки-былинки подобно родным братьям крепко друг за дружку, плечом к плечу держатся,– пояснял он.
И ещё он говорил тогда, что и мы – братья, должны друг с другом в согласии без раздора дружно жить, помогать друг другу, тогда мы все невзгоды преодолеем, и ничто нам не страшно будет.
Формируя копну, все складывали свои охапки, на параллельно лежащие на земле носилы, обжимая их с верху к земле.
В конце готовая, в человеческий рост, копна переносилась к одонку. В обратном порядке валок с сеном начал быстро уменьшаясь исчезать.
Коленька схлопывать у ноги охапки очень хорошо ещё не умел, и ему было поручено за всеми чисто подгребать сено с места разбора валка. Первую копну к одонку понесли родители. Мишка с Ванькой, складывая свои охапки на земле, вершили вторую копну. Когда родители вернулись, копна уже почти была готова. Несший в руках носилы отец, подсунул их под копну и объявил, что копны теперь будет носить попеременно с Мишкой и Ванькой, а мама, чтобы дело шло быстрее, будет их готовить. Так дальше и работали. Валок укорачиваясь, быстро таял к центру.
Отмахиваясь от наседавших слепней и оводов, Коленька подгребал за всеми оставленные мелкие комки сена. Мама изредка посматривала на его работу, замечаний не делала.
– Значит, подгребаю хорошо, чисто, – радостью мелькнуло у него на душе.
Работали все с охотой, быстро и споро, словно друг перед другом наперегонки. Отец одну копну относил с Мишкой, потом с Ванькой и так дело шло далее. Мама с помощником их готовила быстро. Не успевали, как всем понравилось говорить: "Прийти назад носилы", – как очередная копна была уже готова. Работая, так увлеклись, что не заметили, как оказались рядом с одонком. Половина валка исчезла, словно и не было. Довольные успехом, все пошли к уже стоявшей в тени одонка канистре пить воду. А здесь, с одной стороны, метрах в трех от одонка, в красивом порядке полукруга, веером стояло девять длинных и больших, выше Коленьки, похожих на маленькие скирды, копён сена.
– Всего хороших, копён восемнадцать будет, – напившись воды и осматривая всё вокруг, подытожил отец.
– Хороших, зимних, два воза сена будет. Своей корове на зиму без малого и хватит, – довольный сообщил он.
Жара усилилась ещё больше. Сыновья, , несмотря на возражение матери один за другим поснимав рубашки, сверкали на солнце своими по пояс оголенными, потными, до черноты загорелыми, детскими торсами.
Последнюю копну к одонку несли Ванька с Коленькой.
Свёрстанная из остатков в конце исчезнувшего валка сена, она была меньше обычной, и отец, видя как Коленька, уставший от однообразия подгребания и, всякий раз с интересом посматривавший на носивших, словно угадав желание младшего сына, сказал отнести копёнку ему с Ванькой.
– Тяжело ему пока, ещё надорвется, далеко ведь нести. Отнеси сам с Ванькой, – запротестовала на это мама.
Мишка, относивший с отцом предыдущую копну, в это время был оставлен им с каким – то заданием у одонка и не мог составить пару Ваньке.
– Ничего, копенка маленькая, легкая, пусть привыкает. Попробует, почувствует, что это такое, – настаивал на своем отец.
Коленька, после этих слов, и особенно взгляда на него Ваньки, уже считавшего себя в этом деле опытным, в глазах которого светилось, – ну что, слабо…, – загорелся и сам.