–А вдруг жучка увижу, – надеждой зароилось в его сознании.
–Не видно. Да и какой жучок, тут не до жучка…, – тут же отвёл от своего сознания он вдруг пришедшую мысль.
–Иди, принеси кошёлку, я насобираю немного молодой картошки покрупнее. Наварим завтра, – приказала Мать сыну.
Коленька ушёл за кошёлкой. Отец возился в загородке, устраняя дыру в заборе. В хлеву за дверью, требуя корма, шумели вечно голодные свиньи. Во дворе, жуя жвачку и отмахиваясь хвостом от мух, в ожидании дойки стояла корова. Принеся кошёлку, Коленька подал её Маме, нагнулся и опять начал ей помогать.
–Расскажи, как же всё это произошло? – вдруг потребовала Мать.
–Наверное, забыл загнать после кормежки кабана в хлев, – взглянув на сына, высказала своё предположение она.
Коленька, вспоминая, в душе хоть и винил за это Мишку с Ленькой, которые тогда торопили его идти играть на песке и отвлекли от главного, но с себя вины не снимал. И рассказывать это Маме не стал.
–Да, – после недолгого молчания тихо произнес он в ответ Матери.
–Коля, Коля, что ты себе думаешь, как же ты такое допустил! Я же тебе говорила, что этого борова нельзя без присмотра в загородке оставлять, – напомнила Мать.
–Ты думаешь, что всё маленький, – опять произнесла она и замолчала.
–Нас ведь свой огород да хозяйство и кормит, без них не выживем. Без них нам – голодная смерть. А ты вот весь этот огород свиньями стравил. Какой тут урожай будет? – упрекая сына, спросила она и тут же ответила, – Не видать теперь по осени хорошего урожая.
Мать замолчала. Закончив работу в одном месте, перешла на другое.
От того, что мы в колхозе от зари до зори всей семьей работаем, проку нет. Здесь с нас за просто так три шкуры сдирают, – поменяв тему, продолжила Мать.
–Бежать из этого колхоза надо в город, там хоть полегче. Мы же здесь хуже рабов. Больше их работаем, и ни абы как, спустя рукава по распорядку. А день и ночь напрягаемся, только бы не умереть с голоду. Ни сторожить нас не надо, – никуда мы не разбежимся. Ни кормить нас не надо, – сами кормимся. Хитро придумано, – в сердцах произнесла непонятное мать и замолчала.
–Вся надежда на этот огород, да свое хозяйство. Хотя и это всё так налогами обложили, дыхнуть не возможно, – неизвестно в чей адрес, рассуждая, упрекнула Мать.
–За землю плати, за хату плати, за корову плати, за поросенка плати, за курицу и ту плати. Всё посчитано, за всё платить надо, – в сердцах начала перечислять она налоги.
–Вон, за яблоньки, хоть ещё и яблок на них нет, посчитали уже, платить придется, – вспомнив, добавила Мать.
–Говорила я Отцу, зачем насажал этот сад, картошка нам нужнее, и так огорода мало, – начала сетовать на затею мужа она.
–Так нет же. Яблочки детям тоже нужны, съесть хочется, чтоб на чужие сады не поглядывали… – вспоминая, повторяла она его упрямство.
–Какие яблочки? Нам не до жиру – быть бы живу, – заключила Мать и замолчала.
Скоро, наверно, и вас посчитают, налогом обложат. Нарожала на свою шею, – с упреком, продолжая, произнесла она.
– А как кормить и одевать вас, их это не интересует, – слетело сердитое с её уст.
–А придёт вам время в Армию идти, – заберут и Мать не спросят, – продолжала стенать она.
В словах Матери Коленька почувствовал какую-то вину своего появления на свет. Мать прекратила работать, разогнувшись, осмотрелась. Уже начинало смеркаться.
–Ладно, горе помощник, с улыбкой произнесла Мать. Прощение и нежность уже светились на её лице. Коленька, глядя на Маму, тоже повеселел. Ему стало легче, чувство вины начало уменьшаться.
–Поздно уже. Иди, умывайся, поешь, да ложись спать, – произнесла она, глядя на сына. Обрадованный Коленька направился из огорода к хате.
–Да не забудь помыть ноги перед сном, – услышал он вдогонку.
На столе стояла недоеденная чашка холодных щей. Рядом стояла кастрюлька с картошкой, да валялись ложки, которыми ели братья, уже мирно посапывающие на полатях.
Коленька взял из кастрюльки одну картошку, доел щи и подошел к полатям.
Начал снимать штанишки. Заметил свои немытые грязные ноги. Вспомнилось указание мамы на счет их помывки перед сном. Вдруг Коленьке вспомнился намотанный на мешочек кармана кусочек алюминиевой проволоки, который как бы кололся и неудобно тер бок ноги раньше. Этого неудобства в последнее время он уже не ощущал, а когда оно прекратилось, Коленька не заметил.
–Пятьдесят копеек?! – сильной тревогой встрепенуло душу мальчика. С волнением, торопясь, он поочередно прощупал оба кармана уже снятых штанишек. Монеты там не было.
–Ещё и деньги потерял, – невольно тихое прозвучало в устах Коленьки, а на глазах появились слезы. Он устало положил на лавку, поверх уже лежащих братьевых, свои штанишки, в растерянности задумался.
–Правильно говорят взрослые, что беда не ходит одна, – вдруг вспомнилось Коленьке. Это даже Мама чувствовала, поэтому и спросила насчет горшка, – вспомнилось Коленьке.
–Как будет недовольна Мама, когда узнает ещё и о потерянных деньгах. А Отец, наверное, опять всыплет ремня, – не зная, что делать, подумал он. В хате уже темнело. Стало почему-то жаль Маму. Он представил её, поправляющую в огороде порушенные кабаном картофельные ряды.
А ей ещё надо кормить свиней, доить корову и ещё…, – подумал он и усталый, с мокрыми глазами, уже забыв о ногах, полез на полати.
–Ведь два раза уже оставался с Витькой, и всё было хорошо. Мама даже похвалила, а сегодня… – засыпая, подумал Коленька. Зевая, мальчик ещё раз потёр кулачками уже просохшие и начавшие чесаться глазки и уснул крепким сном.
В тишине хаты раздавалось лишь мерное тиканье висящих на стене ходиков, да доносимые с улицы глухие звуки ударов от чинимого отцом забора.
День второй
Воспоминания вчерашнего дня в сознании Коленьки мигом пролетев, прекратились.
Сквозь настежь раскрытые двери, с запахом цветущих в палисаднике растений, в хату продолжала литься прохлада свежего летнего воздуха. Звенящие звуки отбиваемой Отцом косы прекратились, и во дворе, у раскрытого окна хаты послышался грузный мерный и неспешный топот. Тяжелые шаги топтания коровы, её отрывистое со свистом дыхание. Покончив с молоком, Мать подошла к печке, начала ухватом орудовать внутри. Послышался треск прогоревших в топке дров.
–Вставай, чего притих. Ведь я знаю, не спишь уже. Да и вставать пора, – поставив громко в угол ухват, обращаясь к Коленьке, произнесла Мать.
Неожиданно несколько звонких, похожих на выстрелы щелчков от арапника пастуха, раздалось снаружи, вначале улицы.
–Выгоняй коровы, – тут же глухо прозвучало вслед оттуда.
Мать, оставив все дела, спешно вышла из хаты выгонять со двора корову на пастбище. Коленька встал, слез с полатей, осмотрелся. Вспомнился утерянный вчера полтинник, и настроение сразу ухудшилось, а на душу начала темной тенью наползать тревога. Его взгляд остановился на правом углу хаты, в котором на клинке стояли покрытые рушниками образа святых. По бокам и поверх рушников находились оставшиеся ещё от Троицы уже высохшие ветки березы, всё это время дополнительно украшавшие образа. Строгие лики святых смотрели на Коленьку.
–Чтоб опять не всыпали ремня, надо попросить у Николая Угодника, – пришла в голову Коленьки мысль.
–Николай Угодник, сделай так, чтоб Мама не ругала меня за утерянные деньги, – перекрестившись, как он видел, вставая утром с кровати, подходит к образам и молясь всегда крестится Мать, но получилось как-то непривычно, неумело, и как бы украдкой, взглядом впиваясь в свою последнюю надежду, обратился к своему Святому Коленька. Не отводя взгляда, он так и остался покорно смотреть в глаза своей надежды. Строгий лик Святого, в полумраке не совсем ещё освещенного угла оставался неизменным. Коленька начал молиться вновь.
–Николай Угодник, услышь меня, ты же всё можешь, сделай так… , не успев в мыслях, повторно крестясь, произнести опять свою просьбу до конца, Коленька вдруг увидел, как лицо Святого на миг стало мягче, а потом словно давая знак, слегка ласково улыбнулось. Лишь коротким мигом была его еле заметная улыбка.
– Нет, мне это не показалось! – ясно понял он.
–Значит, Николай Угодник услышал меня, – радостью отозвалось в душе Коленьки.
В хату вошла Мать. Она взяла стоящую на тумбочке в углу хаты, справа от входа напротив печки, миску с мукой, налила в неё молока, выбила два яйца, бросила туда из стоявшей рядом солонки щепотку соли, кончиком ножа подцепила из тут же стоявшей коробочки соду, стряхнула её тоже в миску, начала ложкой быстро разбалтывать тесто для блинов. Движения её рук во время работы были всегда быстрыми и уверенными. Разболтав тесто, Мать поставила миску на лавку возле печки, в которой уже потрескивали прогоревшие до углей дрова. Быстро схватив из угла насаженную на длинную деревянную ручку металлическую кочергу, начала ею разгребать в печке угли, готовя место для сковород. Вынула из топки кочергу, быстро поставила её на место в угол к ухватам, мельком озабоченно взглянула на стрелки ходиков. Достала из щели под печным шестком, находившиеся там две сковороды, привычно сдув с них пыль, поставила на шесток. Взяла из угла чапельник, ловко подцепляя им сковороды, одну за другой отправила их с шестка для разогрева в топку печки на раскаленные угли.
– Чего стоишь? – обратила она внимание на сына.
– Иди, умывайся, да до завтрака, иди помогай Мишке с Ванькой поливать грядки, – приказала Мать, крутя в руках чапельник.
–Уже неделю жара стоит, всё ведь посохнет, не выживет, – доставая назад из топки разогретые сковороды, про себя, причитая, пояснила она.
–Дома с Витькой сегодня Иван останется, а ты пойдешь со мной на нормы. Вторую прополку сахарной свеклы и моркови бригадир сказал пора делать, – пояснила она сыну, ложкой наливая тесто на раскаленную сковороду.
–Отец уйдет сено косить, а Мишка с утра в Старобин, к председателю, справку на паспорт выпрашивать. Надо надоедать этим сволочам, а то за просто так быстро у них её не вырвешь. А потом придет к нам на нормы, помогать будет, – объявила Мать дневной расклад семейных дел, отправляя чапельником сковороду в печку.
–Да, – вдруг о чем-то вспомнив, произнесла она.
–Деньги положи на тумбочку, хлеб сегодня Ванька сторожить будет, – приказала Мать, увиваясь возле печи.
Коленька, повесив голову, молча замер в тревожном ожидании.
–Я их потерял, – после небольшого молчания, виновато глядя на Мать, произнес он.
Мать, прекратив дела, взглянула на сына. Строгости на её лице не было.
–Я так и знала, что одним огородом эта помощь мне не обойдется, – взмахнув руками, со вздохом произнесла она и слегка заулыбалась.
–А ноги вчера так и не помыл, спал с грязными, – заметив, уже строго произнесла Мать, с укором глядя на сына.
–Горе моё луковое, – укоряла она сына дальше.
–Иди уже, – возвращаясь к делам, произнесла она. Облегчение пробежалось по душе Коленьки.
Натянув лежавшие на скамье штанишки и бросив благодарный взгляд на Николая Угодника, Коленька, довольный, выбежал из хаты во двор, в освещённую ярким солнцем благодать летнего деревенского утра. Разгоняя неспешно прогуливающихся по двору кур, забежал в конец двора, к поросячьей загородке. Глядя на починенное вчера вечером Отцом место в заборе, справил малую нужду. Туалет вообще-то был подальше, за углом хлева, но за здесь, по маленькому, его с Витькой, в отличие от старших братьев, родители пока ещё не ругали. Подтянул штанишки, направился к ведущей в огород возле колодца калитке.
Из находившейся за сенями пристройки с косой в одной руке и косовищем в другой навстречу вышел отец.
– А, ты. Проснулся, – увидев сына приветливо глядя, произнёс он.
Из огорода к колодцу, к находившейся рядом невысокой лавочке со стоявшими на ней вёдрами, часть из которых были пусты, с пустым ведром в руке за водой шёл Иван. Увидев это, отец подошёл к колодцу, доставая из него воду, начал наполнять пустые вёдра водой.
Поливая с Ванькой толстые стебли подвязанных к воткнутым рядом палкам помидор, Коленька рассматривал пока ещё зелёные, гроздьями свисающие со стеблей плоды, в надежде отыскать хоть один красный. Отмеряемая из ведра под каждое из развесистых растений, как сказал Ванька, по три больших кружки вода, быстро уходила в просушенную землю, оставляя на ней лишь мокрые следы. Рядом, поливая лук на соседних грядках, возился Мишка. Во дворе, то и дело раздавались: то звоном отдающиеся от скрепляемой с косовищем по клину косы удары молотка, то звуки доставаемых отцом из колодца вёдер воды с шумом выливаемые в пустые вёдра, то глухие дребезжащие звуки заточки напильником тяпок. Из огорода было видно как в раскрытом дверном проеме сеней с двумя вёдрами корма для свиней в руках, показалась мать.
– Мишка, нащипи луку, иди быстрее завтракай да отправляйся пораньше в Старобин, а то опять председателя не застанешь, – на ходу распорядилась она. Закончив поливать лук, старший брат начал щипать его сочные зеленые перья. Нащипав их большой, еле умещающийся в обхвате ладоней пук, брат направился к стоящим возле колодца вёдрам с водой. Окунув пук в одно из них и поболтав его там, стряхивая воду понёс лук в хату. Скоро мать возвратилась, подошла к умывальнику, начала мыть руки.
– Видела я, как ты забор починил, – обращаясь к отцу, с недовольством в голосе произнесла она. Видимо претензия отца задела, и он не торопился с ответом.
– А что, плохо? – через некоторое время прозвучал его колючий голос.
– А то хорошо. Опять кабан в огород влезет. Легче всего дитя отлупить, – после небольшой паузы, в ответ начали слетать короткие отрывистые фразы укора с уст матери.
– Почини лучше, если ты такая умная. Он вон, какой боров. Ему железный надо. Нельзя его без присмотра во дворе надолго оставлять, – настаивал на своём отец. Мать в ответ промолчала.
– Хороший забор делается из хорошего материала, а где его взять, я их из чего леплю…, – как бы оправдываясь, в сердцах, добавил он.
– А отлупил я его за дело. Ничего, на пользу пойдет. Мозги надо с детства вправлять, что бы набекрень не выросли, а то потом поздно будет. Что бы к делу серьёзно относился и ответственность понимал. Впредь думать будет, а то вырастет беззаботным охламоном, – не унимаясь, отвечал жене он.
– А у меня это всё уже и забылось, – поняв о чём говорилось в перепалке между родителями, подумал Коленька.
– Раз мама меня защищала, значит она меня любит, – ясно пришла ему пробежавшая радостью по душе мысль.
– Как же, ведь она меня даже на девочку не променяла, – тут же утверждением вспомнилось Коленьке.
Эту историю от мамы он слышал не раз. Родила она его по весне, на Николу, ночью, около трёх часов.
– Врачи сказали что мальчик, я и расстроилась, – так обычно в семейном кругу начинала она свой рассказ про это.
– Опять бандит, прости Господи, уже третий, – скажет мать, при этом мило взглянет на сидящего рядом Коленьку и нежно прижмёт его к груди. И Коленьке сразу становится ясно, что – «бандит» – мама просто так говорит, она так шутит, а на самом деле она своих сыночков любит.
– Хоть бы Бог девочку послал. Дочка матери ведь по хозяйству помощница, отрада для души, да и уход по старости. А с сыновьями хлебнёшь без присмотра горя. Хорошо если ещё, какая невестка доброй окажется, – продолжала рассказ мать.
– Посетовала я в палате вслух на это, и сразу ко мне одна, из ещё рожениц, лежавших в палате, тихонько подходит. Женщина из соседней деревни. То лежала тихо мрачная, а тут вскочила, на кровать ко мне подсела, глаза горят, и давай меня упрашивать.
Всякий раз при рассказе в этом месте, Коленька волнением напрягался, ему становилось тревожно. Ему казалось, что как будто, всё добром кончившееся, вдруг может снова вернутся назад и пойти как-то, по другому. И не быть тогда ему со своими родителями и братьями, а с кучей каких-то неведомых чужих старших сестёр, которые по словам той тёти: « Уж его не обидят, затискают, запестуют. Будут холить одного на четверых наконец-то появившегося у них младшенького братика. Уж ему будет там как в раю.
– Они будут бегать вокруг, а Мишки, Ваньки и Витьки рядом не будет. Нет, я так не хочу. Не надо мне этого рая, я хочу быть дома, со своими мамой папой да братьями, – всякий раз при этом думалось Коленьке.
А мать продолжала свой рассказ дальше.
– Смотри, мы с тобой и на лицо похожие и волосы у нас светлые, наши мужики никогда этого и не поймут. А с врачами я договорюсь, ты об этом даже и не беспокойся, – уговаривала она меня.
– Вот видишь, как у тебя мальчики, а у меня ж всё одни девочки рождаются. Вот сегодня перед тобой пятую уже родила. Муж сказал, если опять девку родишь, то там с ней и оставайся. Домой не возьму. Боюсь я этого, больно серьёзно он так всякий раз в последнее время говорит, – сообщала она.
– Я уж было к её просьбам, и склонятся начала. Очень мне девочку хотелось, – продолжала рассказ мать. В этот момент Коленька вздрагивал и недовольно, как бы предостерегая её, с укором посматривал на мать.
– Ты что, Мама! – звучало тревожное в его душе, готовое криком вырваться наружу.
– А потом полежала, подумала. Да как это я потом всю жизнь дальше жить буду, зная, что своё родное дитя кому-то отдала.
–А девочку то, хочется, – опять произнесёт мать
– Если хочешь, договаривайся с врачами, девочку заберу. Мужу скажу, двойню родила, а меняться не буду,– предложила я ей.
После этих слов, сидящий рядом с мамой Коленька, в знак благодарности, прижимаясь, нежно обнимал маму и много раз целовал её. От сердца у него отлегало, волнение уходило.
– Ну, а когда опять, четвёртого родила – Витьку, – указывала милым взглядом мать на потеснившего с недавних пор Коленьку с самого лучшего места – на маминых руках, младшего сыночка, – то и думать о девочке перестала. Видно не судьба мне девочку иметь. Смирилась, – заканчивала свой рассказ Мать.
А Отец в такие минуты, довольный, что всегда получалось как ему лучше, как хотелось, посмотрит благодарно на маму, да и улыбнётся, – вспоминалось Коленьке.
Закончив поливать, Иван с Коленькой вошли во двор.
– Чего с утра ругаетесь? – раздалось с улицы.
У калитки, с землемерным цыркулем на плече, стоял дядя Володя. Дядю Володю Коленька знал. Он в колхозе был учетчиком. Ходил по дворам, всё мерил своим цыркулем и считал, записывая это химическим карандашом, предварительно послюнявив его во рту, в свою мятую тетрадку, которую на пополам вдоль сложенную, с воткнутым внутрь карандашом, он потом всякий раз доставал из-за голенища своего сапога. Оставив своё занятие, отец направился к калитке встречать раннего посетителя. Дядя Володя вошёл во двор, снял с плеча цыркуль, поставил его к забору и начал разговаривать с отцом.
-Ванька, пошли со мной, я тебе покажу, что днем делать будешь, – поздоровавшись с гостем, сказала сыну Мать и повела его в хату.
–Надо уточнить количество твоего хозяйства, да и огород давно не перемеряли, – сообщил Отцу цель своего прибытия дядя Володя.
–А зачем его опять мерить? – имея в виду огород, задал вопрос учетчику Отец.
–Как стояли заборы, так на месте и стоят. По бокам соседи; впереди на улицу не полезешь, сзади…, – отец замялся, – выгон, – вдруг нашедшись, убеждая, произнес он.
–Так что увеличиться он не мог. Да и по хозяйству тоже, вроде ничего не добавилось. Всё, как и прежде было, так что пиши тоже самое, да и делу конец, – посоветовал дяде Володе он. Лукавинка, пробежавшая по лицу Отца, когда он говорил о заборе со стороны выгона, догадкой осенила сознание Коленьки, понявшего опасение Отца о повторном замере огорода.
Ему вспомнилось, как ранней весной Отец, привлекая всех сыновей, чинил забор со стороны выгона. Заборы в семейном хозяйстве были постоянной головной болью. Без них было нельзя, а их устройство и содержание было делом трудоемким и затратным. Ещё учитывая то, что, как часто говорил отец, сетуя на соседей: "Справа вдова, со старой больной Матерью – что с них взять, а слева алкаш, – ему они по фигу, так что вокруг все заборы мои, а не на пополам, как это должно быть", – то эта нагрузка возрастала ещё больше.
Деревянные заборы ветшали быстро. И каждый год приходилось, заботясь заранее о приобретении материала, чинить ту или иную часть забора. Но при этом старые, ещё годные его элементы не выбрасывались, а опять шли в дело и с добавочным материалом забор восставал вновь. Не успеешь починить с улицы, как на следующий год приходится чинить справа, потом слева, дальше смотришь – уже сгнил во дворе. А там подошла очередь опять с улицы. И так вечной заботой постоянная круговерть. И если между соседями при его починке, линия забора оставалась на месте и прямой, то она, определенная властями со стороны выгона, никогда не была ровной и не оставалась на месте. Поддаваясь соблазну хозяев, изгибаясь волной, она упрямо наползала на выгон, по метру, а то и более, захватывая его пространство после каждой очередной починки хозяином своего забора. Коленьке было непонятным, почему, если сзади огорода земли просматривалась даль непроглядная, то её нельзя было взять вдоволь. Всем хватило бы. И лишь воровским способом, при очередной починке забора, можно было увеличивать понемногу площадь своего огорода, скрывая это от властей.
–Вырастешь, сынок, поймешь, – загадочно отвечал на это отец, постукивая обухом топора по очередной, снятой со старого забора деревяшке, чтобы по звуку определить пригодность её повторного использования. Звук был звонкий, основательная твердость чувствовалась в нем.
–Значит, деревяшка ещё лет пять может послужить, пока догниет окончательно, – мимоходом пронеслось в сознании Коленьки, всё ещё ломающего голову над ответом отца.
–Миша, зови гостя в хату. Что вы там во дворе разговариваете? – выглянув из дверного проема сеней, мягким голосом, льстиво и многообещающе заговорила мать. – О чем там можно во дворе беседовать? В хате сядете за стол и всё запишите, – добавила она.
Словно повторяя многообещающее приглашение хозяйки, Отец взглянул на дядю Володю.
–Сейчас зайдем. Вот огород замеряем и зайдем, – твердо, стоя на своем, ответил вдогонку хозяйке учетчик, и взяв стоявший у забора циркуль, он направился со двора на улицу. За ним пошёл и отец. Интереса ради, за взрослыми пошёл и Коленька. Замерив ширину участка, все вошли опять во двор.
–Ну, видел, как саженем мерить надо, – с улыбкой обратился к Коленьке дядя Володя. Коленька ещё не понимая задумки учетчика, согласно кивнул ему головой.
–Ну, вот и хорошо. Пройди вдоль забора и померяй, а я отсюда посчитаю, сколько раз ты сажень переставишь, по-прежнему улыбаясь, сказал дядя Володя Коленьке, указывая на боковой забор внутри огорода.
–Не охота мне в вашем огороде топтаться, – объяснил своё решение учетчик.
Коленька, опять согласно молча, закивал в ответ дяде Володе с полным заверением в глазах, что справится с поручением, и тут же перевёл взгляд на рядом стоявшего Отца. Отец как-то таинственно и встревожено посмотрел на сына. Его взгляд был настороженный и на что-то намекающий. Взгляд Отца вызывал в сознании Коленьки озабоченность.
–Что хочет этим сказать отец? На что намекает? – подумал он. И тут Коленьке вновь вспомнилось про заборы. Его починка весной. Метра два выгона было захвачено тогда Отцом.
–Во всяком случае, при очередном замере длины огорода, это желательно будет скрыть, – говорил тогда отец детям.
–Иначе на столько же уменьшат участок в поле, – объяснял он тогда сыновьям.
И в ответ Коленька понимающим взглядом посмотрел на Отца. Взяв из рук дяди Володи мерительный инструмент, он вошёл в огород и направился к меже. В конце замера, в момент перестановки циркуля, Коленька всякий раз начал сдрыгивать им на пядь вперед задней ножкой циркуля от видневшегося в земле отпечатка, оставленного передней ножкой при предыдущей перестановке.
–Так надо сделать раз десять, – быстро подсчитал он. До этого он вдруг додумался сам, мучаясь в раздумье во время замера первой половины огорода, как скрыть захваченных два метра выгона. Ясное осознание того, что в данный момент, в представившейся возможности, и он может внести свою лепту в дело выживания семьи, окрылило его, наполнило душу радостью, появилось желание думать, проявлять изобретательность, инициативу и старание. И тут же, словно осенением, в сознании появилась другая мысль.
–Можно хоть как-то оправдаться и исправиться перед родителями за допущенный вчерашний свой просчет, ясно понял Коленька.
–Нет, я не хочу быть охламоном, – уже по-своему переставляя циркуль, радовался в душе он. Довольные глаза Отца встречали сына во дворе. Нужное количество отложений аршина, наблюдая со стороны, насчитал и дядя Володя.
–Ну, где-то так, – произносил уже и он, делая пометку в своей тетради, когда Коленька из огорода входил во двор. Отец опять начал приглашать гостя в хату. На входе в сенях, встретились выходящие из хаты Иван с Витькой.
–Куда направляемся, гвардейцы, – обратился дядя Володя к Ваньке, ведущего за ручку Витьку. Полусонный Витька, перешагивая через бревно порога, не смог его преодолеть, споткнулся и завалился на бок в сени.
–Упал, – раздалось обидное и гневное в его устах. Обернувшись, ещё сидя, он с гневным видом ударил кулачком по порожному бревну, считая его виновником своего падения.
–Ну вот…, всего и смог сказать дядя Володя, пропуская выходящих на улицу.
В хате взрослых встречала Мать. На большой тумбочке, справа от входа, уже стояла приготовленная бутылка самогона с двумя большими гранеными, с круглым ободком сверху, называемыми «малиновскими» стаканами рядом. Стопка толстых блинов, скорее похожих на коржи и большая глиняная миска с издававшей пар молодой картошкой, находились рядом. Небольшого размера, в мелкое куриное яйцо и поменьше, не чищенные, а просто намытые, с остатками нежной кожуры на гладкой поверхности, молодые клубни, горкой, аппетитно смотрелись в глиняной миске.
Приготовленный, составлявший дневную норму семьи, видимо занесенный из располагавшейся в углу сеней кладовки мамой ранее, продолговатый кусок сала, находившийся на алюминиевой тарелке, размещался как бы в стороне от всего остального, ближе к краю тумбочки. И лишь находившийся между всеми этими незамысловатыми яствами пучок луковых перьев как бы прикрывал его, отделяя от всего, и одновременно соединял всё это воедино.
–Ну что вы там разговариваете? В хате надо об этом говорить, – как бы то ли советуя, то ли поучая, весело заговорила мать, встречая входивших.
–Миша, Володя! Присядьте к столу, закусите, чем Бог послал, да за ним и поговорите, всё запишите, – начала она приглашать мужчин к столу.
Подойдя к шаховке, отец взял бутылку, вынул из неё свернутую из бумаги пробку и налил в стаканы понемногу самогона. Отправив на место сложенную напополам тетрадь, учетчик, разглядывая содержимое стола, не торопясь и как бы стесняясь присел рядом на лавку.
– Ну, давай, взяв со стола один из стаканов и посматривая на гостя, произнес Отец. Мужчины выпили. Их руки потянулись к закуске. Отец, торопко скрутив в шарик зеленый луковый стебель, обмакнул его в соль и быстро отправив лук в рот, пододвинул тарелку с салом к себе поближе и начал его нарезать, всем своим видом приглашая гостя закусывать салом. Землемер с удовольствием присовокуплял к картошке с луком нарезанные ломтики сала.
Облокотясь боком на стоящую у стены лавку, стоя под ходиками, Коленька наблюдал за взрослыми. Всякий раз, когда они пили самогон, он брезгливо отворачивался и морщился.
–И что в самогоне хорошего? Почему он так нравится взрослым? – возникало при этом в его голове. Коленька уже знал его противный вкус и запах. Не сам он этого захотел. Виноват в этом был Ванька. А произошло это прошлой осенью. Коленьке теперь даже вспоминать это всякий раз было противно. После того, когда он видел как взрослые, морщась, пьют самогон, он весь передергиваясь, отводил в сторону глаза, боясь, что его может стошнить.
Родители каждую осень самогон обязательно варили, запасаясь на год.
–На «потребу», – как говорила всегда мама, сама тяготившаяся этим неприятным и опасным занятием.
В деревне делалось это и всеми остальными, но в строжайшей тайне друг от друга. Как правило, под покровом ночи, при плотно занавешенных окнах, так как занятие это строго наказывалось властями. Милицией иногда, неожиданно, в хатах в поисках браги делались досмотры. А по злобе, учуяв запах, могли выдать и плохие соседи. Длинные ночи поздней осени и распутица, здорово затрудняли властям контролировать этот процесс. И если недельный период закваски браги проходил от них незамеченным, то окончательное варение самогона особой сложности, акромя тяжелого труда на всю бессонную ночь для семьи, не представляло. И правильным было для этого дела лишь подгадать, чтоб ночь была потемней да поненастней, и ветер дул не вдоль улицы, а на выгон.
Уже в хате запыхтел разогретый аппарат и тоненькой прерывистой струйкой, словно звон сверчка, в стоявшую на табуретке трехлитровую банку начал течь первач. Проверив его огнем на крепость и оставшись довольными, родители вышли из хаты. Отец на улицу, посмотреть, всё ли в деревне тихо, а мать к колодцу за водой, оставив старших сыновей присматривать за пыхтевшим аппаратом. Маленький Витька уже спал, а Коленька сидел рядом с ним на полатях за печкой и с интересом наблюдал за происходившим в хате. Ему хоть и тоже уже можно было спать, но ещё не спалось, было интересно. Вдруг Ванька взял лежащую рядом с банкой ложку, в которой недавно высоким синим пламенем горел первач, подставил её под струйку, набрал полную и выпил. Вторую ложку предложил Мишке. Мишка тоже выпил. Прислушались, не идут ли в хату родители, выпили ещё по одной. Заметив, что за их, понятно, запретными действиями наблюдает сидящий на полатях Коленька, Ванька, боясь, что тот может рассказать всё маме, опять набрал полную ложку и поднес ему. Больше по его настоянию, а не из любопытства тоже попробовать, Коленька проглотил содержимое ложки.
Не успел он, как следует отдышаться от обжегшего глотку вонючего самогона, как в голове зашумело, в глазах всё закружилось, тошнота подступила к горлу. С помутненным сознанием, мучаясь, он на бок завалился на полати, рядом с сопящим Витькой. Непреходящее чувство отвращения и гадливости поселилось с тех пор в его душе к самогону. И теперь он спокойно не мог переносить даже его запах.
Рядом на лаве лежали разложенные двумя кучками на подстилках приготовленные мамой продукты на дневные обеды. В первой кучке, на отцовской торбе из льняного холста, стояла, отдавая зеленью, заткнутая скрученной из газетной бумаги пробкой, пол-литровая бутылка молока, толстый блин, пучок луковых перьев и два вареных яйца. Подальше, во второй, на центре развернутого старого маминого платка, в котором как обычно мама, завязывая его потом в узелок, носила на работу свой обед, стояли две бутылки молока, четыре вареных яйца, пучок лука и два толстых блина.