«Птица, залетевшая в окно» и другие романы

В качестве альтернативного примера поиска новых путей развития возьмём Китай. В сложный для страны момент Дэн Сяопин соединил экономическую теорию Николая Бухарина и доктрину Мао, взяв на вооружение оба варианта оптимального экономического развития разных стран. Таким образом, создавались русские корни современного китайского чуда, которое сегодня воочию наблюдает весь мир. Дэн Сяопин в институте марксизма-ленинизма выделил целый этаж для изучения бухаринского наследия. Массовое изучение и внедрение трудов нашего теоретика – основа китайского чуда. Когда Россия в лихие 90-е годы, в период хаотичной перестройки, стояла перед таким же схожим выбором экономического пути, внимания на труды Бухарина она не обратила. Зато, напомним, 2015 год в России был ознаменован настоящим всплеском возрождения сталинизма! Поистине – страна бесконечных парадоксов!

Суровая тема, представленная Н. Ольковым, особо не располагает к романтике, но есть в книге и нечто, метафизический лейтмотив неслучайности, в большей степени свойственный поэзии, – открытый космос сибирской эпопеи. Образ вечной звезды, звёздного неба в русской литературе и в жизни пересекаются в пространстве романа. Казалось бы, Мирону, сеющему хлеб, постоянно пребывающему в тревоге за урожай, некогда думать о чём-то ином, но в минуты отдохновения от земных трудов взоры его обращены вверх, к загадочному ночному небу, где явственно видит он «горящую падающую звезду». «Как сложно всё в мире! Куда падёт эта звезда, если долетит до земли – не сожжёт ли посевы крестьян, не подпалит ли городишко, не загубит ли несчастного», – не от светлых ли звёзд, не из глубины ли самой Вселенной тихой таёжной ночью пришли к сибирскому мужику эти неожиданные мысли? Семя и звёзды, земля и небо, как земное и небесное, замыкающее вечный круг бытия, – эта правда, явившаяся ему, была куда как выше правды обыденной жизни, различимой простыми глазами. А ещё «память на всю жизнь» – «загадка не его ума» – отражающиеся звёзды на глубине колодца вспомнятся Мирону на чужбине, когда будет он защищать Родину от иноземного врага. Заветных строк в романе много – неизбывная интонация любви, лирическая и сильная, – верная жена Марфуша и поздняя любовь к молодой казахской девушке Калиме – извечный неразрешимый треугольник. Увлекательно раскрывает автор сибирские тайны, ведь жизнь таежная полна трудностей и постоянных забот, но полна она и чудес. Избыток образов, колоритных и самобытных, выходят из-под пера мастера, заполняя всё пространство книги. Подогревает читательский интерес и встреча героев со старообрядцами, давно живущими в тайге, последышами единой христианской веры, сохранявших волю и землю – свои кровные истоки. Это следование традициям предков объединяет две артели. Неслучайно старик Банников так почитает и бережёт икону Николая Чудотворца, с Божьей помощью которой крестьяне вершат все дела. Невольно возникает параллель и с трилогией А. Т. Черкасова «Сказания о людях тайги», что включает три романа: «Хмель», «Черный тополь», «Конь рыжий». Первая часть посвящена старообрядческой общине Филарета Боровикова, её непростому существованию вдали от остального мира именно в тех местах, где происходят события романа «Кулаки».

Любовь к сибирской природе Н. Ольков передаёт и своим героям, их каждодневный труд вознаграждается дарами тайги: грибы, ягоды, орехи – неповторимые богатства этой чудодейственной земли. Сколько же прелести в крестьянском труде находит автор, зная его досконально, не понаслышке. Сколько дорогого для русской души сосредоточено в любимой работе! «До обеда стог, после обеда стог. А впереди работают косари, девчонки готовят сухие валки, завтра и там начнётся, придут метальщики, копновозы, кладельщики, подсребальщицы. И снова будут расти стога», – разве это не та же поэзия в прозе?! Стоит не преминуть случая и вновь открыть уникальный словарь знатока русской словесности В. Даля, его бесценное детище: Стог – Копна – Копновоз – подробно прочитав каждое определение, можно проследить единую, непрерывающуюся смысловую связь. Поразительно богат и красочен народный язык у Н. Олькова, невероятно насыщена художественно-речевая ткань его текста. Сибирский говор здесь торжествует! Старинное, сочное слово, полное мудрости, которое он зачерпнул и у яркого писателя И. Ермакова, красочной россыпью блистает на страницах «Сибирского романа». «В структуре каждого национального языка воплощаются следы мыслей родителей, дедов, прадедов и пращуров, их жизненная психология и философия», – верно отмечает это следование традициям белорусский учёный-методист, профессор В. Протченко. Своеобразное видение мира сквозь призму крестьянского языка, его вечно сияющего слова, будто пришедшего из старинных книг, пожалуй, одно из главных достоинств деревенской прозы Н. Олькова. Природа писательского дара прозаика столь же таинственна, сколь и проста. Талант художника слова остался природным и самородным. В этом и заключается русская традиция!

Мужество книги – тема войны с фашизмом. Война всколыхнула замкнутое лишь на себе жизненное пространство артели, поставив её членов перед выбором: как им быть в данной ситуации, включаться ли в народную войну? «Небо разломилось пополам, извергая ветвистые молнии, и они, как корни могучих деревьев, пытались зацепиться за землю, но при ударе рассыпались в мелкий дребезг, осыпая искрами всё окрест. Илья-Громовержец тоже вышел на войну…» – природа в романе словно благословляла человека на правое дело освободительной борьбы, и не мог Мирон Курбатов остаться в стороне от общей беды, что пришла на его Родину. Корни его дерева, расщеплённые молнией, навеки были связаны с ним и с корнями его родной земли. «Война всех на вшивость проверяет», «Народ всегда воевал не за власть, а за Родину», «Неужто мы сделаем вид, что нас судьба России не касается» – вот, она сущая правда, правда житейская, что укрепляла Мирона в его необоримых мыслях, в которых было много обыденной справедливости. У автора, как и у его главного героя, тоже свои собственные представления о совести, чести, гражданском долге и ответственности за судьбы Родины, своя тревога за народ. Безысходная, бессильная ненависть, иссушающая души, не проросла окончательно в сердцах таёжных жителей, а злоба и разочарование на власть не взяли верх над их разумом и любовью к своей земле. Потому что для русского человека Родина не там, где лучше, а там, где больнее. Отечество – тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь для себя отчётливо определить, но прикосновение которого к себе непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом непрерывной пуповиной.

Взошла на небосклоне ещё одна звезда, освещающая военную дорогу Мирона Курбатова, – солдатская звезда! «Я за каждый колосок, за каждое зёрнышко им отомщу, они проклянут день и час, когда казах Ахмадья послал русскому мужику Мирону голубя с красной ниткой на правой ножке», – это был знак начала той страшной войны, и крепла в его душе великая ненависть к врагу-захватчику. Тут оживает в памяти рассказ М. Шолохова «Наука ненависти», его бессмертные строки, созвучные чувствам Мирона: «И если любовь к Родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть всегда мы носим на кончиках штыков». Мирон Курбатов, как и шолоховский солдат, «и воевать научился по-настоящему, и ненавидеть, и любить».

Вот, и получается, что классическая русская литература встала против истории. Литературные психологические образы несовместимы с основными фактами русской истории. И, безусловно, соглашаешься с Солоневичем, что Каратаевы взялись за дубьё, и Обломовы прошли тысячи две вёрст на восток и потом три тысячи вёрст на запад. Империя на 1/6 части земной суши показала всем свою реальную мощь. Не зря же Бисмарк завещал Европе: «Не воевать с русскими». Когда-то русская литература спровоцировала революцию и немцев на завоевание. Природа же, как известно, не терпит пустоты. Немцы и рванули, как и русские, в революционный рай, им той же мыслью предсказанной. В романе Н. Олькова нет иллюзий в оценках действительности, он придерживается трезвого реализма, поэтому прав и литературно и жизненно. «А простой мужик рассуждал просто: ко мне во двор залез ворюга, да не просто, а бандит, грабит, насилует, тащит не своё. Как тут терпеть?» – глазами этого обычного мужика видит автор войну, твёрдо зная, что его «лесному человеку» надо раз и навсегда «свою землю от скверны очистить».

«Война. Нет в русском языке слова более жестокого и страшного. <…> Родина сжалась до масштаба малой твоей деревни, а патриотизм вместился в жаркое объятие самого меньшего сына, последыша», – от подобных мужественных слов писателя поднимается волна гордости за стойкость и героизм наших людей, завоевавших миру Победу. Не постичь было Гитлеру психологию русского человека, который с невероятным энтузиазмом строил города, возводил на голом месте заводы, изготавливал небывалую технику. «Русские малограмотные самородки, прямая линия от Левши, изобретали уникальное оружие и хитроумное оборудование», – отдаёт должное Н. Ольков русскому умельцу и патриоту, как некогда отдавал должное «баснословным мастерам», «так глаз пристрелявши», таланту русских мастеров-оружейников Н. Лесков. Недаром самобытный классик любил показывать стойких, смелых, могучих, удалых русских людей, ибо были они «своему отечеству верно преданные». Любил любоваться одарённостью русского человека, который свято уверовал в «русскую полезность», в то, что «и у нас в доме своё не хуже есть…». В романе Н. Олькова изображение народа также основывается на глубоком знании русской жизни, её бытового уклада. Чувствуется, что жизнь писателя богата мудрым опытом, что накапливается не сразу, десятилетиями. В его произведениях предстаёт народная жизнь во всём её многообразии, показаны люди разных общественных слоёв, и жизненная правда здесь гораздо сильнее горькой иронии. Это подтверждает космическая загадка судьбы Мирона Курбатова, когда «погибший вернулся с войны».

Эмоционально торжественен, наполнен светом и верой в человека финал романа «Кулаки». Коротко очерчивая вехи пути артели, празднуя вместе со своими героями великую Победу, оценивая их немалый вклад в общее дело помощи фронту, автор подводит повествование к своему кульминационному моменту – к возвращению таёжных беглецов в родное село Бархатово, к остальным людям, к воссоединению со всем народом-победителем. Пройдя дороги войны, орденоносец Мирон Курбатов твёрдо убеждён, что у граждан его артели, у нового, молодого поколения должно быть будущее. Он пишет письмо товарищу Сталину с просьбой принять их честную артель, никогда не предававшую свою Родину, в государственную хозяйственную систему и «считать колхозом». Нам остаётся только верить в справедливость и торжество жизни, полагаясь на Божий Промысел о человеке.

«Будем бодрствовать!.. Любовь к своему народу и земле делает борьбу обязательной», – утверждал И. Аксаков. Ибо русский человек всегда в ответе за судьбу родной земли, принимая боль земли, как свою собственную боль. Такова Россия, такова доля её крестьянская!

«Ах, Сибирь, тоска и радость моя…»

 
Воспоминание о полувеке,
Пронёсшейся грозой уходит вспять…
 

Борис Пастернак, «После грозы»

Русь извечная, Русь избяная

Прядёт жизни волшебную нить.

Евдоким Русаков, «По-над лесом…»

«Сибирский роман Николая Олькова».

Книга четвёртая. «Сухие росы», роман

Четвёртая книга «Сибирского романа» Николая Олькова «Сухие росы», как и три предыдущие, выдержана в жанре реалистично-бытового повествования, которое вбирает в себя активный период послевоенного восстановления сельского хозяйства, возрождения сибирской деревни, затем 70–80-е годы – годы мирного созидания, коллективного труда, и начало 90-х годов – новый сложный период: перестройка, повлёкшая за собой распад великой Державы. Как видим, у писателя нет ни одной части его сибиркой эпопеи, где бы ни высвечивалась трагедия того или иного этапа в истории страны.

Кроме того, Н. Ольков – хранитель подлинной, из самой народной жизни зачерпнутой тайны русской души, русской природы, тайны самой земли. Книга «Сухие росы» открывается картиной мощного весеннего половодья. С такой же широтой каждой строки, с таким же привольем народного слова разливается и повествование романа, излучающее радость бескрайней сибирской земли, когда «весна каждый год ожидаема, как девушка на свидание…», когда манит её головокружительный простор! Кажется, пахнет вся природа, и тающий снег, и талая земля, и будущий хлебный колос – все запахи сливаются в единый сильный запах весны. Во всём ощущается чистое народное миросозерцание, народное чутьё, тонкое восприятие красоты, составляющие степень народности, – то, что в романе и есть мера художественности. Автор, прежде всего, выделяет трёх основных персонажей – это партийный руководитель района, прямой и честный коммунист Григорий Хмара, перспективный агроном, будущий руководитель совхоза Юрий Долгополов и председатель колхоза «Светлый путь» Макар Чуклеев, – цельные, основательные, художественно завершённые образы, олицетворяющие нерасторжимую сцепку людей, целиком и полностью посвятивших себя крестьянскому труду. Их всех объединяет вечное, первостепенное – «состояние души, живущей вместе с хлебом». Пожалуй, лучше и не скажешь. Роман захватывает житейской правдой, неожиданными явлениями человеческих характеров, запутанными психологическими коллизиями, лирической, проникновенной мелодией любви, словом, простой и настоящей жизнью людей, самоотверженно работающих на земле.

Отметим, не может оставить читателя равнодушным и поэтический язык, присущий прозе Н. Олькова. Причём язык блистательный, искрящейся юмором, смехом, доброй иронией. Тут непременно вспомнишь и шолоховские образы! Когда-то В. Астафьев создал целый континент «сибирского» языка, отличающегося неповторимой манерой изложения. Сибирский говор – ценность и богатство этой земли. «Высота и богатство слова невозможны без высоты и богатства самого бытия», – писал В. Кожинов. Высокое должно сопрягаться с обыкновенным, никоим образом не противореча друг другу. Такой искромётный язык в романе Н. Олькова, прежде всего, связан с образом председателя Макара Наумовича Чуклеева, весь облик которого вызывает добродушную улыбку. Однако он человек особенный, самозабвенно влюблённый в своё крестьянское дело, и кому-то смеяться над собой вряд ли позволяющий. «Макар встал, прошёлся по кабинету, время от времени останавливаясь и покачиваясь на носках, любуясь новыми бурками с блестящими калошами: – Это хорошо, критика и самокритика, сорта и дипломы, а норму высева на сеялке, например, установить ты умеешь?» – живо, незабываемо описывает автор встречу председателя колхоза «Светлый путь» с молодым агрономом-отличником, защитившим диплом по новым сортам яровой пшеницы, Юрием Долгополовым. Крестьянский мужик Макар Чуклеев вовсе не скрывает, что крайне скептически относится ко всем агрономам, считает их «людьми ненужными».

К примеру, Короленко, когда рассуждал о Гоголе, Чехове, Успенском, как о писателях, делавших попытку смеяться над русской действительностью, понимал, что не всё задуманное им удавалось. Он приходил к выводу: «…в русском смехе есть что-то роковое». По его мнению, если употреблять терминологию химиков, то это «неизбежно даёт ядовитый осадок, разрушающий всего сильнее тот сосуд, в котором она совершается, то есть душу писателя». Но народная смеховая культура традиционно близко соприкасается с фольклором, она находит мудрое духовное равновесие, исцеляет человеческие души радостным, благотворным смехом. Данный феномен ярко проявлялся в творчестве Шолохова, Шукшина, который мог и солёную шутку отпустить, красочно высвечивался у сибирского писателя Ермакова. Вот и герой романа «Сухие росы» Макар Чуклеев, пусть и «не обременённый теоретическими познаниями», никогда особо не спрашивающий чужого мнения, зато называющий землю «не иначе как пашенкой», сочетает в себе и глубину души и в то же время лёгкую ироничность, народный юмор, – то загадочно неуловимое, что присуще лишь русскому мужику. Это как раз тот случай, когда мы имеем дело с юмором неглупым, имеющим под собой серьёзную, объективную природу вещей. И даже его любимое выражение «критика и самокритика», как бы оно не воспринималось, напрямую подводит к известному высказыванию Сталина о том, что «критика и самокритика – движущая сила нашего общества».

В книге обращает на себя внимание и жизненно важная тема современной науки, научного подхода в культуре земледелия как неотъемлемой части крестьянского труда. Проблемные вопросы сельского хозяйства Сибири, в частности, вопросы селекционной науки, новых принципов хозяйствования, тесно взаимосвязанных со сроками сева, элитными семенами, сортами яровой пшеницы, партийный руководитель Григорий Хмара пытается досконально выяснить, встречаясь с академиком Терентием Мальцевым. «Сибирь – зона рискованного земледелия…» – подчёркивает учёный. Он поднимает крайне острые, назревшие проблемы «системы организации труда в полеводстве как самой оптимальной, приближенной для крестьянина к результатам своего труда напрямую», предлагает «убрать показатели и оставить крестьянину только реализацию продукции», «перестать командовать», не донимать его «мелочной опекой». Противоречия, крывшиеся годами, становятся всё более явными, требуя безотлагательного решения. Не видя реальных результатов труда, его рациональных стимулов, люди постепенно утрачивают и чисто профессиональный интерес. В России уже более ста лет не могут надёжно зафиксировать результаты своего скорбного, зачастую невыносимого труда и передать их детям, хотя бы и с некоторыми потерями. Зыбкие отношения с собственностью сообщают русской жизни некую апокалиптическую летучесть. Григорий Хмара, предчувствуя грядущие перемены, пытается хоть в чём-то предвосхитить время, давно требующее от крестьянина конкретного подхода к делу. «Завтрашний день невозможен без ломки старого», – уверен и агроном Юрий Долгополов, руководитель иного типа, рисковый, предприимчивый, который тоже старается предугадать, поймать запоздалое время перемен.

Квинтэссенцией авторских взглядов в романе стали мысли академика Мальцева, когда он говорит об особой значимости крестьянина, высвечивая его лучшие человеческие качества: «Не тот пахарь, кто пашет, а тот, который любуется своей пахотой. Пахать многие могут, а вот любоваться не всякий способен». Н. Ольков очередной раз подтверждает это чисто народное виденье мира, своей духовной миссии на земле, характерное лишь русскому человеку. Непоколебима и вера крестьянина, испокон веков сохраняющего рассудительность: «Кольца веры народной рассыпаны и утрачены, хоть лба русский мужик в храме не расшибал. Но боялся! И жить старался по правде…» – ни в коей мере не сомневается в христианских добродетелях русского человека Терентий Мальцев.

Мифологичность происходящего, сказочность, которой напитана вся сибирская земля, поэзия простого деревенского бытия ощущаются здесь в самых обычных вещах. Героев книги соединяет природная сила любви, когда родную землю любишь непредсказуемо, первобытно. Теперь ясно, откуда земляк Н. Олькова, писатель И. Ермаков, брал свои сочные краски, когда писал о сибирских местах, как о «рае земном для скотинушки».

Мы должны знать, что всё в мире не напрасно, что всё имеет смысл – Божий Промысл о человеке, направленный к тому, чтобы наша жизнь была достойна радости и гордости за свой труд. Русский человек «живёт в нагрузку», как точно подмечает в книге академик Мальцев. Может поэтому он так любит вещи простые, понятные, знает цену, как и Григорий Хмара, каждому выращенному «пшеничному зёрнышку, вскормившему всю большую страну»? Да, русский мужик знает цену родным булкам и калачам, их ароматному запаху, их особому, ни с чем несравнимому вкусу! Стоит от начала и до конца прочесть эту красочную песнь сибирской земле, его Величеству Хлебу! О, сколько она вместила в себя: и боль сухой земли казахстанских степей, мучительно ждущей влаги, дождя, что сделает её «радостной землёй», и спасительное чудо июньского дождя, когда «хлеба ещё сохранили способность к полноценному росту, встрепенутся, раскинутся кустиками, трубку стебля выкинут, потом колос», и когда «август порадует хлебом», и когда настанет «осенняя сибирская ночь, без ветра, без туч», когда не бывает росы, когда можно надеяться на подарок природы – на счастливый урожай!

Необозримые поля с бесконечными рядами вызревающей золотистой пшеницы были для Григория Хмары тем единственным местом на земле, где он находил духовное отдохновение, духовное равновесие. Но с новой политикой перестройки, непонятной, хаотичной, всё чаще посещала его тревога за будущую судьбу деревни. Что стало причиной необдуманных перестроечных реформ? Возможно, ложь, двусмысленность, страх перемен. В образе партийного руководителя проступают такие моральные качества, как решительность, преданность идеалам Родины, служению своему народу, зримо проявляется такая же необоримая, изрядная сила – то явное сходство, что прочно сближает его с героем романа «Кулаки» Мироном Курбатовым.

Перестройку, которая разорила жизни и судьбы миллионам наших граждан, даже сложно назвать историей. «Мы не чувствовали никакой близости к тем, кого вынесла наверх перестройка», – признавался В. Войнович. В конце своего романа Н. Ольков как раз подводит нас к этому моменту общей усталости, спада, разочарования, горечи, послевкусия пережитого, что мы испытали в разрушительный перестроечный период. Автор вместе со своими героями остро воспринимает происходящее. Это – урок поведения при разных режимах жизни. Оставаться равному самому себе – при всех меняющихся политических режимах отстаивать свою позицию, быть рядом с народом. Сегодня понимаешь, что это были лучшие годы созидания, выпавшие на долю нашего народа, прошедшего через революционные бунты, раскулачивание, сталинские лагеря, войну. Нет-нет, да и мелькнёт ускользающая мысль, почему было не взять на вооружение накануне самой перестройки ту же теорию Бухарина, – именно то, что так грандиозно сделал Китай? Но история не любит сослагательных наклонений, предоставляя это право литературе, укрепляющей человека в вере, дарующей ему надежду.

В эпилоге романа «Сухие росы» звучит подлинный гимн Сибири, «земле одушевлённой и одухотворённой…», её неиссякаемым богатствам, гимн-посвящение сибирским труженикам, влюблённым в этот край. Вслушиваясь в слова писателя, в их поэзию, принимаешь всем сердцем его самородный сибирский эпос, впечатляющий своим размахом, раздольем – той безграничной широтой природного пространства, которая имеет некую таинственную родственную связь и с широтой русского слова, что сливаясь воедино, олицетворяют великую Россию. В этой памятливой любви к отчей земле и проявляется в творчестве Н. Олькова его напряжённая страда на ниве слова, сравнимая с многотрудным посевом зерна: «Вот тут радуются сухой росе, сухоросу, неожиданному и жданному, когда влажный воздух ветра поднимут высоко от земли, а зерно останется сухим и твёрдым на радость немногословному крестьянину». Созреет пшеница на полях, уродится рожь, и земля будет с урожаем, а человек с хлебом…