В магазине он застал только продавщицу. Никого не было кроме нее. Скучала, видимо. Тень тоски заволокло ее. Мрачно выглядела, но как увидела Матвея, сразу преобразилась.
– Мне, – сказал он ей, Матвей, – пожалуйста, водку.
– И все? – Казалось, она огорчена таким запросом Матвея. – И сигарет не надо?
– Если есть, то тройку. Только мягкую.
Подавая Матвею, запрашиваемый товар, добавила еще. Любопытно же.
– Вы не родственник, Ивана Александровича будете? А дети у него уже знают, что он сегодня представился?
– Знают, – сказал он ей, и вышел на крыльцо.
Теперь Матвею хорошо надо подумать, прежде чем распечатать бутылку водки: выпить ему, или, чуть подождать. Судя по времени, если сын у Ивана Александровича вылетел из Москвы сюда, на похороны своего отца, он за это время должен уже быть здесь. Но его до сих пор нет. Прилетел бы, узнал сразу, да и в деревне, продавщица не стала бы его расспрашивать.Звонка на его телефоне, тоже нет. Где то он все же, застрял в просторах России? Ничего не ясно. Да и из Челябинска, за это время можно было долететь. А из Чукотки, да, конечно, там надо прежде, выгадать погоду. Если она, действительно, из Провидения, то он должен ее знать. До десятилетки он жил, в том тоже поселке. Людей там не так и много было. Все друг друга знали в лицо. Узнать бы ему еще фамилию Ивана Александровича? До сих пор он не знал фамилию покойника. А на крест глянуть, с датами рождения и смерти, когда его стругали во дворе, у него не было возможности, да и как спросишь, как фамилия у покойного? Что подумают тогда о нем люди? Да, вот и с Червоноградом? Тоже много не понятно. Украина после переворота, воюет со своими областями: бомбит города, убивает мирных людей. Поэтому, как она вырвется сейчас в Россию? Каким путем? «Москалей», как они говорят теперь: ватников, они сейчас дюже не любят. Не нарвется ли на этих отморозков? « Бандеровцев». Страшно даже, что будет с нею, если её задержат на границе. Вон, как в Одесе, в профсоюзном доме, эти отморозки сожгли живьем людей.
У дома Ивана Александровича, какое – то скопление людей. Когда он уходил в магазин, вроде, у дома, никого он не заприметил. «Значит, кто – то из детей Ивана Александровича доехал», – подумал Матвей и ускорил шаг, по направлению к своей машине. Не хотел он, чтобы кто – то увидел в его руке этой водки, которую он купил сейчас в магазине. Пристроил ее сзади себя, за спиною рукою, спустился с асфальта на траву – мураву, и сразу же припрятал ее в багашнике, до сего времени, пока не выяснится, приехал ли кто из детей Ивана Александровича. Но в дом зайти ему не хочется, а как узнать, кто же из детей Ивана Александровича приехал, как – то ему неловко, или, как проще сказать, неудобно. Собственно, ну, кто он Ивану Александровичу? Просто случайный человек, который сжалился над пожилой парой, довез их до собственного дома. А так он им никто. Ровным счетом никто, посторонний человек, который не по своей инициативе, конечно же, по просьбе самой Валентины Ивановны, обзвонил до ее детей, известил им, что сегодня умер их папа. Да, конечно, не без этого, скажут ему, конечно: »спасибо», но, а дальше? Да ведь он, любопытством никогда не страдал. Зависти к другим, никогда не испытывал. Неужели же приклеилась к нему, это предложенное как бы в шутку ему, на бирже труда, курьерская должность – курьер. Фактически, получается так. Он ведь, по просьбе самой Валентины Ивановны, согласился быть, и правда, курьером. Обзвонил ее детей, озвучил ее просьбу, что папа у них сегодня умер. Теперь, что же он сомневается? Ах, этот русский авось! Ненужный он вообще русскому человеку. Всегда мучает в сомнениях он, русского человека: правильно поступил, или, не правильно, что остался тут, а не поехал дальше. Да, поистине человек, видимо, не предсказуемое существо. Да и русский человек, в первую очередь. Непредсказуемый он, и правда. Что уж поделаешь. Что этого скрывать от других народов? Русский он, всегда по жизни, сомневающийся личность, мучает себя головоломками, натыкаясь всегда, на неизведанное препятствие. Казалось бы, надо быть, проще. Нет, продолжает, мучает себя понапрасну, ожидая, когда кто – то сжалится над ним, придет к нему на помощь. Неожиданно выбежал на крыльцо, из веранды, тот приезжий, Валентины Ивановны. Сомневаться не приходилось, что это он, сын ее из Москвы. Одет он был с шиком: дорогой костюм, довольно плотный человек, полные щеки, пламенем пылают. Видимо с волнения, да и дорога наложила на этот штрих свои коррективы. Все возможно. Небольшого роста. Ну, чуть в прикидку, ниже даже чуть его. Матвей он, в росте, под метр семьдесят пять. У него широкие плечи, но печать озабоченности на его лице, разительно чуть старит с его годами. А этот, который выбежал на крыльцо, наконец, высмотрел Матвея, сразу двинулся к нему, широко раскрытыми руками.
– Дай тебя, дай тебя, мил человек, обниму. Спасибо. Мама мне рассказала, что вы для нас сделали. – И сразу уткнулся в плечо Матвея, в голос разрыдался.
Страшно глядеть на взрослых мужчин, когда они слезами обливаются. Тогда тоже у очевидца этой невольной сцены, начинают неметь руки, идет дрожь в теле. Также и с Матвеем это произошло.Еле разгладил он немеющие губы, выдавил слова сквозь дрожь.
– Прости, Сергей Иванович. Идем к моей машине. Помянем твоего отца.
Матвей, все еще с дрожью в руке, открыл багажник своей машины, указал рукою на бумажный ящик, где у него было съестного: яблоки, лимоны, апельсины. Водку, которую он купил в магазине, распечатал сам, налил ему и себе в стаканы из пластмасс.
– Помянем, Сергей Иванович? Давай.
Молча выпили. Затем Матвей поспешно полез в карман за сигаретами, а Сергей Иванович, специально, что ли не курит, отказался от сигареты.
Собственно, о чем в такие минуты говорить можно человеку? Тут без слов было понятно: горе. Слов никаких тут и не надо. Поэтому Матвей, молча курил, а Сергей Иванович, он человек московский. Судя по скупым рассказом Валентины Ивановны, он еще человек высокого ранга, на высоких должностях крутится. А там, на пустое слово, не принято, видимо, тратить время. Поэтому, он больше молчал, рассматривал молча его, а потом вдруг, махнул рукою, предложил.
– А давай, еще по маленьку. Матвей, как там тебя по батюшке? Ты маме моей представился только по имени. Да и когда мы с тобою разговаривали по телефону, не было времени уточнять у тебя…
– Михайлович я. Но лучше меня по имени.
– Ну что ж. Как скажешь, Михайлович. Давай по имени. Меня Сергеем можешь звать. Мы же не на службе. Дома. Спасибо тебе, Матвей. Теперь я осмыслил, сказанный мне, моей мамой. Если бы ты тогда не остановился, мама бы не довезла моего отца живьем. Спасибо. Век буду помнить. Не оскудела добрыми людьми российская земля. Извини, пафосно, но это, как есть. И давай, еще по малому и пойдем к моей маме. Она беспокоится, что ты, Матвей, голодный. Да еще, сестра из Челябинска звонила мне. Сказала, они с сестрою вылетят после обеда. Видимо, скоро и они тут будут. А из Чукотки, сам должен понимать, она только завтрашнему дню только может прилететь. На краю земли она…
– Знаю, Сергей. Я жил там. В том самом поселке Провидения. После средней школы, мы с родителями вернулись на материк, а тут я продолжил свою учебу в университете. Меня сейчас волнует, Сергей, как долетит до России ваша другая сестра из Украины? Там, после переворота, гражданская война, убивают людей, бомбят города Донецка, Луганска. – Услышав из уст Матвея эти города, Сергей Иванович, неожиданно с хрустом, сжимает свои кулаки. Еще не знает Матвей, что его растревожил, из перечисленных городов из уст Матвея: то ли тут политика, играла в какую – то роль, в чем он, как позже выяснилось, косвенно причастен.
– Я, Матвей, работаю в правительственной структуре. То, что с Украиной сейчас происходит, в частности, и мы несем определенную ответственность. Русский авось, это всегда русский авось. Никуда нам от него не дется. Нас всегда подводил в решениях. Тем более и теперь. На этот раз он нас сильно подвел. Надо было решительно действовать, рычаги на это у нас были, опередить этот хаос, но, а мы, как Черномырдин у нас говорил: « Хотели лучше, а получилось, как всегда…» Наблюдали только со стороны. Замешкались. Заигрались в демократы, поверив этих…западников на словах, не подкрепив соответственной бумагой – договорами. Да и эта Олимпиада в Сочи, нас чуть не подкачала. Опередили они нас. 2008 году также было. Что ж утаивать. С грузинами тогда мы… вовремя остановили эту войну. Одним словом. И тогда мы, прислушавшись к Западу к его твердым, казалось, словам. Ну, словом, обещаниями… прости. Нелицеприятно обмолвлюсь. Просрали тогда мы свою большую страну, да и, уши развесили. Запад нас опочивать начал, усыпил нашу бдительность. Пройдет, пройдет этот хаос. Украина вылечится, опомнится. Найдутся новые Богданы Хмельницкие. А сестрою, я верю, Матвей, ничего не случится. Подождем. Она мне обещала известить, как она только доберется до этих из перечисленных тобою, Матвей городов. Или она из Луганского направления перейдет границу России, или если маршрут изменился, перейдет – из Донецка. Доедет. Хотя сейчас разъезжаться по Украине, скажу тебе, смертельно опасно. Идем, Матвей. Покажешься маме. Беспокоится она за тебя. Да и для успокоения ее совести, при ней скушаешь. Успокоится она. Дашь шанс ей немного спокойствия.
Что поделаешь. В комнате, в передней, где стоял гроб посреди комнаты на столе, людей было много. В основном женщины. Туда даже не стали заходить, так как Сергея Ивановича мама, когда они вошли в дом, находилась в этой задней комнате, где у нее большая русская печь. Там они ее и застали. В чем она занята была, не разобрать вначале было. Суетилась она там, полусогнувшись от тяжести горя: хватала, то ухват, то кочергу. А когда заглянул туда ее сын, она обрадованно пригласила его, чтобы он, как сильный, ухватом вытащил из печи чугун.
– Там у меня в чугунке, сына, картошка с мясом. Покушайте с Матвеем. Голодные же. – Когда она успела?
Чтобы не огорчать её, пришлось им присесть за стол. Тут и подоспела вчерашняя Матвея водка. Вчера он не стал ее распивать, так как, утром он отправлялся в путь, а теперь, ничего не поделаешь, так принято у русских людей: живым жить, а мертвым, лежать в земле. Такая уж в жизни логика. Одним, подоспела время умирать, а другим, еще жить. Так, что, хочешь, не хочешь, надо помянуть Ивана Александровича. Этого хочет и старая женщина, мать Сергея Ивановича. Стоя, молча выпили, и для блезира, чуть попробовав эту комбинированную пищу: мясо с картошкой, вышли из стола, так как в это время к дому, передали им как по цепочке, женщины, подъехала машина, а из нее вышли сестры Сергея Ивановича.
Выходит, и из Челябинска тоже долетели.
Первым из крыльца проворно спешно сошел Сергей Иванович, радостно кинулся обнимать своих сестричек. Те, как увидели его: живого, здорового,а ведь они редко теперь виделись. Они, там, в своем Челябинске, а он, ясно, в Москве. Большой человек он у них, брат. Но, как бы он, там, не представлялся сейчас, он для них, всегда остается братом. Но бабы, они и в Африке – бабы. Не потому, что они любят пореветь на виду у всех, такая уж у них, видимо, планида: быть слабым в глазах других, но сильным духом. Не было бы у них этого духа, смогли бы они долететь сегодня до родительского дома? Бесспорно, нет. Сегодня ведь страна у нас непредсказуемая. Всякое бывает. Самолет был на Казань, но не было на Самару из Челябинского аэропорта. А они что учудили. Сначала улетели в Москву, а оттуда в Самару. Это, как целый круг они проделали, чтобы только не торчать в своем аэропорту. Но, а из Самары, двести километров преодолели еще на такси. Это сколько они денег лишних переплатили, лишь бы успеть на похороны отца? Кого винить тут? За это? Страну? Или на нашу российскую безалаберность. Да, да. Верно. Безалаберность. Либеральные чиновники, и правда, заинтересованы были ( да ни причем тут гарант), после этой реставрации советов, чтобы эти, как Василий рассказывал недавно ему,» макарошки» поменьше общались между собою. Это, чтобы, меньше им было сравнивать, как в других регионах живет этот «осчастливенный им демократией» электорат. Хотя, недоступность информации, чиновники должны были знать, порождает обратного только действия. Видимо, по тем царским временам они воплощают эту сегодняшнюю жизнь. Тогда тоже, помещики и царские опричники, историю надо помнить, знать, всячески препятствовали, чтобы проживающие в этой территории народы, реже общались друг другом. Это даже в школьной книге описано. На советской. Теперь, кто тогда мог предположить, чтобы долететь из Чукотки до Москвы, надо человеку выложить из кармана шестьдесят тысяч рублей. Чартерным полётом, говорят теперь, в этих чиновничьих кабинетах, которые не подочетны своему народу. Ну, такого закона нет, чтобы они подочетны были народу страны. Плэтому, народ, он это нерусское слово плохо понимает. Тогда, эта дорога стоила, на таких же типах самолетов, при советах, сто восемьдесят рублей, из Магадана, а из Провидения до Магадана, семьдесят два рубля, на ЯК -40. Ну, для чего это сделано было? Топливо дороже стал, или запросы стали другие у этих младореформаторов? Честное слово. Эти Гайдары и Чубайсы, со своим непонятным народу кулацким сыном – Ельциным, больше погубили народа, когда развалили советский союз, чем в репрессиях тридцать восьмого года. Правда, поэтому трезвой головой не поймешь страну – это точно. Надо обязательно выпить. Матвей, так и поступил. Как только он выслушал одиссеи мытарства сестер, Сергея Ивановича, отлучился от сестёр, так как им поговорить по душам надо, открыл багажник своей машины, налил в пластмассовый стакан водки, залпом выпил, а на закуску, закурил сигарету. И похвалил за одной и себя, что он сейчас с машиной, не зависим ни от кого. Хоть даже черта лысого! А погода, к вечеру установилась, как на заказ. Перестал даже гнуть ветром деревьев, который, тут из северной стороны, за оврагом, как из трубы временами дул, с той стороны деревни. Та сторона с пригорком. Видимо, только, из – за этого, оттуда всегда дул ветер. Во всяком случае, так подумал Матвей, удивленный переменой погодой. Было тепло и тихо вокруг. Даже в саду Ивана Александровича, где березы обычно всегда шумно оглашали улицу, замерли, как те караульные, у мавзолея В.И. Ленина. Да и сама деревня, как бы на миг замерла: ни одного стука, крика, стона, лая. Редко бывает, наверное, такое благостное состояние. Сочетается оно лишь только всеобщей гармонией. Видимо, эта черта, как раз и настала в эту минуту. Самое страшное для него, это сейчас уйти снова в себя. Тоска и одиночество ведь, никуда от него не делся. Поэтому он, как бы специально отвлекал себя, вертел головой туда – сюда. Новые впечатления, увиденной вокруг себя, его как бы, и правда, оживит, уведет от тех дум, которые, как бы в разведке они, ждут только своего часа наступления. Как он до сих пор не обратил? Отсюда, где его машина, хорошо просматривался этот пруд. Вот бы дойти ему снова до этих скамеек, посидеть там. Только он немного сомневается, допустимо ли ему это делать? Он же вернулся с пути назад, не для любования этого пруда? Да и не стоит, видимо, кого – то раздражать своей сейчас прогулкой у этого пруда, когда в гробу лежал в доме – Иван Александрович. А Сергей Иванович сейчас, полностью во власти своих сестер, выходит. Редко видятся, теперь хочется им наверстать расспросами, разговорами. Так, что там он, и правда, пока, видимо, лишний. А где он в данную минуту не лишний? Только там, у пруда, на скамейке. Да еще. Не лучше ли ему взять собою немного закуски, ну, к примеру, апельсин, и пол плитки шоколада? Ну, и эту еще, недопитую водку со стаканом пластмассовым. Сядет он там, под ивы, с косами ее вётел, на скамейку, и будет помаленьку оживлять себя этим градусом. Главное, там, не позволить шалить своему мозгу. А то заведет его, черт те знает куда. Но авантюра его, все же, опасная. В такой деревне, да еще нефтяной, обязательно должен быть участковый. Это раз. Во вторых, не хочется, а надо сказать – этот нелепый табачный закон. Снова мы на старые грабли наступили. Прошлая жизнь нас никак не научила. Выкорчевали же тогда весь виноградник в стране, чтобы не пил народ. А сами… водками теперь зарплату выдают. Где же тут логика? Все как – то однобоко у нас всегда. А и правда. »Умников», в кавычках, видимо, расплодилось в умах, в нашем Думе? Делать нечего им больше. Слуги называются. В народе их уже давно окрестили: « Скоро дышать воздухом запретят. Налог на него сделают, прикрывая свою никчемность». Или, слышно еще похлеще: « Власть сегодня не подотчётна обществу. Система образования консервативна. Суды работают на защиту только интересов власти». Но это же не выдумка больного человека. Даже коммунисты такого новейшства, вроде, не додумались. Но, азарт сейчас у него. « Почему бы, – бормочет он, – не посидеть? Кого мне бояться? Участкового, что ли? С чего бы это? Он, что, того что ли? Совсем? С ума вышел? Делать ему нечего?» Там, он и, правда, отвлечется от бездумных шагов своего мозга. Посидит. Желание будет, выпит. В карман положит он эту водочную бутылку. Хотя, день уже и к вечеру, но светло еще. Часок посидит, если никто его там не помещает. Затем вернется назад.
Хотя, осуществить ему, эту теперь уже запланированную прогулку у пруда, придется ему пройти сквозь око глаз деревенских, которые по дороге сейчас к дому Ивану Александровичу спешат, которые, уже тут стоят: кто возле его дома, а кто, внутри. Прямо, сразу пойти туда, к пруду, это как он бросает вызов деревню. Этого делать ему категорически, видимо, нельзя. Понимает: он тут чужой. Надо чуть сделать выпад, как бы сказать, сделать крюк небольшой, а затем, как бы, случайно он забрел туда, к пруду. И ни какого подозрения со стороны деревни, и ни какого вызова, что он тут хочет установить свои законы. Поэтому он, когда тронулся от своей машины, одной женщине, проходя мимо нее, вслух высказался: «Пройдусь чуток. Может и, подойду к пруду».
И уверенно зашагал, сначала прямо, по травянистой почве, рядом с асфальтной дорогой, затем перешел эту дорогу, пошел к направлению деревенскому клубу; он тут выше всех возвышался, чтобы оттуда незаметно подойти к одной скамейке у пруда. Но как же осуществить ему это? В дороге, да, он почти никого не встретил. И даже этих любопытных воробышек. Будто, они уже ушли к сну, или же, повымерли от бескормицы. Колхоза нет, поля побегами заросли, где же им питаться? Клуб, еще был закрыт, а мэрия, так называемый, сельсовет, по времени, давно, видимо, ушли домой. По часам его, без пяти уже девять, то есть, без пяти, двадцать один. Но светло еще. Ближе к пруду, там трава – мурава чуть рослая, свиньи эту траву любят. Да, он воплотил свое желание. Сейчас он присядет на скамейку под иву, косы, которые прикроют его со стороны спины, и будет сидеть и покуривать. Небо еще исинное, бледно – голубое. Высоко, сферой висит. Красиво как. Не знал он, что еще любоваться может, что вокруг него. А то, все эти годы, он только и делал: просыпался, сонно шел к стоянке, к своей машине, а после, спешил к своему бизнес дому. Неужели же, в какой – то ему незнакомой деревне, придется заново учиться, как все же красива его родная сторона. Хотя эти поля, что за деревней, и заросли побегами, а в некоторых местах превратился лес, как бы там не было, красиво же все вокруг. Не об этом ли мечтал он, когда говорил с восторгом жене, Ольге: «Вот завершу с бизнес домом, Ольга! Махнем,ох тогда, на целый месяц на природу! Ты представляешь! Как же красива наша родина. Леса, озера, моря, все это надо увидеть, пока мы молоды». И вот он, наконец, казалось бы забрел до этой красоты, в этой ему незнакомой деревне. И как же тут ему хорошо. За спиною его убаюкивает ива, со своими длинными косами, впереди, перед его ногами, шлепками бьется вода, о берег пруда. Переглянулся. Нет, никого поблизости. Надо ему поэтому, душу напоить горьким. Главное после, не дать своему мозгу воли. Заведет его тогда на край света, а оттуда ему трудно будет возвращаться сюда. Закусив апельсином водку, он удовлетворенно откидывается на спинку кресла, при этом раскидав руки, как крылья птицы, по сторонам. Ну, точь – точь, как он любил сидеть у себя, у своего подъезда, на скамейке, после своего бизнес дома. Там он всегда придушенно, с нескончаемыми мыслями в голове сидел, а тут, если хоть чуть забыться, зачем он тут, радовался этой жизнью, наслаждался окружающей его природой.
– Вот ты где? – услышал он вдруг за спиной ивы, голос Сергея Ивановича. – Ты что же оставил нас одних? Глянули, тебя уже нет с нами рядом. Хорошо еще, женщина из деревни, подсказала, где найти тебя. Ты, вроде, проходя мимо нее, оборонил, что ты хочешь посидеть у пруда нашего. Ладно, чуток тоже посижу с тобою, Матвей. Прости ты уж нас. С этой смертью прервали мы твою дорогу. Успеешь доехать?
– Доеду, Сергей. Не беспокойся ты за меня. Несчастье со всеми может быть сегодня. Согласись. Живем – то не спокойное время. Да и, мы же люди. Помогать друг другу, это не стыдно. Не беспокойся за меня, Сергей. Прости. Выпи со мною. Я прихватил сюда собою и эту водку. Помянул твоего отца. Простит он, видимо, за это меня. Не опьянеем.
– Тогда, наливай и мне, – вздыхает он. – Хорошее место ты выбрал. Красиво тут. В детстве, я помню, мы с ребятами всегда проводили здесь. Пруд, конечно, чуть измельчал, а тогда, в моем детстве, было тут глубоко. И лошадей даже купали. И ив этих тогда не было. Недавно, видимо, посадили. Не поверишь, я всегда скучал по этим родным мне местам, Матвей. В Москве, сам догадываешься, наверное, некогда. Служба. Скоро пятьдесят мне. За этой суетой впервые вырвался в свою деревню. Десять лет прошло. Папа, возможно, говорил тебе, что мы дети у него, как птицы. Вылупились из гнезда и разлетелись кто – куда, забыли их.
– Было, Сергей. Когда я вес их сюда, с горечью он мне высказался, точно, так же, как ты, Сергей, говоришь. Он мне это говорил. Это, правда. Мне, вот, Сергей. Удобно ли это спрашивать. Извини, если что. Я ведь до сих пор не знаю фамилию твоего отца, Ивана Александровича. Что я хотел – то этим. Из Провидения вылетела, или еще нет, ваша, Сергей, сестра? А мы ведь должны знать. Поселок там небольшой. Все друг друга знали. Хотя и, прошло почти уже много лет, как я перебрался на материк. Если она долго жила там, то я должен ее знать.
– Она у нас там, в школе, до сих пор преподает. Огнёва Мария Ивановна.
– Огнёва? – вспыхнул тот час Матвей. – Это, правда? Глупо. Что я болтаю, – смущенно трет щеку Матвей. – Мария Ивановна, так ведь, она моя классная была. В девятых, десятых классах. Такое совпадение, странное. Поверить этого нельзя.
Сергей от его сообщения, как – то умиленно смотрит на него. Действительно. Поверить этого было трудно. Но, а что не верить? Совпадение такое редко бывает. Раз так говорит он, все верно получается.
– Что ж, Матвей. За такое совпадение, не грех, как говорят, выпить. – И кладет руку на колени Матвея, чтобы тот не волновался так сильно.
– Огнёва, – произносит снова фамилию классную, Матвей. А сам от этого совпадения, тихо, так ласково улыбается. Как вдохновение у него сейчас на душе. – Мы, знаешь, Сергей. Стыдно мне рассказывать сейчас. Мы ее окно однажды… Сидела она под вечер у своего окна, проверяла наши тетради, по русскому. Она же жила на первом этаже, шестьдесят первом доме, по Дежнева. А у подошвы сопки, наискосок этого дома, стояла наша школа. Зачем мы это с ребятами делали? До сих пор не понимаю. В ее окно запустили кирпичом, за то, что она к нам строго относилась.
– И это, правда? – тихо, радостно смеется Сергей. – Вот, мальчишки, озорники. Спрошу, спрошу, посмеемся, когда долетит она у нас. Ну, идем, Матвей. Темнеет уже. Вон и звезды некоторые проклюнулись, перемигиваются. А тут, и правда, хорошо. Красиво.
Да, тихо бредут по дороге сейчас два здоровых мужика. Один, озабочен весь работой своей. Вырвался он сюда, только по смерти своего отца. Человек он, государственный. Как теперь говорят: из свиты, или, проще сказать, из обоймы сменяемого гаранта, а другой, своей добротой застрял тут, и боится он сейчас только одного, не дать воли своему мозгу. Страшно ему будет тогда, если раскрутится его мозг, с проблемными мыслями. А проблем у него сейчас выше крыши. Что будет с его семьей, получит ли вовремя компенсацию, успеет ли доехать до своей семьи, до начала учебного года, да и не маловажно, и это, наверное, самое главное, где он будет вскоре работать? Семью – то надо кормить. Главный нынешний страх его – потери работы, статуса и куска хлеба. Вот кончатся накопленные деньги, где он их заработает? А работы пока нет. Сунуться с остатками денег обратно на этот рынок, по запчастям машин, осилит ли теперь он на этот магазин? А ведь уникальный у него случай, казалось, рядом человек из правительства. Задать бы ему несколько проблемных вопросов, но, как?! Удобно ли это? Как он может сейчас загрузить его своими проблемами, когда у того, настоящее горе. Это, просто, неуважение будет с его стороны. Лучше уж ему смолчать, не дать воли своему мозгу. Конечно, справится он. Обязательно справится. Как, вот, тут, разрешится, доедет он до своей семьи. А там уж, вернувшись назад: один, или, всей семьей, разрулит он тогда все свои проблемы. Не может быть, чтобы он не справился. В годах он еще не старый. Ну, что это там тридцать пять. Многие еще в его годы, только начинают жить. А у него уже семья, дочь. Во второй класс пойдет. Большая уже. Вот, как только похоронят Ивана Александровича, он тут же отправится в путь. А теперь, они уже подходили к дому. Напротив дома, у крыльца, стоят у Сергея две сестры. Такие же дородные, как и брат их, Сергей Иванович. Тоже ведь случай. Они из Челябинска, куда он направится после, как похоронят своего отца, Ивана Александровича. Да. Могут и они потом, с ними поехать. Да и ему будет хорошо. Не скучно будет в дороге. Но, об этом он еще успеет с ними поговорить. Главное, сейчас узнать, зачем они вышли на улицу, и что их сейчас забеспокоило? На лицах у них какая тень озабоченности. Как только они к ним подошли, кинулись они к брату, с какими – то срочными сообщениями.
– Ждем, ждем, – говорит одна. Видимо, старшая – Валентина. – Сергей. Сестра из Украины звонила. Она застряла в Донецке, самопровозглашенной республике. Война там. Плачет. Что делать, Сергей?!
– Успокойся, Валентина. Ясно, ясно. Позвоню. Только без паники. Вывезут ее из Донецка в Россию. Я сам до нее сейчас дозвонюсь. Узнаю, где она в данную минуту, а потом дозвонюсь и до народного губернатора Донецка. Поможет. Вывезут ее в Россию. Вот, пока, познакомьтесь, так называемым курьером. Это он нас о смерти известил, о нашем отце, по просьбе нашей мамы. Ладно. Стойте пока. Пока я отойду. Дозвонюсь до Москвы.
Вскоре, он скрывается на веранде, а сестры, оставшись возле крыльца дома, окружили Матвея. Как в таких случаях повести себя, Матвей не знал, потому был растерян. И вид у него был растерянный. С позволения сестер Сергея Ивановича, он закурил. Иначе, он не знал, чем руки свои занять. Заговорить с ними, да о чем? О чем сейчас можно говорить? Не о покойнике же? Да и повода такого нет, чтобы заговорить напрямую о Челябинске, откуда они сейчас прилетели с таким, казалось, трудом. Почти круг проделали, чтобы только долететь досюда? »Удивительное время живем, – удивлен своим открытием Матвей. – Выходит, правда. Социологи часто преувеличивают, влияние государства на жизнь людей. При советах такого, как бы не сказать покрепче, не позволил никто. А сегодня, то ли в коммерциях обросли эти наши слуги народа, пуфик стало собственное население? Пока там вверхах не разбериха. Не понятные они сегодня», – говорит в себе, Матвей, собираясь все же, поближе познакомится сестрами Сергея Ивановича.
– Давайте тогда познакомимся поближе. – Зовут меня, Матвеем.
– А я, Валентина, а она, – указывает она рукою на сестру, – Евгения. Я – врач терапевт, а Евгения, она у нас, преподает в Уральском университете. А вы, кто по профессии, Матвей?
– Я, вроде, инженером был когда – то. А в данное время, я безработный. Еду за семьей в Челябинск.
– В Челябинск? – вспыхивает от услышанного, Валентина. – Какое совпадение. Мама мне рассказала, что вы их довезли на машине до дома. Спасибо. А дайте, что тут стеснительного. Поцелую вас, Матвей. Спасибо. Вот, Женя, – обращается она к сестре. – Зря ты говоришь, что в стране не осталось нормальных людей. Вот, к примеру. Вы, Матвей.
Та, видимо, обиделась, что сестра ее при чужом человеке, о ней плохо отзывается, дергается.
– Да, ладно, Валь. Это я была в плохом настроении, когда сюда летели. Так не должно быть, чтобы только долететь, такой круг делать. Издевается страна над своим населением.
– Вот и случай, Женя. Брат тут. Он в правительстве работает. Задай ему прямо: почему так все устроено плохо в стране?
Чтобы замять этот глупый спор, Матвей неожиданно им предложил, выпить за их отца.
– А что? Ничего плохого я не сказал. Сейчас подойдем к моей машине, открою багажник, а там у меня все: закуска, водка. Выпьем, помянем вашего отца. В доме, сами видите, там неудобно. Люди. А вам, как раз, с дороги, не помещает …
– А, что, – говорит, обращаясь к своей сестре, Валентина, округляя еще свои глаза. – Вы, Матвей, умно рассуждаете. Женя, пошли к его машине. Ничего зазорного, правда? Помянем отца, ну и чуть подкрепимся. Мы, Матвей, как вылетели из Челябинска, так, до сих пор ни капельки в рот не брали. Что у вас, интересного, в багажнике?
– Все, Валентина. Колбаса, апельсины, яблоки, а вот, хлеб, наверное, уже черствый? Не обессудьте? Да, еще. У меня и вода есть. Запьете водку с водою, кому если надо.
После того, как выпили, закусили, Матвей снова закурил. Потянулась к сигарете и Евгения. Знаете. Она была, правда, как сегодняшная… в телевизоре показывают сегодня. Ну, кого, для сравнению взять? Филиппа, что ли? Киркорова. Фильм помните? Из брата. Там брат, Богрова, говорит: « Слащавый, он уж очень. Румын. А ему, подправляют: болгарин он, болгарин». Вот и Евгения похожа была на него, характером. Валентина потому, недовольно сморщилась, но тактично промолчала, что сестра ее курит. Затем подошел и Сергей Иванович. Хмур, но держался он молодцом. Попросил Матвею и ему налить в стакан пластмассовый, водку.
– Дозвонился я до ребят, Москву, – сообщил он, больше обращаясь к своим сестрам. – Обещали вызволить нашу сестру из Донецка. Дай бог, чтобы она не попала под бомбежку этих… – Замолчал, потряс головой. Видимо хотел закончить свою речь этим словом: зверей. Тактично промолчал. Еще добавил, что мама их в доме, в задней комнате, ждет. Хочет она нас покормить. Ну, что, идем?