Медный Лоб Железный Зуб

Так темнеет быстро злато,

то, что продал воровато

среди гула на вокзале

цыганёнок вам когда-то.

Медный Лоб снарядом Града

мчится, не удержишь гада,

но Иван-то точно знает:

сзада Града нам не надо!

– Выручай скорей бычок,

мой любезный дурачок,

волк зловещий пасть наводит

на решающий щелчок.

Если хочешь… Поцелую

может, я тебя разок.

Хриплое раздалось «Му!» ,

мысль последняя ему -

если в «му» кто понимает –

полюбилась по всему.

«Ладно, пусть всё будет так.

Может, выручит маньяк.

С сердца, Бог даст, не своротит:

целовать-то натощак!»

Повернулся наш бычок,

плюнул волку между ног,

и его от них отрезал

тут же огненный поток.

Часть вторая

1

Год к исходу,

по народу

ходит слух, что на свободу

вырвался Иван живой

и за огненной рекой

он живёт, тревог не зная,

вместе с ним сестра родная.

Сам он весел, светел, ясен,

сердцем мудр, велик, прекрасен,

не жалеет сил – радеет

за страну, да труд напрасен:

Медный Лоб её опутал.

по кружалам зреет смута,

вытекает за порог,

расходясь на семь дорог:

– Вот когда бы был Иван,

были б лучшей мы из стран!

…

Ваню манит на охоту,

а Светлану – на болото,

где с русалками когда-то

вот уж было весело-то!

Красна девка заскучала,

дел отрадных было мало,

день-деньской она под липой

покрывала вышивала.

Только проку в этом мало -

как в редиске после сала.

…

Ваня, взяв собак любимых,

верных, злобных, нелюдимых,

на пернатую добычу

вышел в даль необозримых

в мягкой зелени лугов.

На болотцах, средь стогов

здесь водились крякаши,

бил Иван их для души,

и к столу они с капустой

тоже были хороши.

На просторе воздух вольный,

вздох свободный, дух раздольный…

А за огненной рекою

скрыт на веки град престольный.

Там за дымкой бледно-синей

тоньше самых тонких линий

проступает край родимый -

сладкой горечью полыни.

…

В даль лугов Иван глядит,

он не весел не сердит,

размышляет, ищет новый

к новой жизни аппетит.

Жизнь теперь не так богата,

не дворец теперь, а хата:

в свежемазаный домишко

их привёл бычок патлатый.

Сам соломы пожевал

и куда-то убежал.

С той поры его в округе

уж никто и не видал.

А и всех – Иван с сестрой

да аул за той горой,

что маячит шапкой снежной

за далёкой синевой.

…

Вот, вдруг, меж собак возня,

перебрёхи, вой, грызня,

скалят зубы пред Иваном,

громко лают на коня.

Лай то ласков, то сердит.

«Или чёрт их бередит?» -

ничего не понимая,

на собак Иван глядит.

Лёгким свистом вожака

подзывает, и рука

шерсть на холке поднимает,

гладит морду и бока.

– Что, Дружок? Да что с тобой!

Ну-ка, рядом. Рядом! Стой…

А Дружок рукав хватает,

рвётся, тянет за собой.

«Либо дома что не так,

либо мой кобель дурак:

то-то бьётся, то-то вьётся,

взбаламутил всех собак!»

…

А Светлана той порой,

хоть слыла всегда незлой,

учинила злое дело -

знать, не справившись с тоской.

Поутру пошла к реке,

там на левом бережке

красный молодец в рубашке,

держит кошку на руке.

Кошка ластится, мурчит,

и ножонками сучит,

язычком змеистым нижет.

Зуб стальной во рту торчит.

Молодец в рубашке белой,

и по выпуклостям тела,

оттеняя, свет лежит,

на кудрях огонь блестит.

Кошка в шёлковой шерсти -

чёрной, блёсткой… Не пройти

мимо глаз её зелёных,

глаз от глаз не отвести.

И Светлана обомлела,

и чего-то захотела –

толи праздника большого,

толи радостного дела.

Закружилась голова,

перепутались слова,

в небе блёстки заблистали,

в сердце ухнула сова.

– Кто ты, красная девица?

Ты принцесса иль царица?

Дай волшебными очами

мне упиться-перепиться!

Голосом твоим волшебным

я хотел бы насладиться…

И такую лабуду

прёт и гонит на ходу,

а Светлана с одичанья

вся в дыму и вся в бреду!

Тело преет, сердце млеет,

совладать с ним не умеет…

А у женщин в обомленьи

редкий ум не поредеет.

– Как бы я тебя обнял!

Как бы жарко целовал!

Как бы нежно возле ушка

ночью б я шептал-журчал…

Ты б уснула сладким сном,

я б накрыл тебя плащом…

Да река разъединяет

нас, гори она огнём!

Сердце томное упало,

девица не устояла,

стройно бедрами качая

в дом зачем-то побежала.

Вот вернулась…

Светел лик.

Шильце, мыльце и рушник

в реку бросила, и пламя

улеглося в тот же миг.

2

Быстро сладили они,

в небе не зажглись огни,

а они уж друг без друга

шагу не шагнут – ни-ни!

То-то страсть

да то-то сласть,

вот ложится масть на масть!

Н-да, такого пылу-жару

ни занять и не украсть!

…

Наш Иван пока скакал

да собак своих ругал,

молодец с сестрой румяной

план коварный составлял.

План намечен бесподобный,

превосходный, дерзкий, злобный,

каждый пунктик разработан

даже – мизерно-микробный.

– Чтобы мне тебя любить,

Ваню нужно нам убить.

И разрезать на кусочки.

Мелко. Чтоб потом не сшить.

Знать, злодей не может часа

жить без рубленого мяса!

Нам знакомы речи эти

об Иванушке в котлете!

А Светлана-то, Светлана!

Заплуталась в дебрях плана,

заключила с каннибалом

договор, сестра барана.

В смысле, что она – овца:

на чужого молодца

променяла кровь родную

тут же, не сходя с крыльца.

…

Вот Иван вбегает в дом,