Эпп! Да! Да! Коротко и ясно! Эпп! И всё! ну, ладно бы там Эпов или Эпин. Тоже экзотика, но приемлемо. Хорошо еще, что не Оп и не Ап! Но называть его такой экстремально короткой фамилией было как-то непривычно. Вроде как собака отгоняешь: фу, то есть нельзя. Это в мультфильмах могут быть Ух и Ах. А в жизни надо что-то посолидней. Всегда называли его с добавлением имени: Саша Эпп. Причем имя и фамилию старались произнести слитно, вроде как одно слово: привычное имя Саша и что-то вроде восклицания.
При такой необычной внешности и фамилии нельзя было не стать достопримечательностью курса, о котором говорят, восхищаются, удивляются и слагают, само собой, легенды. Саша Эпп стал такой достопримечательностью, едва он появился в студгородке. Иначе и быть не могло. Все странное, необычное притягивает внимание. Даже с других курсов и факультетов приходили подивиться на него. А у Сашиных однокурсников спрашивали: «Что там у вас за чудо в перьях? Говорят, оригинал». Причем даже не просили: «А где у вас этот Саша Эпп? Покажите нам его!» Его узнавали сразу, удивлялись, рассказывали своим товарищам. И количество паломников на гумфак росло. Что, конечно, не могло не льстить гуманитариям.
По Сашиным рассказам, родом он из глухой таежной иркутской деревни. В деревне лесхоз. Закончил школу с золотой медалью. Его отправляли на все олимпиады, викторины и конкурсы. И в райцентр, и в Иркутск. И даже в Красноярск, и в Читу. Его победы приносили славу родной школе. Посторонние люди не понимали, как при такой внешности можно быть вундеркиндом. В их представлении гений должен выглядеть, как Данте Алигьери или, по меньшей мере, как Лев Толстой. Пусть и без бороды. А тут вроде как сплошное безобразие и больше похож на деревенского дурачка.
Это какой-то Савелий Крамаров. Ему бы в комедиях сниматься, а он на всех олимпиадах первые места занимает. Недоумевали те, кто сталкивался с Сашей Эппом. Но это уже их проблемы. А вот местные учителя, сельская администрация и руководство лесхоза пророчили Саше Эппу славу Ломоносова, свет которой упадет и на них. Всем хотелось, чтобы он поехал в Москву, в самый главный университет страны. Ломоносов же тоже начал с Москвы. А Саше даже пешком не надо идти. Купят билет на самолет.
Остановились на Новосибирске. Поближе всё-таки. Можно даже изредка попроведовать. Если от рук отобьется, то станет быстрей известно. Да и Новосибирск – тоже столицы. Столица Сибири. Это даже не Иркутск. А тем более не Чита.
На экзаменах Саша Эпп блистал. Оказалось, что он прочитал все книги по истории, которые были в местной библиотеке. А некоторые по нескольку раз. Разумеется, это были в основном художественные книги. Но авторы исторических повестей и романов не высасывают сюжеты из пальца, но изучают исторические документы, вникают в эпоху, даже отправляются в те места, где происходили события их произведений. Мальчишка почерпнул из исторической беллетристики немало. В голове у него жили тысячи историй, реальных исторических персонажей. На экзамене по истории России ему, правда, не попалось татаро-монгольское нашествие. И это было хорошо для экзаменаторов, потому что книги Виктора Яна были в числе любимых у Саши. Он перечитал их по нескольку раз. И буквально грезил этой эпохой, зримо представляя, как пылают русские города и селения.
О жизни в таежном поселке Саша рассказывал поразительные, особенно для горожан, вещи. Некоторые даже не хотели верить в его рассказы, считая их плодом фантазии. Однажды на уроке все позабыли про рассказ учителя и бросились к окну, в которое заглядывал медведь. Матерый медведь-шатун, встречи с которым боятся даже опытные охотники. Может быть, он, как Филиппок, хотел учиться вместе с ребятами, сидеть в чистом теплом классе, дергать девчонок за косички и устраивать кучу малу на переменах. А еще пить сладкий чай с горячими калачами, вкуснее которых для ребятишек ничего не было.
Пригоны делают из толстых бревен с крепкими дверями, которые надежно закрывают на ночь на случай, если пожалует волк или сам хозяин тайги полакомиться живностью. Саша Эпп прекрасно стрелял, что как-то не вязалось с его внешностью. У людей было о нем представление как о недотепе, который ничего не умеет. Ничего в этом удивительного не было. Его отец, наполовину русский, наполовину бурят, таскал Сашу с малых лет по тайге и учил его разным тонкостям таежной науки. Саша мастерски передавал голоса разных птиц и зверей. Это было забавно слушать. Из него получился бы хороший охотник, но родственники и односельчане прочили ему славу нового Ломоносова, а охотиться и заготавливать древесину и без него найдутся умельцы.
Его всё интересовало. Не то, чтобы он был назойливым, но один он не мог оставаться. Его постоянно тянуло в компании. И не имело значения, что это могла быть компания незнакомых людей. Выходя из аудитории на перемене, он сразу устремлялся, завидев какую-нибудь группку. Останавливался и слушал, о чем идет речь. Более благодарного слушателя найти было невозможно. Скучных тем для него не было.
Это можно было бы назвать бесцеремонностью и навязчивостью. Конечно, были такие, кого он раздражал. Про таких людей, как Саша Эпп, говорят: пристал, как банный лист. Даже грубым словом его нельзя было обидеть.
Когда он приехал поступать и зашел в главный корпус, то сразу растерялся. Что и неудивительно. Он не был в таких больших зданиях, где столько комнат, лестниц, переходов, этажей и везде полным-полно народу. И никому ты здесь совершенно не интересен. Куда сунуться пареньку из таежной деревни? Какова процедура оформления документов? С чего начинать? Куда сунуться? Голова кругом. Он стоял и озирался. Но мигом сориентировался. Из художественной литературы он усвоил, что если попадаешь в незнакомое место, то нужно найти гида. Таким коллективным гидом для него стала группа девушек, которые тоже поступали на гумфак и довольно сносно ориентировались в окружающем пространстве. Еще бы! Среди них двое были горожанки. Он пристроился за ними и ходил следом, как хвостик, время от времени перекидываясь с ними короткими фразами. На пространные разговоры просто не было времени. Они видели, что парень деревенский, почему бы не помочь. Даже лестно помочь. Доброта и помощь возвышает дух человека.
– Нам сейчас в комнату…
Номер с трехзначной цифрой. Быстро находили. И подходили именно к тому столу, к какому надо. Писали заявление, подавали документы, расспрашивали, как и что. Саша с ними.
– А сейчас нам в такой-то номер…
И уверенно шли вперед. Сворачивали там, где нужно было свернуть. И подходили к нужной комнате.
– Здесь на счет общежития.
И Саша следом. И тоже прописывался. И получал направление к комендантше «пятерки».
В другую комнату. Еще куда-то. Саша не отстает ни на шаг. Они ускоряются, и он тоже. Тут-то с ним и случился конфуз. Хотя и девчонки в какой-то степени виноваты. Они же знали, что он неотвязно следует за ними. Могли бы подумать об этом.
Но они не подумали, что Саша такой несообразительный и во всем положился на них. Как бычок на привязи, плелся за ними, будучи уверенным, что так он не собьется со следа. Они сворачивают в очередную комнату, а он даже не взглянул на дверь, какой на ней трехзначный номер. Да и какая разница. Как говорил вождь мирового пролетариата, «верным путем идете, товарищи!» Зачем разглядывать номера? Девчонки-то всё знают. Вон как они ориентируются в этих каменных джунглях-лабиринтах! Делают вглубь несколько шагов. И тут до него доходит, что-то здесь не то. Какая-то тревога тревожит его душу! Что-то он неверно сделал. И Саша замирает на месте. Во-первых, спереди никакого стола, за которым сидят старшекурсники или аспиранты и что-то оформляют. В пору приема здесь всяких комиссий невпроворот. Во-вторых, на стене большое зеркало и пол почему-то плиточный. Хотя он помнил, что во всех комнатах пол был деревянный. Такой плиточный пол он уже видел. Где-то журчит вода. И воздух не такой, как в административных помещениях, где пахнет человеческим потом, бумагами и канцелярскими принадлежностями. Он начинает понимать, что сюда ему не нужно было заходить. Зрачки Сашины стремительно вращаются, изучая помещение. Нос дрожит.
Тут одна девушка, что идет сзади, оборачивается, видит Сашу Эппа. Она ничего не говорит. В глазах у нее такое удивление. Саша пятится задом к дверям, как будто заметает следы. Оказавшись в коридоре, видит на дверях табличку с женским профилем. Рядом другая дверь, но с мужским профилем. Что они, девчонки, подумают о нем?
После этого Саша решил отстать от девушек и закончить процедуру оформления самостоятельно. Тем более, что ему уже казалось, что он стал немного разбираться, где и что. Да и процедура была уже почти закончена.
Когда он пришел в «пятерку», вахтер, худенький, сухенький старичок, долго вертел направление в руках. Может быть, ему показалось, что оно поддельное. Мало ли всяких мошенников! Пытался ее читать вверх ногами и на свет смотрел. Он никак не мог поверить, что студенты могут быть такими. Хотя повидал всяких. Но не такие же! Наотрез отказался пропускать Сашу, сказал, что нужно ждать комендантшу, потому что она прописывает и оформляет пропуск. Кстати, для пропуска нужна фотография.
Саша сел на диванчик. Колени его уперлись в подбородок. Ботинки на нем были сорок пятого размера. Ничего примечательного вокруг него не было. Даже не было портрета или бюста Ильича. А Саша был убежден, что во всех общественных учреждениях должен быть Ленин. Обязательно в холле любого учреждения висит транспарант, типа «Наша цель – коммунизма» или «Пятилетку – в четыре года». Хотя последний не очень вязался с учебным учреждением. Положено пять лет отбарабанить, будь добр! Но здесь не было ни одного транспаранта. И тогда Саша окончательно понял, что он попал в другой мир, в котором живут по иным правилам, чем в их таежном краю. И вероятно, открытия будут попадаться ему на каждом шагу.
Двери хлопали. Кто-то заходил, кто-то выходил. Саша, не скрывая любопытства, разглядывал каждого. Девушки порой были в джинсах или темных узких брючках, которые рельефно подчеркивали их прелести. Оказывается, не только платье может украшать слабый пол. Сашу это уже не удивляло. У них в лесхозе женщины тоже носили штаны. Но это было хэбэ, плотное и толстое, темно-синего цвета. И носили их те, кто работал на лесоповале. Зимой женщины надевали ватные штаны и становились похожими на пингвинов.
Молча что-то созерцать Саша долго не мог. Ему нужно было общение. Поэтому он обратился к вахтеру.
– Как вас зовут, дедушка?
Вахтер сурово посмотрел на несуразного паренька. Но он умел сдерживать гнев и раздражение.
– Я тебе не дедушка! Внучок тоже нашелся. И откуда ты только такой взялся. Всякое видел, но такое впервые.
Это не остановило Сашу.
– А меня зовут Саша. Александр, то есть. Родители меня назвали в честь Александра Македонского. Эпп!
– Кого?
Вахтер оторвался от газеты. Посмотрел на него поверх очков, которые ему были нужны лишь для чтения.
– Сашей меня зовут. Эпп.
– Какой еще такой Эпп? – прохрипел вахтер. Разыгрывает его что ли? Этого еще не хватало!
– Эпп – это фамилия моя.
– Эпп?
Вахтер отодвинул газету. Снял очки. Долго и пристально глядел на паренька. Непохоже, что он шутит.
– Чудны дела твои, Господи! Чего только не бывает! – уже снисходительно проговорил вахтер. – Разве такая фамилия может быть? Сколько живу, ничего подобного не слышал.
Он почесал подбородок.
– Нет! Ну, это уж слишком. Ну, хотя бы Эпов. Куда ни шло! Или Эпин. А то Эпп! И больше ничего!
Саша согласился.
– Многие удивляются. А я вот привык. Нет, ни к фамилии. А к тому, что удивляются фамилии. Очень короткая. Расписываться хорошо. Всего-то – навсего три буквы. Вот у нас в классе был мальчишка. У него фамилия Зарамахамутдинов. Представляете? Выговаривать-то затруднительно. А если писать, так это же мучение настоящее. А представьте, жена его получит его фамилию. И вот встречает ее на улице бывая одноклассница и радостно кричит ей: «Привет, Петрова! Сколько лет, сколько зим!» Она: «А я не Петрова. Я замуж вышла. Вот так-то! И фамилию, конечно, взяла мужа». – «Кто ты сейчас?» – «Я сейчас Зарамахамутдинова. Вот так, подруга!» Пока она свою фамилию будет выговаривать, у ее подруги вся прошлая жизнь пронесется перед глазами. А уж повторить фамилию она не решится. Ее заучивать нужно только полдня.
Вахтер заулыбался.
– Я вообще-то Павел Иванович. Ну, можно просто дядей Пашей звать. Меня так многие называют. Ты откуда, Саша Эпп, будешь?
– О! Я издалека. Из Иркутской области. На самом севере области наша деревня. А там лесхоз.
– У меня там сосед на лесозаготовках сидел. Лес заготавливал для страны. Говорит, что очень свежий воздух.
– А я там живу. То есть жил. Школу закончил, надо учиться дальше. Получать профессию.
– Надо! – согласился Павел Иванович. – Без профессии никак нельзя. Это как без рук.
– А вот и Альбина Ивановна! – воскликнул он.
В фойе вошла дама бальзаковского возраста, крупногабаритная, с рельефными формами, ярко накрашенными губами.
– Добрый день, Альбина Ивановна! – проворковал дядя Паша.
– Добрый! – едва кивнула она.
– Вот устраиваться молодой человек в общежитие.
Альбина Ивановна поглядела на Сашу Эппа как на какое-то недоразумение. Такого она бы только на дачу поставила вместо пугала.
– Ну, пойдем, молодой человек!
Тут же справа был ее кабинет, куда Саша сразу и вошел следом за ней. Протянул направление, паспорт.
Альбина Ивановна покачала головой.
– Надо же с Иркутской области!
Удивилась, как будто Иркутская область – это где-то на Марсе.
– Пока заселяйся! Если поступишь, сдашь фотографии, получишь постоянный пропуск.
Поднялась, подала ему пачку постельного белья. Назвала номер комнаты. Так Саша Эпп стал обитателем «пятерки».
Не прошло и месяца учебных занятий, а о Саше Эппе говорили на кафедре больше, чем о всех студентах вместе взятых. Грубо говоря, он всех преподавателей «достал» или еще грубее «задолбал». Едва звенел звонок, он устремлялся к преподавательскому столу, и вопросы сыпались из него, как горох из порванного мешка. Конечно, сначала это льстило любому преподавателю. Кто из них не мечтает о благодарных любопытных слушателей. Самое же большое наказание – это равнодушный студент, которому все по барабану. И лекции для него – лишь суровая необходимость, обязанность.
Но когда тебя на каждой перемене держит назойливый студент, это со временем начинает раздражать. Преподаватель – тоже человек, он хочет хоть на несколько минут развеяться, подумать о домашнем, перебрать бумажки, полистать конспект, да элементарно сходить в туалет. Поэтому постепенно от Саши Эппа стали отмахиваться как от назойливой мухи под всякими благовидными, часто придуманными предлогами. Правда, Саша не терял надежды, преследовал на ходу, догонял в коридоре. Всё чаще от него отделывались короткими, но решительными фразами: «Извините! Мне некогда!» Саша пришлось переключиться на товарищей. Он подходил к паре парнишек, которые, допустим, курили в фойе.
На лице широкая улыбка, как будто он увидел старых знакомых, которых не видел сто лет. А те, говорят, допустим о музыке. В музыке Саша не разбирался, но поддержать разговор мог.
– А вы знаете, ребята, что Моцарт уже в восемь лет написал симфонию?
Те замолкали и настороженно глядели на него, если им приходилось впервые иметь дело с ним.
– И что с того? – наконец произносил кто-нибудь.
– Так что же получается: что композиторами не становятся, а рождаются. Как-то противоречит марксистко-ленинской теории.
– А ты не лезь во все дыры с марксистско-ленинской теорией, и тогда у тебя не будет возникать еретических мыслей.
– А вот об этом можно поспорить, ребята!
И Саша Эпп бесцеремонно вторгался в разговор.
Конечно, после этого у них возникала потребность узнать, что же это за уникум такой. И от Сашиных однокурсников они выслушивали столько легенд и сказаний про него, что вольно-невольно проникались удивлением, если не восторгом.
Но если бы только это. Его энергия била через край. Он был уверен, что всё можно улучшить и сделать совершенней. И только человеческая лень препятствует этому.
Саша сдал экзамены за первый курс и уехал на лето к себе домой. А когда первого сентября второкурсники вышли на занятия, в своих рядах они не досчитались его. Но сильно этому не удивились. Задержки в начале сентября обычное дело.
Прошла неделя, его всё не было.
– Где Саша Эпп? – спрашивали друг друга.
Пожимали плечами. Без него ландшафт не был таким красочным. Его любознательное лицо и несуразная фигура придавали ему особый шарм.
Но вот уже вернулись стройотрядовцы. Даже с самого дальнего Дальнего Востока. Саши всё не было. Кто-то уже скучал по его постоянному любопытству, вездесущности. Закончился сентябрь. И стало ясно, что Саши уже среди них не будет. Если, конечно, у него не какое-нибудь хроническое заболевание или перелом чего-нибудь. Разное гадали.
– А чего гадать-то? – сказала староста. – Сейчас узнаем! Дел-то! Подождите меня!
Она пошла к секретарю.
– Оппоньки, ребята! Перевелся наш Саша Эпп. Изменил альма матер, изменщик коварный!
– В Москву? В Томск?
– В Иркутский универ. Поближе к дому. И за продуктами можно на празднике смотаться.
Всё-таки, что подвигло Сашу к такому решению оставалось только гадать. Может, действительно, близость дома. А может, и что иное. Но для всех это было неожиданно. А если ему не понравился Академгородок, то, что над ним подшучивали постоянно, некоторые даже грубо прогоняли его, как гонят назойливую собаку?
А что Академгородок? Очень симпатичный. А если и смеялись над Сашей Эппом, так не со зла же.
Как всегда, свое мнение высказал Петров.
– Да зазноба у него там. Зуб даю. Я в этих делах дока. Я у него в глазах увидел затаенную грусть. Любоф! Короче, Ромео и Джульетта!
– А с чего это ты решил, Петров? – затарахтели девчонки. – Мы чего-то не заметили.
Представить Сашу Эппа, воркующим нежные слова на ушко смущенной девушки, не могло самое смелое воображение. А если бы и представило, то только с комическим уклоном.
– Шэршэ ля фам, как говорят у нас в Париже! – изрек Петров, закатывая глаза под потолок.
В чем-чем, а по части слабого пола, Петров считался знатоком. Он был уверен, что и слабым полом его назвали потому, что представительницы оного не могут устоять перед его Петровским обаянием. Кто-то согласился с этим мнением.
С исчезновением Саши Эппа курс что-то потерял, немного чудаковатости и детскости.
24
КОМСОМОЛЬЦЫ-ДОБРОВОЛЬЦЫ
Шел веселый человек с улыбкой до ушей, дымил сигаретой, наполнял свежий воздух благовонием винных паров. С недельной щетиной его лицо было похоже на доброго милого ежика. С рубашкой, выбившейся из-под брюк. С расстёгнутым зиппером. Шел веселый человек. Всех трогал. Кого словами, а девушек руками за выдающиеся места. Но те почему-то фыркали и отпрыгивали от него, словесно выражая негодование.
Пацан ли пробежит, щелбан ему отмерит. Да так шутейно, со всего размаху, что некоторые чуть на колени не падают. Старушка ли пройдет, поинтересуется, почему она без ступы и помела. Никак совсем склероз замучил? Ай-я-яй! А в молодые-то годы, наверно, пускалась во все тяжкие? Мужчина ли повстречается, предложит ему сброситься. Не с утеса на черные мокрые камни, а по рваному. Так он называл советские деньги. Как будто ему зарплату выдавали только испорченными купюрами.
Был веселый человек уверен, что всем встречным и поперечным весело от его шуток. И они сразу забывают всякие невзгоды, неприятности на работе и дома, мировые проблемы. Настроение их улучшается, и жизнь представляется не такой серой и однообразной. А все только потому, что они повстречали его, веселого жизнерадостного человека. И не заметил веселый человек, проморгал, упустил тот момент, когда с боковой дорожки вышли ему наперерез трое ребят, представителей советской молодежи, аккуратно одетых, в светлые рубашки, темные отглаженные брюки и черные начищенные туфли, постриженные, побритые и пахнущие одеколоном.
Только одно их отличало от других скромных советских ребят, которые учатся или трудятся на ударных стройках. Красная повязка повыше локтя, на которой было лишь три буквы «ДНД». Буквы-то всего три, но их никогда не писали на заборах. А у многих они вызвали даже страх.
К полной неожиданности дорогу этому веселому человеку перегородили трое этих ребят с повязками. Лица их были суровы и ответственны. Явно шутить они не собирались.
– Почему хулиганим, гражданин? Нарушаем общественный порядок? – спросил тот, который был посередине, высокого роста, широкоплечий, нерусской внешности. Такой богатырь из восточных сказок «Тысячи и одной ночи», с которым нежелательно связываться.
– Нарушаю? – удивился веселый человек. – Я вообще-то домой иду с работы, где меня ждет… но это не важно. Что же рабочему человеку должно быть недоступно радостное настроение?
– К другим гражданам пристаем, нецензурно выражаемся. К тому же в нетрезвом состоянии, что оскорбляет человеческое достоинство других людей. А вы этого не осознаете. Никто не против того, что вы идете домой с работы. Все ходят домой с работы. Или на работу из дома. Но как вы идете? Кругом дети. Какой вы пример подаете подрастающему поколению? Чему хорошему они могут научиться от вас? Ничему хорошему. Гражданин! Это очень нехорошо.
Лицо веселого человека побагровело. Кулаки его сжались. Желваки задвигались вверх-вниз. Еще смеют поучать его!
– Да видал я вас всех в гробу в белых тапочках! Кто вы такие? Молокососы, сопляки! Чего застыли, дорогу загораживаете? Пошли вон!
И он изрек нехорошее слово, которое в печати обычно обозначается многоточием.
Такое не понравится ни одному уважающему себя человеку. А молодые люди явно относились к таким.
– Оскорбляете? А ведь мы при исполнении, – сказал тот, что стоял с краю, пониже ростом, но тоже такой плотный паренек. – Нехорошо, гражданин! Это чревато последствиями. Пройдемте с нами!
– Кого?
Гражданин сделал довольно неприличный жест и при этом словесно прокомментировал, где он видал их всех троих.
– Это уже перебор, гражданин! – сказал тот, что стоял посередине.
И положил руку на плечо распоясавшемуся гражданину. Рука его лежала уверенно, но твердо. Хулиган, будем так называть веселого человека, потому что поведение его было явно хулиганским, тяжело задышал. Так дышит бык, прежде чем броситься на матадора.
– Пройдемте, гражданин, в отделение!
– Лапу убрал, сопляк! Ты знаешь, с кем связался. Тебе лучше этого не знать. Да от тебя мокрого места не останется. До скончания лет своих будешь жалеть! Да я вас всех вертел!
И он снова добавил нецензурное слово. И снова подкрепил его оскорбляющим жестом. Так бы троица словесно повоспитывала веселого гражданина, но после этого одним словесным воспитанием обойтись было невозможно. Гражданин почувствовал, что рука, лежавшая на его плече, сжимается, как пресс, и он уже не может пошевелить даже мизинцем. Руки его превратились в безвольные плети, которыми даже элементарного жеста не изобразишь. Тут его с обеих сторон подхватили подмышки, приподняли, встряхнули и повели. Ему не оставалось ничего иного, как в такт перебирать вслед за их шагами.
– Что творите, козлы вонючие? Среди бела дня ни за что, ни про что хватают рабочего человека и волокут. Граждане! Вы посмотрите, что делается! Это же произвол! Люди добрые! Да вы поглядите только! Я буду жаловаться! Я до генерального секретаря дойду!
Люди добрые останавливались, любовались этой сценкой, улыбались, делились комментариями. Симпатии их были на стороне молодых людей с повязками. На них смотрели как на защитников.
– От этой пьяни проходу не стало. Детей нельзя выпустить на улицу, – сетовали женщины.
В отделении милиции их встретил улыбчивый сержант.
– А вы стахановцы, ребята! – воскликнул дежурный. – Уже третьего за вечер приволокли. Где я их только размещать буду? Как говорится, заставь народных дружинников хулиганов ловить…Такими темпами мы скоро всю преступность в стране ликвидируем. И милиция станет не нужна. Куда же тогда приткнуться моей бедной головушке?
– Куда этого?
– Что натворил?
– Нецензурно выражался, в состоянии алкогольного опьянения, приставал к гражданам, хватал девушек, оскорблял при исполнении неприличными словами и жестами.
Сержант вышел из-за стойки.
– Ну, что, ребята?
Ребята скромно улыбались, молчали и смотрели невинными глазами на блюстителя.
– Сегодня хорошо поработали. Вот еще задержали одного хулигана, который, как я понимаю, оказал сопротивление в виде нецензурных слов и неприличных жестов в присутствии общественности.
– Оказал! – кивнул Миша.
А это был он, спортсмен, перворазрядник, командир ДНД университета, член комитета комсомола.
– Отмечу это в рапорте. Ну, можете отдыхать! Или что там у вас? Подготовка к семинару? Тогда зубрить камень науки. Я хотел сказать, грызть этот самый камень. И не сломать зубы!
Сержант пожал каждому руку. Троица вышла из отделения. Водитель милицейского уазика ходил вокруг машины и поочередно пинал колеса. Повязки они уже сняли и ничем не отличались от других молодых людей, которым так не хотелось сидеть в такой вечер в четырех стенах.
Теплый майский вечер. Девушки переоделись в легкие платья, короткие юбочки и туфли на шпильках, от чего их походка стала просто невыносимо вызывающей. От этого покачивания бедрами можно было сойти с ума. Возвращаться в общежитие, чтобы давить кровать с книжкой перед глазами или занимаясь болтовней с однокомниками, никому не хотелось. Почему они должны себя собственноручно замуровывать в склепе?
Упали на скамейку. Теплый ветерок шевелил их волосы, молодая листва шептала всякие нежные глупости. Было легко и беззаботно. И хотелось одного, чтобы этот вечер не кончался. Птицы заливались круче, чем звезды, которым платят бешенные гонорары. Они же это делают бескорыстно и для всех влюбленных, и озабоченных жизненными невзгодами. Не было усталости, хотя намотали ни один километр.
– Да! – вздохнул Костя-математик. В этом «да» было столько глубокого экзистенционального смысла.
– Опасного бы преступника задержать! Матерого рецидивиста! Который во всесоюзном розыске. Медальку бы точно дали.
– А к ней бы еще и пакет с денежкой, – поддержал Валера-историк. – Вот бы отметили!
– Опасный преступник потому и опасный, что легко можешь получить перышко в бок, – испортил их мечту Миша. – – Конечно, героем хорошо быть, но только не мертвым.
– Даже не хочется думать об экзаменах, о курсовой, – сменил тему Костя. – Это же так и горб можно нажить.
– Чего раньше времени думать? Зачем такой вечер портить? Не умеете вы расслабляться, коллеги!
– Пивка бы сейчас!
Все задумались. Пиво – это хорошо. Когда кругом тепло и легко, не хватает только пива. К тому же, заработали! Выход на дежурство – это раз. Патрулирование парков – это два. Это не просто туда – сюда ходить. А выявлять нарушителей и изолировать их.
– Я ослышался или у тебя, Миша, что-то звенело в кармане? – спросил Костя. – Характерный такой звон. Так могут звенеть только металлические денежные знаки. Или я ошибаюсь?
Миша достал мелочёвку. При участии товарищей пересчитал. Хотя и считать-то особо было нечего.
На бутылку хватит и на коробок спичек. На троих бутылка пива – это издевательство и лицемерие. Даже не стоит губ мочить, пробуждать в себе несбывшиеся желания.
Поскребли в своих карманах, набралось на три бутылки. Это уже нечто, но очень маленькое. Они же не семиклассники какие-то, чтобы выпить по бутылке пива, а потом гонять мелюзгу. Ротовую полость только смочишь. И не более того. А это обидно.
– Какой сегодня день? – спросил Миша. – Четверг, говорите? Четверг – это хорошо!
Призадумался, шевелил губами, загибал пальцы, потом лицо его осветлилось улыбкой. Товарищи на эти манипуляции смотрели с недоумением. Сложна восточная натура.
– Нам, ребята, повезло. Сегодня Томкина смена.
– И что с того? – спросили друзья. – Что нам Томкина смена? Какое она имеет к нам отношение?
– Будет нам пиво! Ну, чего сидим? Идем!
– Куда идем? Кажется, и так уже сегодня находились. Надо дать ногам и телам какой-нибудь отдых.
Нужно идти к магазинчику с буфетом возле ВЦ. Они там постоянно перекусывали, когда на первом курсе учились в ВЦ. Пятнадцать минут, если не торопясь, ходьбы. А Томка – это одна из многочисленных подруг Миши, которого ради него не то, что пиво, но и магазин вместе со всем его содержимым отдаст. Сегодня как раз выходила ее смена по Мишиным расчетам. Вот такое получалось везение.
Мишиному свидание решили не мешать. Зачем стоять рядом? Это же неделикатно. Пусть поворкуют влюбленные голубки. Они подождут на скамейке на улице. Всех своих девушек Миша любил искренне и нежно. И они отвечали ему взаимностью.
– Может быть, не получится, – сказал Костя вяло, когда они ждали Мишу на скамейке, рассматривая проезжавшие автомобили. – Что-то не верится мне в эту авантюру.
– Не получится? Почему? – спросил напарник.
– Ну, элементарно. Не будет пива. Всё же вечер. А к вечеру обычно всё расхватывают.
– Ты просто не знаешь нашу торговлю. В любой торговой точке продавцы оставляют товары повышенного спроса для себя, для родных, для знакомых, для начальства, для блатных. Если на прилавке нет товара, это не значит, что его нет в магазине. Таков закон советской торговли. Он соблюдается от сельпо до крупных универсамов.
– Денег-то у нас на три бутылки всего. Чего она из своего кармана будет раскошеливаться? Ну, Мише, может быть, еще одну добавит за собственный счет. А мы в пролете.
– Опять ты, Костя, не в ту сторону дуешь. Если бы это были мы с тобой, то точно за пиво пришлось бы нам раскошеливаться. По крайней мере, еще ни одна девушка мне не дарила пива.
– Что сидим? Я вам вьючный мул что ли? – раздался Мишин голос за их спиной. – Могли бы и помочь! Как пить, так все, а как таскать, так Миша. Такое у нас разделение труда.
Обернулись, как по команде. Ну, Миша! Ну, гигант! Ну, волшебник! Он даже превзошел их ожидания. Факир настоящий! Он волок две сетки, набитые бутылками пива. Неужели это всё им на троих? Не хотелось даже верить в это чудо. Но иногда чудеса случаются.
– Ну, ты волшебник! Выгреб, наверно, все пиво, весь недельный запас магазина! Ну, даешь!
– Я говорил! А вы сомневались, конечно. А мое слово – олово. Сказал – сделал. А если не сделаю, не буду говорить.
– Деньги, Миша, откуда?
– Обижаете! Угощаю!
– Но тут же на целую команду! – вопили от восторга товарищи. – Это же как мы посидим!
– Ладно! О деньгах не беспокойтесь! Это не ваша забота! Куда идет?
Ну, не в общежитие же, где сразу же набежит толпа халявщиков, так что больше пары глотков не достанется. Такой вариант отпадал решительно, потому что никого не устраивал.