VI
Договор
Аббат Грубер, видимо, согласился с мнением Ирены Станиславовны, что медлить нельзя, и в тот же вечер, после того, как у него был патер Билли и передал свой разговор с Родзевич, прислал Ирене коротенькую записку, что будет у нее, от двух до трех часов, так как в назначенный ей час от часу до двух он занят неотложным делом.
Аббат в первый раз был в доме Родзевич, хотя встречался с ними в обществе и был знаком давно.
Ирена Станиславовна приняла его в той же гостиной.
– Вам передал, конечно, патер Билли суть дела, по которому я вас побеспокоила посетить меня.
– Передал, – односложно отвечал аббат.
– Ваше согласие приехать ко мне доказывает, конечно, что вы желаете, чтобы я исполнила то, что обещала патеру.
– Я бы желал только знать, каким образом вы это можете сделать.
– В этом случае вам придется остаться при желании.
– Почему же?
– Потому, что вам нет до этого никакого дела… Я разрушу самую мысль о сватовстве Оленина с Похвисневой, но как – это только мое дело…
– Откровенно должен сказать вам, что вы этим окажите большую услугу не только лицам, но и делу, вы окажете, дочь моя, услугу той религии, которую вы исповедываете. Обращение схизматической России в католичество – вот цель, которую преследуем мы, и перед которой не остановимся ни перед каками жертвами.
Аббат Грубер сказал это торжественным тоном.
Ирена Станиславовна, впрочем, видимо не была особенно тронута.
На ее губах даже на мгновение во время речи аббата мелькнула улыбка.
– Пусть так, – отвечала она, – тем лучше, значит я гарантирована, что и условия, которые я предложу за исполнение дела, будут приняты…
– Какие же это условия?
– Свадьба Оленина расстроится, но и свадьба Похвисневой с Свенторжецким не должна состояться…
– Почему? – мог только спросить удивленно аббат.
– Потому что я этого не хочу…
Аббат Грубер глядел на нее с недоумением и молчал.
– Потому что я этого не хочу… – повторила Ирена Станиславовна.
– Но, дочь моя, – начал аббат, – если вы посвящены, или проникли сами в суть дела, которое требует этот брак, так вы понимаете…
Ирена перебила его.
– Я знаю, что графа Казимира хотят женить на Похвисневой, с тем, чтобы он предоставил свою супругу в распоряжение графа Кутайсова…
Аббат закусил губу, не ожидая от девушки, каковою он считал Родзевич, такого грубого и резкого определения цели брака графа Свенторжецкого.
– Это, дочь моя, только одна сторона вопроса, другая заключается в том, чтобы граф повлиял на свою будущую жену в смысле торжества католической религии и чтобы от сближения с ней графа Кутайсова не пострадали наши интересы и высокие цели приведения России на истинный путь единой римско-католической религии…
– А разве Генриетта действует не в вашу пользу?
– Кто говорит это?.. Генриетта Шевалье достойная дочь католической церкви…
– К чему же вам эта… Похвиснева…
Ирена чуть было не назвала ее обычным бранным эпитетом, но во время сдержалась.
– Иван Павлович… – начал было Грубер.
– Иван Павлович, – перебила его снова Ирена Станиславовна, – забудет ее, как ребенок нравящуюся ему игрушку, когда эту последнюю отнимут у него и спрячут… С глаз долой из сердца вон…
– Но как же спрятать живого человека?
– Она может умереть… – мрачно сказала Ирена.
Аббат испуганно вскинул на нее глаза.
Он не ожидал этого.
– Но она цветет молодостью и красотою…
– Что же из этого? Разве не умирают молодые и… красивые… – сказала загадочным тоном Ирена.
– Конечно, бывает, есть ли на это воля Божья… – заметил аббат.
– Вам патер Билли сообщил только суть разговора его со мной, или же он передал его дословно? – вдруг спросила его Ирена Станиславовна.
– Почему вы это меня спрашиваете?
– А потому, что он также, как и вы, вдался было в религиозные рассуждения, которые, по моему мнению, совершенно не идут к делу и только мешают людям договориться о земном…
– Когда же я вдавался в подобные рассуждения?
– А вот хотя бы этим напоминанием о воле Божьей… К чему это… Расстроить брак Оленина с Похвисневой, к чему вы стремитесь – в моей воле, принять мои условия – в вашей воле, при чем тут Бог и зачем всуе призывать Его, – отвечу уж и я вам заповедью.
– Жизнь Похвисневой… в моей воле… – с расстановкой спросил аббат. – Я вас не понимаю, или лучше сказать, я вас боюсь понимать…
– Нечего тут не понимать и нечего бояться… Сами вы сейчас мне сказали, что высокая цель, которую вы преследуете, не остановит вас ни перед какими жертвами… Сказали?
Ирена остановилась.
– Да.
– Так почему же Зинаида Похвиснева не может быть этой жертвой?
– Но зачем же?
– Зачем!.. – почти вскрикнула Ирена Станиславовна. – А затем, что я так хочу…
Аббат пожал плечами.
– Слышите, я так хочу… – повторила молодая женщина.
– Но ведь этого мало… – после некоторого раздумья заметил аббат Грубер. – Для того, чтобы прибегать к таким крайним мерам, мало каприза хорошенькой женщины.
Он даже снисходительно улыбнулся. Ирена Станиславовна вспыхнула.
– Каприз капризу рознь, господин аббат, – задыхаясь от внутреннего волнения, сказала она. – Женщина женщине также, да я с вами и не говорю, как женщина, а как человек, который предлагает вам сделать дело, которое не могли сделать вы, и сделать в несколько дней, но за это ставит свои непременные условия, которые не могут считаться капризом… Если вам не угодно принять мои услуги, то я не навязываюсь… Пусть Оленин женится на Похвисневой…
Ирена встала.
– Нет, нет, этого не должно быть…
– Воспрепятствуете…
– Мы употребили все меры, но наши надежды на искусство графа Казимира в покорении женских сердец, увы, не оправдываются…
– И никогда не оправдаются… Хотите знать почему?
– Почему?
– Потому, что граф Казимир безумно влюблен в меня…
– В вас?
– Да, в меня… Это вас удивляет? Разве в меня нельзя влюбиться?..
– Не знаю… – потупил глаза аббат. – Вот причина! – прошептал он.
– Полноте… Очень хорошо знаете… Знаете, что красота не только заставляет мысль воспарять, как говорит патер Билли, но что она сила страшная в руках умной женщины… Не так ли?
– Это совершенно справедливо… – заметил Грубер.
– Впрочем, вам не нужна эта сила… Вы сильны и без нее… Действуйте одни…
Она сделала аббату реверанс и хотела выйти из комнаты.
– Послушайте, останьтесь, дочь моя… Поговорим…
– О чем, – села снова в кресло Ирена, – когда вы мои условия называете женскими капризами.
– Я пошутил, дочь моя, я пошутил… Вы, значит, ручаетесь, что вы расстроите свадьбу Оленина с Похвисневой…
– Повторяю: через два дня о ней не будет и речи…
– А затем?
– Затем наступит ваш черед выполнить мои условия.
– И эти условия?
– Смерть Зинаиды Похвисневой.
Аббат вздрогнул и снова испуганным взглядом окинул сидевшую перед ним девушку – этот «воплощенный демон», как он мысленно назвал ее.
– Но кто же решится на это преступление?
– Граф Казимир…
– Граф Казимир… – повторил аббат и задумался.
– Положим… он у нас в руках… Но все же, решится ли он… – сказал он, как бы про себя, после некоторого раздумья.
– Это уже не ваша забота… Если он в руках у вас, то еще более в руках у меня… Если вам не удастся заставить его, то сообщите мне, но только в самом крайнем случае, я поверьте, сумею.
Аббат Грубер со страхом снова взглянул на Ирену. Его поражало ее хладнокровие.
– Это ваше последнее условие?
– И непременное…
– Пусть будет так, и да простит мне Бог этот грех, да искуплю я его обращением миллионов схизматиков в истинную апостольскую римско-католическую религию! Да падет кровь этой невинной девушки на тех, кто упорствует в лжеучении схизмы… – торжественно произнес аббат, возведя очи к небу, и даже приподняв обе руки.
– Значит, согласны? – почти радостно воскликнула Ирена. – Но помните, что у меня найдутся средства заставить вас исполнить мои условия, после того когда я сделаю то, что обещала, – угрюмо добавила она.
– Члены общества Иисуса всегда исполняют свои обязательства! – снова торжественно произнес аббат Грубер.
– То-то, а то я всегда найду возможность устроить этот брак… Оленин безумно влюблен в нее…
– Поверьте, что вам не придется прибегать к этому, – невозмутимо отвечал аббат.
– В таком случае, через несколько дней вы убедитесь, что Оленин, как жених, устранится от Зинаиды Похвисневой навсегда.
– Мы можем подождать, как уже много ждали, – заметил аббат Грубер и встал с кресла.
– Уведомлять меня вам не придется, вы узнаете все сами, – сказала Ирена Станиславовна, тоже вставая с кресла.
В ее голосе звучало такое непоколебимое убеждение, что аббат невольно вскинул на нее глаза, чтобы убедиться по ее лицу, что она не шутит.
Лицо ее было серьезно.
Он низко поклонился и вышел.
Ирена взглянула на стоявшие на тумбе из палисандрового дерева часы, изображавшие загородный домик из деревянной мозаики.
Часы показывали четверть четвертого.
– В этот, именно, час Кутайсов бывает у Генриетты… – подумала она вслух и пошла в будуар.
Дернув сонетку, она приказала явившейся на звонок горничной подать ей одеваться и приказать кучеру подавать.
Оделась она очень быстро и поехала на Дворцовую набережную к Шевалье. Она не ошиблась.
Иван Павлович Кутайсов был действительно у Шевалье. Подруги расцеловались. Граф поцеловал руку Родзевич.
– А сегодня я приехала не к тебе, к нему… – смеясь сказала последняя.
– К нему? – спросила Генриетта.
– Ко мне? – одновременно спросил Кутайсов.
– К вам, к вам, граф…
– Но у меня есть свой дом…
– В вашем доме я бы вас боялась…
– Боялись! Почему?
– Сердце не камень… – захохотала Ирена Станиславовна. – Кроме шуток, – остановила она себя и лицо ее вдруг приняло серьезное выражение, – у меня до вас, граф, большая просьба…
– Я весь слух и послушание…
– Доставьте мне возможность видеть государя…
– Видеть государя!.. – удивленно повторил Иван Павлович. Шевалье смотрела на подругу тоже вопросительно-недоумевающим взглядом.
– Да, видеть и говорить с ним… У меня есть к нему просьба, большая просьба…
– Напишите, я передам.
– Нет, написать этого нельзя… Мне надо говорить с ним лично, с глазу на глаз…
– Если это тайна, я не считаю возможным проникать в нее, я постараюсь выбрать добрую минуту и доложить его величеству, но заранее заявляю вам, что это очень трудно и я за успех не ручаюсь…
– Дорогой граф, если вы это сделаете, я вас расцелую…
– Награда заманчивая, постараюсь…
– Но надо скорее…
– Какая вы нетерпеливая… При первом удобном случае…
– Так я жду, вы меня уведомьте, а теперь я вам мешать не буду и удаляюсь.
Она расцеловалась с Шевалье, дала поцеловать руку Кутайсову и уехала.
VII
Воскресный прием
Исполнение просьбы Ирены Станиславовны, желавшей получить отдельную аудиенцию у государя, было делом трудным, почти невозможным.
Назначение особой аудиенции считалось знаком милостивого расположения государя, так как удовлетворение подобной просьбы составляло исключение из общего правила.
При императоре Павле лица, не имевшие к нему постоянного доступа и желавшие просить его о чем-нибудь или объясниться с ним по какому-нибудь делу, должны были, по утрам в воскресенье, являться во дворец и ожидать в приемной зале, смежной с Церковью, выхода оттуда государя по окончанию обедни.
Император, останавливаясь в приемной, одних выслушивал тут же, с другими же, приказав следовать за ним, разговаривал в одной из ближайших комнат или, смотря по важности объяснения, уводил в свой кабинет.
Каждый из желавших объясниться с государем, имел право являться в приемную три воскресенья с ряду, но если в эти три раза государь делал вид, что он не замечает просителя или просительницы, то дальнейшее их появление в его воскресной приемной не только было бесполезно, но и могло навлечь на них негодование императора.
Такой порядок принят был в отношении лиц, не имевших к государю никаких просьб, но только обязанных или представиться ему, или поблагодарить его за оказанную им милость, а также и в отношении иностранных дипломатов, желавших иметь у него прощальную аудиенцию.
Некоторые из них, побывав по воскресеньям эти три раза в приемной императора, не удостаивались не только его слова, но даже и его взгляда, и вследствие этого должны понять, что дальнейшие домогательства об отпускной аудиенции будут совершенно неуместны. Иван Павлович Кутайсов, спустя два, три часа после отъезда Ирены от Шевалье, отправился во дворец и дорогой задумался о том, что он обещал Родзевич.
Падкий на женскую красоту, он не мог отказать красавице ни в какой просьбе, как бы она ни была нелепа и неосуществима.
Такою просьбою представилась ему теперь просьба Ирены Станиславовны выхлопотать ей, да еще поскорее, особую аудиенцию у государя.
Она даже не сказала ему, видимо, не хотела сказать, по какому делу она желает беспокоить его величество.
Если государь спросит, а он не ответит, то будет такая гроза, какая не забывается долго.
Кутайсов со страхом вспомнил о сплетенной из воловьих жил и стоявшей в углу кабинета Павла Петровича палке, которой государь расправлялся с ним в минуты его гнева из-за какой-нибудь и не такой оплошности, как ходатайство неизвестной польки об отдельной аудиенции через посредство его, Ивана Павловича.
Как ни раскидывал он умом, выходило, что и приступить с такой просьбой к государю было крайне опасно.
А между тем он обнадежил Ирену.
Как было выйти из этого затруднения?
Он вспомнил о воскресных приемах.
Просить государя обратить внимание в воскресенье на красивую женщин, представлялось делом сравнительно легким.
«Сегодня пятница, – подумал Кутайсов, – она может приехать послезавтра».
Иван Павлович уже подъезжал к Зимнему дворцу, когда под наитием осенившей его мысли, приказал кучеру ехать на Гороховую.
Ирена Станиславовна была дома и очень удивилась, когда ей доложили о приезде графа Ивана Павловича Кутайсова.
– Он где?
– Их сиятельство в гостиной, – сказала, передавшая доклад лакея, горничная.
Родзевич поправила только у зеркала свою прическу и вышла.
– Граф, какими судьбами… Чему я обязана такой чести?
– Я давно собирался посмотреть на гнездышко такой жар-птицы, как вы, – шутя сказал Иван Павлович, – и именно сегодня загнала меня сюда моя же опрометчивость.
– Опрометчивость, – повторила Ирена Станиславовна. – Что же мы стоим… Садитесь, граф.
Они уселись в кресла.
– Я совсем потерял голову, когда вы сделали мне удовольствие и обратились ко мне с просьбою… Да и не мудрено было потерять ее в обществе таких двух красавиц.
– В чем дело? – нетерпеливо перебила Родзевич, догадавшись, о чем будет разговор и бледнея от внутреннего волнения.
– В том, красавица моя, что то, о чем вы меня просили, а именно, об особой аудиенции у государя, хотя и возможно, но для того, чтобы выхлопотать ее, необходимо более или менее продолжительное время… Я даже теперь в состоянии определить вам сколько именно…
– Это равносильно отказу… – уронила Ирена.
– А вам необходимо это очень скоро?
– Завтра, послезавтра, чем скорее, тем лучше…
– Но в чем же заключается то дело, о котором вы хотите говорить с государем? Я снова прошу вас сказать мне… Может быть, смотря о его важности, я и найду возможность тотчас же доложить о вас и о вашем желании, хотя опять же не ручаюсь за успех. В какой час скажется, как выслушается.
– Это я могу сказать только лично государю…
– Не настаиваю… не настаиваю… Но в таком случае, вот что придумал я…
Кутайсов остановился.
– Что же вы придумали? – злобно-насмешливо спросила рассерженная неудачей Ирена Станиславовна.
Иван Павлович не заметил или не хотел заметить этого тона…
– Вы можете говорить и видеться с государем послезавтра.
– Послезавтра? Где и как?..
– Послезавтра, в воскресенье… В приемной дворца, по окончании обедни.
– Но там будут и другие?
– Да.
– Это неудобно…
– Ничуть, вам не придется говорить при других, государь пригласит вас в следующую комнату или даже в кабинет.
Иван Павлович подробно рассказал ей правила воскресных приемов, не скрыв, что многие посетители так и не могут добиться, чтобы государь обратил на них свое внимание.
– А если так случится и со мною?.. Мне не только три воскресенья, но даже до следующего ожидать невозможно.
– С вами этого не случится… Я сумею приготовить государя к вашему появлению и вы будете иметь, повторяю, возможность говорить с ним послезавтра.
– Тогда мне все равно, я вам очень благодарна, – уже более спокойным тоном сказала Ирена.
– Теперь вопрос о вашем костюме.
– О костюме? Разве это так важно?
– Важнее, чем вы думаете… Чрезвычайно трудно, вообще, приноровить дамский наряд к прихотливому вкусу государя…
– Я одену русское платье… При дворе оно принято…
– Было, было, красавица, а теперь избави вас Бог надеть этот наряд, заимствованный императрицею Екатериною, во время посещения ею города Калуги, от тамошних купчих… Государь терпеть не может его.
– Тогда я оденусь пышно, по моде…
– Не знаю, что сказать вам на это… Иногда государь бывает недоволен этой выставкой перед ним суетной роскоши и высказывал не раз, что он гораздо более любит скромные, женские наряды, нежели пышные…
– Значит, я и оденусь просто…
– Решительно и этого посоветовать не могу… Он бывал часто недоволен и простотой наряда, не соответственно средствам дамы и считал это неуважением, оказанным его особе.
– Однако, вы правы, что это очень трудный вопрос…
– Очень трудный, красавица моя, очень трудный… Самый цвет платья требует счастливой угадки; иной день его величеству не нравятся яркие цвета, а другой темные, а между тем, произвести на него при первом появлении, чем бы то ни было, неприятное впечатление означает испытать полный неуспех в обращенной к нему просьбе…
– Благодарю вас, граф, за указания… Я сама постараюсь придумать себе туалет и надеюсь, что женским чутьем угадаю ту гармонию цветов и то соединение роскоши и простоты, не переходящих границ, которые не должны будут произвести на его величество дурное впечатление.
– Так, так, красавица… Это, пожалуй, верно… В этом случае относительно туалета, действительно, женский ум лучше всяких дум.
Условившись с Иреной, что она будет в Зимнем дворце в воскресенье, к известному часу, Иван Павлович простился, с чувством поцеловав ее руку.
Остальной вечер и следующий день Ирена Станиславовна провела в обдумывании предстоящего свидания с государем вообще, и в частности подробностей своего туалета.
Отправляясь во дворец, она постаралась прибрать такой наряд, чтобы он не бросался в глаза императору особенною пышностью, но чтобы в то же время не обратить его внимания излишнею простотою.
Это ей, действительно, как нельзя более удалось. Ранее обыкновенного поднялась она в тот день с постели и уже к исходу восьмого часа была в приемной Зимнего дворца.
Ей пришлось ждать недолго. Дверь из церкви отворилась и в зале появился государь.
Он был в своем обычном костюме.
Большие ботфоры и белые лосины на ногах, узкий мундирный двубортный фрак, застегнутый на все пуговицы, с широкими рукавами.
Павел Петрович, как мы знаем, не был красив. Он был очень мал ростом и ходил, топыря грудь и вышвыривая ноги.
Лицо его было чистое, белое, с розоватым оттенком, нос маленький и вздернутый, а под ним несоразмерно большой рот, глаза светло-голубые, всегда соловые, кроме минут гнева, выражение лица доброе и беспокойное…
Государь, окинув быстрым взглядом собравшихся в приемной, быстрыми шагами подошел к стоявшей несколько в стороне Ирене.
– Что вам угодно, сударыня? – несколько в нос, по обыкновению, спросил он.
– Ваше величество… – нервным шепотом начала Ирена, – перед вами несчастная обманутая и поруганная женщина, жертва мужского сластолюбия и эгоизма…
Она приложила платок к глазам.
– Пройдемте дальше, здесь неудобно, – заметил Павел Петрович более ласковым голосом.
Видимо, красота просительницы не осталась незамеченой, а ее прерывистый шепот вызвал в нем сострадание. Он двинулся из приемной. Ирена следовала за ним. Государь привел ее в кабинет и плотно затворил за собою дверь.
– Говорите!.. Нас не слышит никто, – сказал император.
– Государь…
Ирена стремительно бросилась к его ногам. Павел Петрович сначала в недоумении отступил, затем быстро бросился к ней и наклонился.
– Встаньте, встаньте…
– Оставьте, мне лучше так, у ног моего царя и повелителя.
Павел Петрович выпрямился. На него, видимо, это фраза произвела приятное впечатление.
– Говорите же…
– Я незаконная жена капитана мальтийской гвардии Оленина, рожденная Родзевич… Ирена Станиславовна…
– Оленина… Виктора… Разве он женат?..
– Да, женат… на мне…
– Почему же вы говорите, что вы незаконная жена?
– Потому, что он обманул меня… Я католичка, но он убедил меня венчаться на дому у православного священника.
Она остановилась, переводя прерывистое дыхание.
– И что же?
– Нас обвенчали… Я не знала обрядов православной религии…
– Но успокойтесь, если вы венчались по православному обряду, то в России брак признается законным, если бы даже священник венчал вас и не в церкви…
– Увы, государь, нас венчал не священник…
– Кто же?.. – испуганно-удивленным взглядом окинул ее Павел Петрович.
На мгновение он подумал, что перед ним сумасшедшая.
– Его товарищ, артиллерийский офицер, Григорий Романович Эберс, переодетый священником…
– Вы это можете доказать?..
– Мой брат, рыцарь мальтийского ордена, Владислав Родзевич и другие, были при этой гнусной комедии…
Ирена Станиславовна назвала фамилии нескольких гвардейских офицеров.
Государь подошел к письменному столу и сделал отметки с ее слов на лист бумаги.
– Я не подозревала обмана, отдалась моему мужу, который через месяц объявил мне в глаза, что я ему не жена, а любовница, и предложил заплатить мне…
Ирена Станиславовна зарыдала.
– Я с негодованием отвергла это предложение, а заявила ему, тчто буду жить с ним и так… Я любила его… Я и до сих пор… люблю… его… Но он окончательно меня бросил и хочет теперь жениться на фрейлине Похвисневой…
– Этому не бывать! – гневно крикнул государь. – Я разберу это дело, и если то, что вы говорили, правда… вы останетесь его единственною законною женою… Встаньте…
Павел Петрович подал ей руку. Она осыпала ее поцелуями, обливая слезами.
– Встаньте… – повторил государь.
Ирена Станиславовна поднялась с колен, но вдруг пошатнулась. Павел Петрович поддержал ее и усадил в кресло.
Она продолжала плакать. Когда она несколько успокоилась, государь повторил ей, что в тот же день расследует ее дело, и решение, если все то, что она рассказала подтвердится, будет в ее пользу.
Успокоившаяся Ирена встала и, сделав государю глубокий реверанс, пошла к выходу.
Павел Петрович проводил ее до приемной, откуда, круто повернувшись, вернулся в свой кабинет.
Дальнейший «воскресный прием» не состоялся.