XVII. Сладкое мучение
На другой же день после посещения Сергеем Сергеевичем Зиновьевым княжны Людмилы Васильевны Полторацкой князь Сергей Сергеевич Луговой получил от последней утром любезную записку с приглашением посетить ее в тот же день от четырех до пяти часов вечера.
Записка эта, от которой несся тонкий аромат любимых духов княжны, заставила сильно забиться сердце князя Лугового. Он понял, что она явилась результатом свидания Зиновьева с его племянницей, а потому несомненно, что назначенный в ней час – час решения его участи. Несколько раз перечитал он дорогую записку, стараясь между строк проникнуть в мысли ее писавшей, угадать по смыслу и даже по почерку ее настроение.
Увы, он не проник ни во что и не угадал ничего. Он остался лишь при сладкой надежде, что наконец сегодня, через несколько часов так или иначе решится его судьба. С сердечным трепетом позвонил князь Сергей Сергеевич в четыре часа дня у подъезда дома княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.
– Дома? – спросил он отворившего ему дверь лакея.
– Дома-с, пожалуйте, ее сиятельство в будуаре.
Приветливый тон слуги, на который в другое время, быть может, не обратил бы никакого внимания князь, прозвучал теперь в его ушах сладостной мелодией надежды. То обстоятельство, что княжна принимает его не в гостиной, а в будуаре, хотя это не раз было и прежде, тоже в его глазах, при настоящем его настроении, имело значение хорошего признака.
Не без волнения последовал князь Сергей Сергеевич приглашению лакея и вошел в будуар. Княжна Людмила Васильевна поднялась к нему навстречу с обворожительной улыбкой.
– Здравствуйте, здравствуйте, князь, как я рада вас видеть! – с неподдельной искренностью воскликнула она.
Князь молча смотрел на нее восторженным взглядом и чуть в первую минуту не позабыл взять и поцеловать протягиваемую ею руку. Наконец он опомнился, схватил эту дорогую руку, которую он считал своею, и стал покрывать ее горячими поцелуями.
– Целуйте, целуйте… – улыбалась княжна, – целуйте обе – это ваше право.
– Право, вы говорите, право? Вы воскресаете меня к жизни… – волнуясь, говорил он, пользуясь всецело предоставленным ему правом.
– Довольно, князь, довольно, хорошенького понемножку, – все продолжая ласково улыбаться, отняла княжна руки. – Садитесь, а я начну перед вами каяться…
– Каяться… Передо мной…
Князь побледнел…
– Не бойтесь, я ничего не совершила особенно дурного… – сказала она, заметив впечатление, произведенное на князя Сергея Сергеевича ее последней фразой.
Она села на диван, указав ему место рядом с собою. Князь сел.
– Я буду каяться в моем поведении относительно вас, князь… Вы на меня жаловались дяде?
Князь Сергей Сергеевич вспыхнул.
– Я… жаловался… Сергей Семенович, видимо, не так понял…
– Он понял именно так, как следовало понять… Я пошутила, назвав это жалобой, но вы имели право и жаловаться… Я действительно не права перед вами…
– Княжна… – начал было он, но она перебила его:
– Не права, тысячу раз не права, я вела себя как легкомысленная девочка, и вам ничего не оставалось, как пожаловаться старшим.
– Повторяю, Сергей Семенович… – снова хотел объяснить князь.
– Выслушайте меня до конца, – не дала она ему окончить фразы. – Я говорю это не с насмешкою и не с упреком, я говорю это совершенно искренно и серьезно, но у меня есть и оправдание. Я все свое детство и раннюю молодость, как вам известно, прожила в захолустье, в деревне. Понятно, что Петербург произвел на меня ошеломляющее впечатление, но в течение года траура я могла только пользоваться крохами наслаждений, которые предоставляет столица… Год минул, и у меня окончательно закружилась голова в этом омуте удовольствий… Этим объясняется, что я забыла, что есть человек, который ожидает с нетерпением этого срока, чтобы услышать от меня обещанное решительное слово… Простите меня, князь.
Она протянула ему руку.
– Помилуйте, княжна, – припал он снова к этой руке долгим поцелуем.
– Повторяю, вы правы были, обратившись к дяде с просьбой напомнить мне о моей обязанности.
– Зачем обязанности, – тоном печального упрека перебил ее князь Сергей Сергеевич.
– Непременной обязанности, князь, даже священной обязанности.
Она вдруг замолчала и задумалась.
– И это решительное слово, княжна? – с дрожью в голосе спросил после довольно продолжительной паузы князь Луговой.
– Вы мне верите, князь? – вместо ответа вдруг спросила его княжна.
Князь несколько мгновений молча смотрел на нее вопросительно-недоумевающим взглядом.
– То есть как? Конечно, верю…
– Только при условии веры в меня я могу говорить с вами совершенно откровенно… Ваш ответ на мой вопрос не убеждает меня, но, напротив, доказывает, что вы колеблетесь…
– Помилуйте, княжна…
– Я с вами веду, князь, не светский, а серьезный разговор, мы не болтаем, а решаем наше будущее.
– Я понимаю… – упавшим голосом сказал князь.
– Поэтому-то я и должна получить от вас твердый и уверенный ответ на мой вопрос. Я поставлю его в несколько иной форме, я предложу вам, князь, вместо одного вопроса два: первый – любите ли вы меня по-прежнему?
– Княжна, да разве вы можете сомневаться?.. По-прежнему!.. – с искренней горечью повторил князь Сергей Сергеевич. – Больше прежнего.
– Тогда второй вопрос: верите ли вы любимой вами девушке?
– Безусловно, – твердо и решительно отвечал князь.
– Теперь я могу говорить…
Князь Сергей Сергеевич Луговой весь обратился в слух.
Княжна начала не сразу. Она сидела несколько минут с опущенной долу головой. Тени, пробегавшие по ее красивому лбу, указывали на работу мысли в ее изящной головке. Эти несколько минут молчания показались вечностью для князя Сергея Сергеевича.
– Я люблю вас по-прежнему, князь… – начала она и остановила на нем ласкающий взгляд.
– Княжна!.. – весь просияв, воскликнул князь и, завладев ее рукою, стал покрывать эту руку страстными поцелуями.
Она нежно, но решительно высвободила ее и продолжала:
– Я видела много молодых людей, я изучала их и не нашла среди них достойнее вас, не по внешности, хотя вы сами хорошо знаете, что и на внешность вы не можете пожаловаться, а по вашим внутренним качествам; и я решила, что я буду вашей женой, но…
Княжна Людмила Васильевна остановилась и пристально посмотрела на князя Сергея Сергеевича. Его неотводно устремленный на нее восторженный взгляд вдруг омрачился.
– Князь, я молода, – почти с мольбой в голосе начала она, – а между тем я еще не насладилась жизнью и свободой, так украшающей эту жизнь. Со дня окончания траура прошел с небольшим лишь месяц, зимний сезон не начинался, я люблю вас, но я вместе с тем люблю и этот блеск, и это окружающее меня поклонение, эту атмосферу балов и празднеств, этот воздух придворных сфер, эти бросаемые на меня с надеждой и ожиданием взгляды мужчин, все это мне еще внове и все это меня очаровывает.
– Но и по выходе замуж… – начал было князь, но княжна Людмила Васильевна перебила его:
– Вы хотите сказать, что этот блеск и эта атмосфера останутся, но это не то, князь, вы, быть может, теперь под влиянием чувства обещаете мне не стеснять мою свободу, но на самом деле это невозможно, я сама буду стеснять ее, сама подчинюсь моему положению замужней женщины, мне будет казаться, что глаза мужа следят за мной, и это будет отравлять все мои удовольствия, которым я буду предаваться впервые, как новинке.
– Чего же вы хотите, княжна?
– Чего? Вы не догадываетесь?
– Отсрочки? – глухо произнес князь.
– Милый, хороший, – вдруг наклонилась она к нему и положила обе руки на его плечи.
У князя Сергея Сергеевича закружилась голова. Ее лицо было совсем близко к его лицу. Он чувствовал ее горячее дыхание, сливающееся с ароматом, исходящим от ее молодого тела.
– И надолго? – прошептал он, привлекая ее к себе.
– На несколько месяцев… Милый, хороший, ты согласен?
Это «ты» окончательно поработило его.
– На что не соглашусь я для тебя! – задыхаясь от страсти, произнес он. – Я люблю тебя, – страстным шепотом произнес он и обжег ее губы горячим поцелуем. – Божество мое, моя прелесть, мое сокровище!
– Благодарю, благодарю тебя.
Он неистово продолжал покрывать ее губы, щеки и шею страстными поцелуями.
– Могут войти, – первая опомнилась она и вырвалась из его объятий.
– О, боже, какая это мука! – вырвалось у него. – Какое сладкое мучение.
– Я не знаю, как я благодарна тебе за это доказательство любви, за то, что ты так страшно балуешь меня и, главное, что этим баловством доказываешь, что понимаешь меня и веришь мне.
– Я люблю тебя.
Этой короткой фразой он сказал все.
– Но мы не можем всегда играть комедию, раз мы близки сердцем, – сказала княжна, – я должна к тому же вознаградить тебя за те несколько месяцев тяжелого ожидания, на которые я тебя обрекла. Не правда ли?
Он посмотрел на нее восторженным взглядом.
– Что ты хочешь сказать этим, моя дорогая?
– Мы будем устраивать свиданья наедине.
– Каким образом?
– В саду есть калитка. Я буду давать тебе ключ. Ты будешь приходить ко мне ночью через маленькую дверь, которая соединяется коридором с этим будуаром. Я покажу тебе дорогу сегодня же.
– Но это могут заметить, истолковать.
– Ночью кругом у нас нет ни души. Никто не заметит. Ты не хочешь?
Он не отвечал сразу. В его уме и сердце боролись два ощущения. С одной стороны, сладость предстоящих дивных минут таинственного свидания, радужным цветом окрашивающих томительные месяцы ожидания, а с другой – боязнь скомпрометировать девушку, которую он через несколько месяцев должен будет назвать своей женой. Он понял, однако, что продолжительное молчание может обидеть молодую девушку. Первое ощущение взяло верх.
– Это с твоей стороны безумие, но это безумие так пленительно! – воскликнул он.
– Пойдем, я покажу тебе дорогу.
Княжна отодвинула ширму, отперла стеклянную дверь и провела его в коридор до входной двери.
– Я буду в назначенный день оставлять эту дверь отпертою, – сказала она.
Он ходил за ней как в тумане, всецело подчиняясь ее властной воле.
«Это безумие, это безумие! – неслось в его уме. – Но если это откроется, то лишь ускорит свадьбу!» – вдруг мелькнула у него мысль.
Натолкнувшись на это соображение, он не только успокоился, но даже обрадовался этому безумному плану княжны. Они снова вернулись в будуар.
– Ты доволен? – спросила она.
– Конечно, дорогая моя, как же я могу быть недовольным провести с тобой совершенно наедине несколько часов?
– Не больше часу, много полтора, – поправила она.
– Это зависит от тебя. Я благодарю за все.
– Так сегодня же.
Княжна подошла к стоявшей в будуаре шифоньерке из карельской березы с бронзовой инкрустацией, отперла один из ящиков и вынула ключ.
– Сегодня в полночь… – сказала она, отдавая ему его.
Он взял ключ и бережно, как святыню, положил его в карман.
– Завтра ты заедешь ко мне с визитом и незаметно для других, если будут гости, передашь его мне.
– Хорошо, благодарю тебя, моя милая.
Князь снова привлек ее к себе, но она отстранилась.
– Потом, потом…
Если бы мог он заподозрить, что при таких же условиях получил этот же ключ граф Иосиф Янович Свянторжецкий, хотя, как мы видели, его свидания с княжной до сих пор носили несколько иной, далеко не нежный характер.
Князь Сергей Сергеевич Луговой уехал, сказав с особым удовольствием княжне Людмиле Васильевне «до свиданья».
«Как он хорош, как он мил, – думала она, проводив своего жениха, – он лучше всех. А граф?» – вдруг мелькнуло в ее уме.
Она вспомнила не о графе Свянторжецком, а о графе Свиридове.
– Нет, нет, я люблю князя! Никого, кроме него! – вслух сказала она себе. – Я буду его женой.
Чем настойчивее, однако, она убеждала себя в этом, тем настойчивее образ графа Петра Игнатьевича носился перед ее духовным взором.
«Он также хорош! Он тоже любит тебя!» – нашептывал ей в уши какой-то голос.
«Нет, нет, я не хочу, я люблю князя», – отбивалась она.
«Но князь обречен… Он должен погибнуть… С ним погибнешь и ты…» – продолжал искуситель.
Молодая девушка припомнила все случившееся в Зиновьеве со слов покойной княжны.
«Ведь он сказал, что в тебе видна холопская кровь!» – наносил ей последний удар таинственный голос.
Все лицо молодой девушки при этом воспоминании залилось краской негодования. А она только что поцеловала его!
XVIII. Тройная игра
«Я тебе покажу, князь Луговой, холопскую кровь!» – припомнила она свою угрозу по адресу князя в Зиновьеве.
Увлечение ее князем боролось с этим воспоминанием.
Под влиянием злобы на князя Сергея Сергеевича молодая девушка усиленно кокетничала с графом Свиридовым. Еще и там, в Зиновьеве, князь Луговой нравился молодой девушке гораздо более, чем граф Свиридов, но она не могла простить первому нанесенного ей оскорбления, до сих пор вызывавшего жгучий румянец гнева на ее лицо, и она убеждала себя в превосходстве графа Петра Игнатьевича над князем Сергеем Сергеевичем. То же происходило с ней и в Петербурге, после описанного нами свидания с князем Луговым, во время которого она подтвердила данное княжной Людмилой Васильевной слово быть его женой. Она то чувствовала себя счастливой и любящей, то вдруг, вспоминая нанесенное ей князем оскорбление, считала себя несчастной, ненавидящей своего жениха.
Под влиянием последнего настроения она удваивала свое кокетство с графом Свиридовым, видя в этом своего рода мщение князю Сергею Сергеевичу, и даже назначала и ему свидания по ночам в своем будуаре, давая ключ от садовой калитки. Потом, написав письмо одному и вызвав его на свиданье, она на другой день писала другому письмо в тех же выражениях.
Надо, впрочем, чтобы быть справедливым, сказать, что княжна ни со Свиридовым, ни с Свянторжецким не была так нежна, как с князем. Их свидания носили характер светской болтовни при таинственной, многообещающей, но, увы, для них лишь раздражающей обстановке, хотя она и в разговорах наедине, и в письмах называла их полуименем и обмолвливалась сердечным «ты».
Граф Петр Игнатьевич, конечно, не имел понятия об этой тройной игре молодой девушки, где двое ее партнеров, он и граф Свянторжецкий, играли довольно жалкую роль. Он, как и оба другие, считал себя единственным избранником и глубоко ценил доверие, оказываемое ему княжной, принимавшей его в глухой ночной час и проводившей с ним с глазу на глаз иногда более часу. Она слушала благосклонно его признания в любви.
Он несколько раз косвенно делал ей предложение, но она искусно меняла разговор и довольно прозрачно давала понять, что замужество ей не улыбается в настоящее время, что она хотела бы вдоволь насладиться девичьей свободой. Зная, что она только что начала вкушать светскую жизнь после стольких лет, проведенных в благословенном тамбовском наместничестве, и год траура в Петербурге, граф Свиридов находил это очень естественным и терпеливо ожидал, пока настанет вожделенный день и княжна переменит свою корону на графскую. Глубокая тайна, окружавшая их отношения, придавала им еще большую прелесть.
Граф был доволен и счастлив.
Не был доволен и счастлив другой граф и претендент на руку княжны Полторацкой – граф Иосиф Янович Свянторжецкий. У них во время свиданий наедине установились какие-то странные, полутоварищеские, полудружеские, отношения. Княжна болтала с ним обо всем, не исключая своих побед и увлечений. Она делала вид, что вычеркнула его совершенно из числа ее поклонников. Он был для нее добрый знакомый, товарищ ее детства и… только.
Это доводило пылкого графа до бешенства. Всякую фразу, похожую на признание в любви, сказанную им, молодая девушка встречала смехом и обращала в шутку. Он понимал, что при таких отношениях он не может сделать ей серьезного предложения, что это предложение будет бесцельно, потому что княжна и ведет себя так относительно его, чтобы отнять у него возможность заговорить серьезно о любви и о браке. Он чувствовал, что при малейшей попытке с его стороны в этом смысле он был бы осмеян ею. Он это не раз даже и испытал. А между тем страсть к княжне бушевала в его сердце.
«Что делать?»
Этот роковой вопрос стал все чаще и чаще вставать в его уме.
– Она будет моей! Она должна быть моей! – говорил он сам себе, но при этом чувствовал, что исполнение этого его страстного желания остается и останется лишь неосуществимою мечтою.
«Хотя бы с помощью дьявола!» – решил он.
Граф горько улыбнулся. Увы, помощи даже дьявола ему ожидать было неоткуда.
«Погубить ее и себя!» – мелькало в его голове, но он отбрасывал эту мысль.
Не то чтобы ему жалко было любимой девушки – порой он ненавидел ее всеми силами души и готов был не только убить ее, но наслаждаться ее мучительною смертью от его руки.
«Ее не погубишь… Она слишком ловко и умно все устроила… Только осрамишься».
Вот соображение, которое останавливало графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. Да иначе и быть не могло. Любви не было вообще, вероятно, в сердце этого человека; к княжне Людмиле Васильевне он питал одну страсть, плотскую, животную и тем сильнейшую. Он должен был взять ее, взять во что бы то ни стало, препятствия только разжигали это желание, доводя его до исступления.
– Она должна быть моею! Она будет моей! – все чаще и чаще повторял он.
Все думы графа были направлены к этой его заветной мечте. И днем и ночью он изыскивал средства осуществить ее. Но, увы, все составленные им планы оказывались никуда не годными. «Самозванка-княжна» была защищена со всех сторон неприступными бронями. Граф лишился аппетита, похудел и обращал на себя общее внимание своим болезненным видом.
– Что с вами, граф? – спросила его графиня Рябова, одна из приближенных статс-дам императрицы – молодая, красивая женщина, считавшая ранее графа Свянторжецкого в числе своих поклонников. – Ужели это потому, что вы влюблены?
– В кого, графиня? – деланно удивленным тоном спросил он ее.
– Не притворяйтесь, точно не знаете в кого.
– Положительно не знаю.
– В кого же можно быть влюбленным? Не в меня же! – язвительно заметила графиня.
– Если бы я влюбился, графиня, то исключительно бы только в вас, но, к несчастью, я не влюбчив.
– Будто бы! – кокетливо покачала головой графиня. – А между тем все говорят об этом.
– Кто все?
– Все наши.
– О чем же?
– Что вы влюблены.
– Мне об этом неизвестно.
Разговор происходил в уютной гостиной графини на Миллионной улице, в час ее приема. Было еще рано, и граф Свянторжецкий приехал первым.
– Значит, чары «ночной красавицы» вас благополучно миновали?
– Совершенно благополучно! – также уверенным тоном сказал граф Иосиф Янович.
– Так что же с вами?
– Я болен.
– Лечитесь.
– Лечусь, но доктора не помогают.
– Обратитесь к патеру Вацлаву.
– Это кто же такой?
– Как, вы, католик, поляк, не знаете патера Вацлава?
– Нет.
– Это старый католический монах, он уже давно живет в Петербурге и лечит травами.
– И успешно?
– Есть много лиц, которым он помогает.
– Где же он живет?
– Далеко… На Васильевском острове, но именно где, я точно не знаю. Прикажите узнать, это так легко.
– Конечно.
– Искренно ли вы сказали, что вы не влюблены, или нет – это все равно. Патер Вацлав, как слышно, лечит и от сердечных болезней.
– У меня сердце в порядке.
– Не в том смысле. Он, говорят, всемогущ в деле вызова взаимности.
Граф весь превратился в слух.
«Вот она, помощь дьявола!» – мелькнуло в его уме.
Он сумел, однако, не выдать своего любопытства и того волнения, которое ощутил при этих словах графини.
– За этим я к нему не обращусь, – небрежно уронил граф.
– Хорошо сказано. Уверенность в мужчине – залог его успеха.
Граф поклонился.
– А по поводу болезни я вам советую обратиться…
– Это другое дело.
– И скажите мне результат и, кроме того, впечатление, которое вы вынесете из свидания с этим «чародеем».
– Вы говорите «чародеем»?
– Да, так зовут его в народе.
– Я непременно последую вашему совету, графиня.
Разговор был прерван появлением другого гостя, но глубоко запал в душу графа Иосифа Яновича Свянторжецкого. В тот же вечер, вернувшись домой, он обратился к пришедшему его раздевать Якову:
– Послушай-ка, съезди завтра же рано утром, пока я сплю, на Васильевский остров и отыщи там патера Вацлава. Запомнишь?
– Запомню, отчего не запомнить. А кто он такой, ваше сиятельство?
– Он лечит травами.
– Это чародей?
– А ты почем знаешь?
– Слыхал… Его знают.
– Вот его-то мне и надо.
– Слушаю-с, ваше сиятельство. Найду.
Граф отпустил Якова и лег в постель, но ему не спалось.
«А что, если действительно этот чародей может помочь мне!» – неслось в его голове.
Ум подсказал ему всю шаткость этой надежды, а сердце между тем говорило иное. Оно хотело верить и верило.
«Завтра же я отправлюсь к этому чародею, – думал граф Иосиф Янович, – я не пожалею золота, а эти алхимики, хотя и хвастают умением его делать, никогда не отказываются от готового. Яков, конечно, отыщет его… Золотой человек… Что я буду без него делать?»
Надо заметить, что Яков, хотя и продолжал жить у графа Свянторжецкого, был теперь свободный человек и, конечно, на продолжительность его услуг в качестве расторопного и сметливого камердинера хозяин не мог рассчитывать, хотя Яков, видимо, не собирался уходить с покойного и выгодного места. Мысли графа снова перенеслись на помощь «чародея». Он стал припоминать слышанные им в детстве и в ранней юности рассказы о волшебствах, наговорах, приворотных корнях и зельях.
«Ведь не сочинено же это все праздными людьми… Ведь что-нибудь, вероятно, да было… Нет дыму без огня, нет такого фантастического рассказа, в основе которого не лежала бы хоть частичка правды». Сладкие надежды наполняли сердце графа. Он потянулся с какой-то давно им не ощущаемой истомой и вскоре сладко заснул. Граф не ошибся в своем верном слуге.
– Ну что? – спросил он Якова, появившегося утром на звонок своего барина.
– Нашел-с, ваше сиятельство!
– Молодец, – не удержался похвалить его граф.
Яков поклонился.
– Где же он живет?
– Далеко, очень далеко, ваше сиятельство.
– Далеко, ты говоришь?
– В самом что ни на есть конце Васильевского острова, там и жилья-то до него почитай на версту нет.
– В своем доме?
– Какой там дом. Избушка, ваше сиятельство.
– Ты был у него?
– Был-с.
– И видел его?
– Видел, страшный такой.
– Страшный?!
– Очень страшный, ваше сиятельство, худой такой, седой да высокий, глаза горят как уголья. Дрожь от их взгляда пробирает. И дотошный же.
– А что?
– Да спросил меня: «Чего тебе надо?» Я и говорю: «Неможется мне что-то», а он как глянет на меня так пронзительно, да и говорит: «Ты не ври, не от себя ты пришел, а от другого, пусть другой и приходит, а ты пошел вон».
– Что ты?
Граф даже вскочил и сел на постели, пораженный рассказом.
– Ей-богу, не сойти с этого места, коли вру.
– Что же ты?
– Что же я. Давай бог ноги.
– Мы с тобой поедем сегодня к нему вдвоем. Ты меня проводишь.
– Слушаю, ваше сиятельство.
Граф стал одеваться.