– Явится у него стремление все вверх ногами поставить… Я сегодня же пишу владельцу, что нахожу вашу деятельность вредной.
– Я не знаю чем… поверьте же, Николай Евграфович, что все это одно недоразумение…
– Ну, извините, пожалуйста, мне некогда, – резко перебил Николай Евграфович. Он быстро сунул учителю руку и отвернулся к своим бумагам.
Учитель наскоро поклонился и не заметил, как вышел на улицу. Он быстро шел, растерянно оглядываясь, точно потерял что-то. Слезы подступали к горлу. Ах, если бы мог он где-нибудь, как-нибудь сказать так, чтоб выслушали все всю заветную его думу: ведь это все так хорошо… всё, всё бы приняли. Но теперь уж совсем некому говорить.
И в своей тоске он еще сильнее проникался необходимостью своей идеи, еще более любил ее и сильнее было жаль ее теперь, обижаемую, так жаль, как будто это была не отвлеченная идея, а реальное любимое существо, которому вдруг грубо и несправедливо нанесено незаслуженное оскорбление. Ах, было одно только ясно: он еще сильнее любил, точно хотел усиленной любовью возместить обиду и сжечь ее горечь в разгоревшемся пламени этой любви.
«Я сегодня же напишу владельцу…»
«И я напишу», – мелькнуло в голове учителя.
Он пришел домой и сейчас же сел за письмо. Он писал до тех пор, пока весь керосин не догорел в лампе. Тогда, так как больше керосину не было, он наколол лучин и при свете их докончил свое длинное послание.
Воспрявший духом, свежий и бодрый, съев кусок хлеба, он улегся на свою жесткую кровать, сверх одеяла покрылся своим тулупчиком и сладко, ежась от холода и усталости, заснул здоровым беззаботным сном.
На, другой день, веселый, полный энергии, он весь отдался своей обычной жизни и потонул в ее непередаваемых, только ему уловимых переливах. И жизнь закипела. Счастливый сознанием удовлетворения этой жизни, он среди чумазой толпы своих учеников с обычным чутким интересом прислушивался к новым и новым стрункам своих возбужденных, удовлетворенных питомцев.
Когда занятия кончились, он вместе с детьми вышел на улицу, где бегали его пока еще слишком юные для учения кандидаты.
Как самый искусный вербовщик, он наметил жертву и пошел к ней.
Это был толстый, красный от мороза бутуз с точно раздвоенными глазами, маленьким узким лбом, бутуз, который то и дело усердно подтягивал носом и надоедливо, сдвигал назад большую тятькину шапку, мешавшую ему отдаваться удовольствию наблюдать высыпавшую толпу ребятишек.
Учитель прошел мимо своей жертвы, не смотря на нее, круто повернул и взял мальчика за руку.
– Пусти… – испуганно рванулся мальчик.
– Тебя как звать?
– Пусти…
– Его звать Ванька Каин, – шепеляво и вытягивая слова отозвался другой, с мягкими большими умными глазами мальчик.
– А тебя как звать?
– Амплий, – спокойно ответил мальчик.
Ванька, превратившийся было весь в слух, опять строго проговорил:
– Пусти…
– А – хочешь посмотреть картинку?
Учитель вынул маленькую книжку с рисунками раскрашенных зверей.
– Смотри, какой страшный… видишь зубы, а хвост-то какой… он как прыгнет на человека…
Ванька впился в картинку.
Амплий доверчиво через руку учителя тоже смотрел на нее.
Учитель показал другого зверя, третьего.
– Тятька мой как тлеснет тебя… – проговорил Ванька.
– Как треснет?
Ванька тут посмотрел на учителя и вдруг со всего размаху ударил его кулаком по ногам.
– Вот как тлеснет, – сказал он и быстро отбежал.
Но, видя, что учитель его не преследует, остановился и спросил:
– Что, будешь?
– А тятька кого треснул?
– Мамку тлеснул.
– Больно треснул?
– Бо-о-ольно… Кровь пошла.
– Тебе жаль мамку?
Ванька не ответил, повел глазами и, увидев садившуюся на землю ворону, весело показал на нее пальцем учителю.
Ворона, степенно покачиваясь, пошла прямо на Ваньку, остановилась около его ног, боком покосилась на них и, клюнув валенку Ваньки, пошла дальше. Ванька, вытянув шею, замер, не сводя восторженных глаз с учителя.
– Она любит тебя, – проговорил учитель. Ванька сверкнул на ворону глазами, покраснел от напряжения и с визгом: – и-и-и! – расставив руки, бросился к вороне.
Результат письма учителя был тот, что приехал владелец, выслушал учителя, и дело приняло такой оборот, какой не снился учителю: решено было выстроить новую школу. Проект ее был составлен в Петербурге и обстоятельно обсуждался специалистами. О нем даже заговорили в печати, и по адресу владельца было сказано много лестного.
В газетах писали: «Лучшее здание в Англии принадлежит школе, – путешественник видит его, пока еще остальное селение скрывается в тени этого здания. Счастливые жители завода, приобревшие в лице нового владельца человека, стоящего на таком высоком уровне современных требований жизни».
Радости учителя не было пределов. В школе предполагалось, кроме обучения, завести ремесла. Строился целый дворец. Было чему порадоваться и чем поделиться с детьми.
Фигура учителя выросла в глазах заводских жителей. Была и личная радость: возможность обзавестись семьей.
В новом здании было место для жены.
Мысль о жене, правда, отравлялась немного сознанием, что ему уже тридцать пять лет, но он был так молод душой, что как-то совсем не чувствовал своих лет, и ему все казалось, что он по-прежнему только что начинающий жить молодой человек.
– Это несчастие иметь дело с людьми, не знающими жизнь, – говорил управитель владельцу соседнего имения. – И умный, и добрый, и хороший, а дал себя сбить просто, можно сказать, сумасшедшему человеку.