Термоядерная война уничтожила двенадцать тысяч лет тому назад цивилизацию, которая, возможно, кое в чём даже превосходила нашу. Понятно, что полностью и во всех деталях описать ход войны невозможно, но в то же время мы можем предположить, что некто, предвидя исход трагических событий, спрятал надёжно всю сумму знаний и часть элиты общества – и этим сохранил их и её; а антипод его повёл за собой в последний бой всех до последнего и оставил в живых, таким образом, только – чтобы не сказать грубо – полудикарей, скажем – учеников начальных классов, неспособных быть пилотами самолётов, офицерами кораблей и подводных лодок, операторами наземных средств нападения и обороны, но при этом представлявших собой особо ценный, в течение тысяч лет с большими усилиями создававшийся человеческий материал, который никак нельзя было потерять ввиду его полной невоспроизводимости.
Наиболее предприимчивые и способные из них стали по окончании военных действий организовывать управление оставшимися в живых своими согражданами, взяв за образец тот уклад жизни государства, который они наблюдали в своих странах перед войной; то есть – создавать органы власти и жреческие касты, не располагая, конечно же, достаточно умелыми и опытными кадрами для повторения оригинала, но действуя в меру своего понимания и возможностей. Самое главное тут то, что они оказались не только без учителей, обладавших высоким уровнем знаний, но и без прослойки тех учеников, которые могли бы эти знания усвоить, взяв их из учебников. Их сообщества, используя обрывки прежнего Знания, превращались постепенно в очень сильные государства, некоторые из которых, как мы видим, просуществовали тысячи лет, в то время как другие были сметены ходом истории, оставив потомкам лишь некоторые неясные намёки на свою благополучную когда-то жизнь.
На их фоне цивилизация Древнего Египта может быть выделена как источник и распространитель того рода знаний, что становились стимулом для развития как прилегающих к нему территорий, так и дальних стран, в которые посылались время от времени экспедиции египтян. Вместе с тем, в Древней Греции и в других государствах, прилегающих к Египту, также явно прослеживаются не только могущественные касты жрецов (хранителей особых тайных знаний и популяризаторов знаний, необходимых в быту их народам), но и некоторые отличия их религий и их мифотворчества от египетского. А это даёт основания предположить, что, то ли в Вавилоне, Ассирии, у древних шумеров, греков и других сохранились после войны культурные прослойки народа высокого уровня, то ли, скорее всего, они получили основы государственного устройства и свои знания у египтян так давно, что те естественным образом со временем видоизменились.
Ведь если мы вдумаемся в сам процесс передачи знаний от египетских жрецов к особо продвинутым ученикам из сопредельных Египту стран, то увидим, что без определённых искажений основополагающих истин, полученных когда-то на Атлантиде, здесь обойтись не могло. Слишком уж эти истины были сложны тем хотя бы, что не пересекались они с реальной жизнью и не приносили немедленной конкретной пользы немало потрудившимся в своих попытках усвоить их ученикам. А потому не могло не возникать наряду с внутренним раздражением египетской заумью ещё и желание изменить её так, чтобы сделать понятней не только для себя, но – после этого – и для своих учеников и прихожан адаптировать её самым удобным для своих тайных целей образом. Не можем мы не предположить и то, что из-за нескольких волн кровавых и разрушительных набегов на Египет его «благодарных» соседей – не только высшие знания получавших у жрецов, но и узнававших о большом богатстве египтян и о том ещё, что египтян можно так же одолеть и перебить, как всех прочих соседей, – не можем мы тут не предположить, что из-за этих набегов и внутри египетской жреческой среды могли происходить искажения истины, случавшиеся из-за гибели при набегах варваров главных жрецов, не успевших растолковать самые главные тайны древности своим приближённым.
Поэтому Моисея не могла удовлетворить учёба у жрецов Египта, и он неустанно продолжал свои поиски истины в иных местах. Совершенно при этом обоснованно считая, что именно в тех десяти свитках, которые находились в Священном Ковчеге и контролировались – возможно, уже не знающим, как их прочесть, – Главным жрецом, хранятся те тайные знания, что открывают дорогу усвоившему их не только к высшей власти, но и, вполне вероятно, к мировому господству.
Моисей
Здесь вынужден сделать я вставку в мой роман, на которую ранее не рассчитывал, потому что уже после написания этого текста – во время его доработки – прочёл замечательную книгу «Великие посвящённые. Очерк эзотеризма религий» Эдуарда Шюре, в которой нашёл много интересных фактов о легендарных личностях нашего прошлого, а самое главное – достоверный материал о Моисее, о котором написал я всего несколько абзацев, не считая для себя возможным комментировать текст той еврейской легенды, в которую способны поверить только обладатели чистых душ.
Вот что прочтём мы у Шюре, открыв его книгу на странице 153: «Хозарсиф считался двоюродным братом Менефта, сыном царственной сестры Рамзеса второго. Был он родным (её) сыном или приёмным – об этом нет верных сведений».3 И тут мы видим, что Шюре отсылает читателя к говорящей о чудовищных репрессиях против евреев в Египте и о чудесном спасении малютки Моисея еврейской легенде, не решаясь прямо ей противоречить, хотя весь последующий текст, взятый им из хроник Египта, убеждает нас в царственном происхождении Моисея, то есть пока ещё – Хозарсифа. Потому что дальше мы читаем: «Между тем его мать, дочь фараона, мечтала о царской власти для него. Хозарсиф был несравненно умней Менефта; с помощью жрецов он мог надеяться взойти на трон Египта. …Менефт с самого начала завидовал своему двоюродному брату; Рамзес не выпускал из вида молодого молчаливого жреца и не доверял ему» (стр. 154). И становится для нас очевидным, что подкидыш не мог бы так обеспокоить наследника трона Египта и самого фараона. А дальше мы узнаем по этой интересующей нас теме ещё больше. Ведь вот что говорит своему сыну сестра фараона, встретив его в Серапеуме Мемфиса: «Настало для тебя время проникнуть в мистерии Изиды и Озириса. В течение долгого времени я не увижу тебя, мой сын. Но не забывай никогда, что в тебе – кровь фараонов и что я – твоя мать. Посмотри вокруг… Если ты захочешь, со временем… всё это будет принадлежать тебе!» (стр. 154).
«Говоря это, – продолжим мы цитировать Шюре, – она указала на окружающие обелиски, дворцы, Мемфис и на весь видимый горизонт. Улыбка презрения скользнула по лицу Хозарсифа, в обыкновенное время неподвижному, как лик, вылитый из бронзы» (стр. 155). И он категорически отвергает возможность для себя власти над народом, «поклоняющимся богам с головою шакала, ибиса и гиены». «Я никогда не буду фараоном, – продолжает он. – Моя родина далеко отсюда… Она – там, в пустыне!» (стр. 155). Он даёт понять своей матери, что для него гораздо важнее власти над всем Египтом – от которой не смог бы отказаться ни один из людей, – гораздо важнее для него… духовное родство с единоверными семитскими племенами, кочующими по пустыне.
Но мы-то знаем, что в египетской земле Гесем живёт оседлый народ семитов, верящий, как то завещано было ему пророком его Авраамом, в бога Иегову. Конечно, не может об этом не знать и Хозарсиф, но ему, по-видимому, нужно не только проживание среди единоверцев. И вскоре завеса этой тайны – что же нужно ему? – начинает перед нами открываться благодаря разговору его с первосвященником Мемброй. «Ты – из царского рода, – говорит ему Мембра. – Твоя сила и твоё знание превышают твой возраст. Чего добиваешься ты?» «Ничего, кроме вот этого», – положив руку на Священный Ковчег, отвечает ему Хозарсиф (стр. 156). Но при этом отвергает соблазнительную возможность, предложенную ему Мемброй, стать первосвященником Амона-Ра и пророком Египта, заявляя только о своём желании «знать, что заключено в этих книгах».
Естественно, что «эти ответы, переданные Рамзесу, усилили его недоверие». «Вследствие этого фараон приказал, – читаем мы на странице 156, – чтобы сын его сестры был назначен священным писцом храма Озириса. Эта важная должность приводила занимающего её в соприкосновение с символизмом под всеми его формами, с космографией (!) и астрономией; но в то же время она удаляла его от трона». Тут мы можем увидеть, во-первых, заботу Рамзеса о том, чтобы дать своему племяннику как можно больше знаний, к которым так рвётся его душа, а во-вторых, этим ловким манёвром убрать все угрозы с пути своего сына Менефта. Заметим мы и то, что Хозарсиф, получая должность иерограммата, становился также инспектором различных областей и провинций Египта. То есть получал, кроме духовного звания, ещё и высокую административную должность, имея, благодаря ей, право проверки высших должностных лиц Египта.
Так зачем же ему – а мы знаем, что он обладал редкостным самообладанием – понадобилось убивать смертным боем бьющего несчастного еврея надсмотрщика, когда он (даже и как член царской семьи, не говоря о прочем!) мог просто прикрикнуть на него? Не была ли выдумана эта история, чтобы, с одной стороны, сделать Хозарсифа своим среди евреев, заслужив их благодарность и внедряя одновременно с этим в их сознание ненависть ко всему египетскому, а с другой – оправдать его очень длительную командировку в страну Мадиамскую, в «храм, не зависевший от египетских жрецов». Этот «храм был посвящён Озирису, но в нём же поклонялись Богу и под именем Элоима, ибо это святилище эфиопского происхождения служило религиозным центром для арабов, для семитов, а также и для представителей чёрной расы, искавших посвящения. …Множество семитов стекалось сюда для поклонения Элоиму» (стр. 158).
Вскоре мы увидим, что Хозарсифа привела туда не только жажда новых знаний и вовсе не потребность скрыться от правосудия Египта; привело его туда страстное желание стать совсем своим для единоверцев, что он и осуществил там – в прямом смысле, – женившись на дочери первосвященника Мадиамского Иофора. Иофор «принадлежал к наиболее чистому типу древней эфиопской расы, которая за четыре или пять тысяч лет до Рамзесов господствовала над Египтом и которая ещё не забыла своих преданий, доводивших её происхождение до самых древнейших рас. … он был защитником обитателей пустыни: ливийцев, арабов, кочевых семитов» (стр. 158-159), в которых «чувствовалось как бы присутствие Вечного, как бы отражение отдалённых веков, как бы запасное войско Элоима» (стр. 160) и из которых увидел Хозарсиф для себя возможность создать «сильный народ, способный отстоять закон Единого Живого Бога посреди идолопоклонства и всеобщей анархии (прочих) народов, – народ-воин, который понесёт в будущие времена истину, сокрытую в золотом ковчеге посвящения» (стр. 160).
Принявший в монастыре имя Моисей, что значит Спасённый, египтянин вместе со своей женой Сепфорой ещё «много лет оставался вблизи мудреца Мадиамского». Получив там в дополнение к своим ещё много древних знаний и желая «создать народ для вечной религии», Моисей пишет Сефер-Берешит – Книгу Начал, «сжатый синтез науки прошлого и очерк науки будущего, ключ к мистериям, факел посвящённых, центр соединения для всего народа». И тут не может не возникнуть у современного мне читателя крайнего недоумения, потому что не удастся ему примирить своё представление о высочайшем уровне образования Моисея, полученного им как в высокомудром, обладавшем всеми «обширными и точными познаниями относительно невидимых миров и души человеческой» Египте, так и в храме Мадиамском, – не сможет он примирить это «с детскими мыслями Книги Бытия относительно сотворения мира и происхождения человека».
Шюре связывает это страннейшее несоответствие между уровнем интеллекта Моисея и его текстом с тем, что «египетские жрецы, по словам греческих авторов, владели тремя способами объяснять свою мысль». «Первый способ был ясный и простой, – пишет он, – второй символический и образный, третий священный и иероглифический. То же самое слово принимало, по их желанию, либо свой обычный смысл, либо образный, либо трансцендентный. Гераклит прекрасно выразил эти различия, определяя их язык как говорящий, обозначающий и скрывающий» (стр. 163).
Теперь нам становится ясно, что, когда через 400—500 лет после смерти Моисея иеговисты и элоисты стали переписывать и переводить на современный им язык Завет, который к тому времени стал ветхим и, скорее всего, плохо читаемым, то они – особенно в тех местах, которые понимали плохо или вовсе не понимали, – очень сильно могли в своём переводе расходиться с текстом самого Моисея и наверняка полностью потеряли второй и третий смысл его фундаментального труда, который в то время уже никто не мог бы перевести правильно. Ну а первый смысл его Книги Бытия рассчитан был на ту массу верующих, которые совсем недавно охотно верили в богов с головами шакала, гиены, ибиса и в других баалов, и поэтому был сознательно Моисеем упрощён. И подвергся потом ещё большим, наверное, упрощениям, когда текст переводили на финикийский, арамейско-халдейский, древнегреческий и другие языки.
Что же касается самого Исхода, то здесь нельзя не заметить, что Моисей возвращается в Египет после смерти Рамзеса и воцарения на престоле своего двоюродного брата Менефта, с которым его с самого детства связывала подтверждённая нежеланием Хозарсифа отнимать трон у Менефта крепчайшая дружба и, конечно, совместные долгие «посвящения» их в Мемфисском храме Озириса и Изиды. И тут вся история Исхода предстаёт перед нами совсем в другом свете…
Прежде всего, если вдуматься в ход тех событий, то становится ясно, что Хозарсиф не мог не делиться своими взглядами и идеями с лучшим своим другом. И его мысль о том, что, если не получается в течение многих тысяч лет усилиями жрецов внедрить в образованном и хорошо организованном Египте идею монотеизма, то надо на основе египетского еврейства, используя его многочисленность, сплочённость и веру в Иегову, присоединив потом к нему и кочевые единоверные племена, создать новый сильный народ-воин, верящий в единого Бога, – эта мысль Моисея могла заинтересовать и покорить своим величием не только Менефта, а и Рамзес и первосвященник Мембра были ею наверняка тоже увлечены. Как, впрочем, и вся верхушка Египта, которая отнюдь не из снобизма отдельно от своего народа возносила свои молитвы единому Богу. Ибо в этой особой касте посвящённых жила твёрдая уверенность в том, что только не искоренимая ничем склонность народа к язычеству мешает прогрессу, для которого у верхушки Египта было вполне достаточно знаний. Не имеющих, впрочем, несмотря на все прилагаемые ею усилия, никаких шансов победить ту темноту и косность народа, что лежала (да и сейчас лежит!) в области непознаваемого, трансцендентного.
Но создать новое государство посреди «седого от старости» и закосневшего в традициях идолопоклонства Египта было невозможно. Значит, требовалась для него и новая территория, и исход из Египта евреев на неё. И тут мы себе никогда представить не сможем, что столь грандиозные перемены в судьбе «нескольких тысяч» людей (все авторы говорят именно о тысячах!) могла подготовить одна только увлечённая идеями Хозарсифа-Моисея верхушка евреев Египта. Конечно, именно она увлекала свой в сотни раз умножившийся в Египте народ светлой мечтой о Земле Обетованной, где все евреи будут жить в несказанном довольстве и вечном счастье. А кроме того – по своим законам, а не по египетским, предусматривавшим для евреев трудовую повинность, отбываемую на строительстве крепостей, которых задумал Рамзес поднять в тех местах весьма много.
Похоже, что он соединил здесь очень нужное и полезное для Египта дело с очень большой пользой для плана своего племянника, сделав это совершенно намеренно. Ибо если некоторое число авантюристов, готовых в поисках приключений отправиться к чёрту на рога, можно найти всегда, то заставить весь народ, собрав нажитой за столетия скарб и стада, отправиться за голубой мечтой о свободе и благоденствии, бросив неплохо до того кормивший и поивший их край, – убедить весь народ решиться на такую авантюру можно было только очень хорошо продуманными и целенаправленными действиями. Которые никак нельзя было бы скрыть от верхушки Египта и самого Рамзеса, имевшего все возможности очень быстро и кроваво разрушить эти планы, если бы… если бы не эта увлечённость Рамзеса изумительным, неслыханным и грандиозным планом Хозарсифа-Моисея и его прямое соучастие в нём.
Моисей же в это время, находясь в храме своего тестя Иофора, был занят не только чтением древних книг (теоретической, так сказать, подготовкой!), но и устанавливал многочисленные контакты с важными представителями семитских, арабских, эфиопских и других племён, зажигая их мечтой о мощном независимом государстве, помогать которому станет, храня евреев от всех бед, всемогущий Элоим. И судя по одному тому, что Менефт не только не препятствует выходу этих «нескольких тысяч» евреев, захвативших всех своих домашних, всех рабов, весь свой скарб и все стада с собой и отправившихся под рёв верблюдов и крики погонщиков в страну обетованную, где были им агитаторами обещаны молочные реки и безбедная жизнь, – а специально фараон отводит всё своё войско далеко на запад, в Ливию, чтобы не иметь никакой возможности помешать вызвавшему, конечно же, у некоторой части египетского народа сильное возмущение Исходу, – если судить нам по одному этому, то Менефт был сообщником Моисея, так как наверняка сам ещё в своей юности проникся его идеями создания народа-воина для Бога богов; народа-воина, насаждающего «огнём и мечом» единоверие во всём окружающем мире. То есть – теми его идеями, которые Хозарсиф, кстати сказать, ни от кого и не скрывал, ища соратников. И теперь осуществлял, внедрял их в жизнь, неспешно ведя огромный караван, к которому дорогой присоединялись и другие племена, желающие тоже пожить по-человечески в сказочной стране обетованной и, конечно, не прибавлявшие каравану той скорости, с которой евреям надо было бы убегать прямо через услужливо расступившееся перед ними море от разъярённых их побегом египтян.
Иофор, который ради воплощения в жизнь грандиозной этой идеи покинул свой храм, дававший ему большое могущество в землях Мадиамских и безбедную жизнь, был неотлучно при Моисее и не раз выручал его в ситуациях критических, с которыми неопытный в управленческих делах Моисей никак не смог бы сам справиться. Авторитет этого первосвященника был в тех землях велик, и его новая роль – верного соратника и помощника Моисея – вселяла во вновь образующийся во время похода народ евреев необходимую ему уверенность в завтрашнем дне. Кроме Иофора вокруг Моисея сплотилась тогда «группа священников с Аароном во главе, братом Моисея по посвящению, и с пророчицей Марией, которая представляет собою женское посвящение у Израиля» (стр. 177).
Мы можем представить себе это грандиозное шествие каравана, в центре которого движется скиния с золотым ковчегом, окружённая иудейскими священниками и семьюдесятью начальниками с Моисеем во главе. Но приходят они почему-то не в земли Ханаанские с молочными реками в медовых берегах, а в мрачную каменистую долину Хорив, лежащую между Синаем и Сербалом. И здесь приказывает им Моисей разбить свой лагерь. А сам, взяв с собой только посвящённого им верного Иисуса Навина, поднимается на гору Синай, где, как верили евреи, обитал Элоим. Приведя к Нему не малочисленное племя, а многотысячный народ, надеялся Моисей получить за это не только Его одобрение и наставление на верный путь, но и прямое благословение всего нового народа Израиля, что гарантировало бы успех этого его проекта. Но ожидание Моисея по вполне естественным причинам оказалось бесплодным, а мольбы – тщетными. И пришлось ему с Навином спускаться вниз, неся лишь скрижали с Заповедями, которые они успели за это время изготовить, но которые без прямой поддержки Элоима представляли собой весьма слабый аргумент.
Тем более, что в отсутствие Моисея внизу, в долине Хорива, начались форменные безобразия и бунт. Семьдесят военачальников и священники не смогли вразумить возжаждавших свободы нравов, которую им давало идолопоклонство, израильтян. Всё, что им теперь оставалось – это сесть на голую землю и посыпать головы пеплом, надеясь, что страх божий не позволит смутьянам напасть на них и завладеть золотым ковчегом, который они окружали.
Моисей, увидев в лагере полный бедлам и анархию, впал в отчаянье и такую дикую ярость, что разбил керамические плитки с Заповедями. От этой ярости жреца Озириса и пророка Элоима бунтовщики опешили, но вскоре в ответ на гневные в их адрес речи стали подступать к нему с вопросом: «Где же обещанный Ханаан?» Понимая, что у него нет ни аргументов, ни шансов обуздать гнев многотысячной обозлённой толпы и желая спасти элиту народа и Ковчег Завета, Моисей приказывает семидесяти начальникам и священникам окружить Ковчег и следовать за ним на гору Синай, где надеется в этой критической ситуации получить-таки помощь Элоима.
Внизу же продолжаются полный бедлам, разброд и шатания, образуются группы желающих идти на Ханаан самостоятельно, сворачиваются уже палатки и грузится скарб на верблюдов; но – в этот самый момент – неожиданно гремит гром, сверкают молнии над вершиной Синая и начинается страшная гроза (частые и страшные эти грозы и послужили основанием для того, чтобы считать эту гору резиденцией Элоима). Гроза сопровождается сильнейшим ливнем; несутся бурные потоки воды, молнии попадают в палатки грешников и убивают их, что заставляет остальных евреев дрожать от страха расплаты за совершённое ими отступничество. А так как это ужасное светопреставление продолжается всю ночь и целый день, то у евреев появляется время, чтобы одуматься и раскаяться. Так что, когда к вечеру следующего дня под отдаляющиеся наконец-то раскаты грома «у выхода из горного ущелья показались семьдесят старейшин и во главе их Моисей», народ – перепуганный ещё и «сверхъестественным светом», которым сиял золотой ковчег, освещая лица Моисея и его близких соратников, – принял это не иначе как спустившуюся на них Божью благодать и пал ниц, со страхом ожидая возмездия за свои грехи. А Моисей «приказал всем сохранившим верность поразить мечом зачинщиков восстания и всех жриц Астарты, дабы Израиль трепетал навек перед Элоимом, дабы он вспоминал закон Синая и его первую заповедь» (стр. 183).
В дальнейшем очень долгом пути Моисею ещё не раз приходилось кровавыми мерами подавлять разнообразную смуту и, «железной рукой» казня отступников, насаждать в сознание евреев единобожие, вытесняя из их голов многобожие под страхом смерти. Кроме того, ему и его соратникам нужно было внушить своему новому народу – особенно той его части, которая хранила ещё память о безбедной и сытой жизни в Египте, – ту ненависть и презрение к египтянам, которая исключила бы полностью все мечты о возврате в Египет; а потому и создавались ими легенды о зверствах египтян против евреев, потому и появилась легенда о том, что был, якобы, приказ фараона убивать всех еврейских младенцев, и лишь только странно пересекшиеся в мутных водах Нила отчаянье молодой матери Моисея, пустившей его на листке лотоса вплавь по реке, чтобы спасти, таким образом, от верной смерти, и доброта сестры фараона, усыновившей малыша-еврея, обеспечили евреев пророком, спасителем и вождём, который, конечно же, никак (ну никак!!!) не мог быть теперь в сознании евреев египтянином по крови.
Моисей был человеком глубочайшей веры в единого Бога, сведения о всемогуществе которого он почерпнул в египетских древних текстах. Он постоянно думал о Боге и в душе своей всегда искал Его совета и поддержки своих замыслов; и поэтому нежелание бога Элоима встретиться с ним на горе Синай Моисей очень скоро истолковал как неготовность народа Израиля – действительно им продемонстрированную – к неизменной в любых обстоятельствах крепкой вере в единого Бога. А поэтому всё оставшееся время до самой смерти – говорят, умер он в возрасте ста лет – он посвятил закаливанию своего народа и этой веры в нём путём различных испытаний и показательных наказаний отступников от веры. Но и в день смерти своей Моисей не был уверен, что достиг этой великой цели.
Самым сильным разочарованием стало для него то, что долгожданная встреча его с Тем, с Кем хотели бы более всего в жизни встретиться все потомки выходцев из Атлантиды, мечтая вернуть так бездарно утраченный ими когда-то контакт с Богом, – что эта встреча никогда не состоится. Это стало ещё более очевидно для него на смертном ложе его в пещере горы Нево, куда приказал он доставить себя Иисусу Навину и левитам. Ведь отнюдь не из тщеславия и не из желания несказанно вознестись над всеми смертными жаждал Моисей этой встречи – но оттого, что ясно понимал: без прямого указания Элоима на то, в каком именно месте основать ему новое государство, он попадает в ужасное положение, оказывается в замкнутом круге нарушения всех Заповедей Бога, которые всем сердцем жаждал выполнять! Вокруг выведенного им из пустыни народа были обжитые людьми места, но отнять их у них можно было только кровавыми и беспощадными методами. И он повёл бы свой новый и уже многострадальный народ евреев и далее, но – куда?!
Выходит, именно потому, что, с одной стороны, и в свой смертный час не получил он от Бога никакого указания на дальнейшие действия евреев, а с другой стороны, очень хорошо понимая, что, раз у него самого этот народ вызывает чувство неудовлетворения и гнева, значит, и Бога не может он ничем порадовать, – именно поэтому Моисей и сказал левитам и Иисусу Навину: «Израиль предал своего Бога, да будет он рассеян по всем четырём концам света!» И это повергло в страх и трепет всех окруживших смертное ложе Моисея его соратников.
Согласимся, что на их месте любому из нас тоже было бы трудновато понять такой поворот событий. Ведь народ евреев, народ-единоверец, готовый воевать с идолопоклонниками по приказу своего предводителя – этот народ-воин Элоима (Бога богов) был Моисеем и его верными помощниками создан! Они были поражены и не могли понять этот предсмертный его приказ, как не сможем понять его и мы, если сейчас не предположим: Моисей и на горе Синай, и все последующие сорок лет ждал, что Элоим или Сам возьмёт в свои руки руководство Израилем, или вложит, наконец, в уста Моисея то Слово, которое одно лишь и способно будет не только сделать евреев единоверцами, но и преобразовать их внутренне, лишив навсегда пороков, что остались присущи им, отнюдь не исчезнув вместе с фигурками Астарты и прочих божеств, за поклонение которым можно было тогда поплатиться жизнью.
Теперь мы можем сказать со всей определённостью, что дальнему потомку атлантов удалось-таки осуществить одну из сверхзадач колонистов с острова Атлантида – создать верящий в единого Бога народ, выполнив этим (пусть и только в первом приближении!) главное условие развития человечества, данное когда-то атлантам Детьми Бога. И потребовались тут не только тысячелетия и концентрация усилий верхушки Египта, но и цепь тех событий, которые иначе как игрой случая и хитросплетениями судеб главных героев нашего романа не назвать.
Особенно поражает судьба Иосифа, сына Иакова, очутившегося в результате неимоверного стечения обстоятельств в Египте и сделавшего там фантастическую карьеру, результатом которой можно считать поселение всего семейства Иакова – с его сыновьями, их жёнами, наложницами, детьми, рабами и стадами – на лучших египетских землях, на которых вырастают вскоре они в достаточно сильный и сплочённый верой в Иегову народ. Тот народ, чья непростая и славная – при всём её трагизме – судьба приводит к логическому завершению те встречи и беседы праотца Авраама с фараоном Египта Аменемхетом, что оказались залогом крепкого в будущем сплетения судеб еврейского и египетского народов, – сплетения, в конце концов увлекшего своей неимоверной, побеждающей «темноту и косность» силой всю земную цивилизацию в наш сегодняшний день.
Можно, конечно, сожалеть о том, что личностей, подобных Моисею, Иофору, Рамзесу и Менефту, не наблюдаем мы в дальнейшей истории человечества. …Хотя, позволив себе обусловленные сдвигом времён небольшие допущения, сможем увидеть спасение евреев Сталиным, советской армией и русским народом от полного уничтожения нацистами в ходе Второй Мировой войны. …Сможем увидеть мы тогда и саму невозможность воссоздания государства Израиль без прямого участия в этом судьбоносном акте Сталина; и сможем наблюдать уже в наши дни чёрную неблагодарность евреев, позволяющих себе сравнивать Сталина и коммунистов с Гитлером и нацистами и ненавидеть Россию!
…Мы не сказали ещё о тех «электрических» эффектах, которыми Моисей так любил изумлять и пугать свой народ и которые в нужные ему моменты возникали над Ковчегом Завета. К сожалению, об этом сохранились только слухи, косвенно подтверждаемые слухами же о подобных фокусах египетских и греческих жрецов, по-видимому, сохранявших довольно долгое время знания о возможности получения и аккумуляции некоторого количества энергии непосредственно из природных атмосферных источников. Знали бы об этом и мы, если бы не всё и всех уничтожающая злоба варваров.
Впрочем, разве не видим мы сегодня такую же – правда, уже не внешнего, а внутреннего происхождения – злобу, успешно уничтожающую высокие технологии в Украине? И разве не нужно было бы нам заняться анализом причин, по которым процветавшая совсем ещё недавно и экономически сильная республика превратилась в постоянно умоляющее о разнообразной помощи, стоящее буквально с протянутой рукой, нищее и гораздо более, чем та республика, зависимое государство?..
Кто же разберётся в причинах, по которым Моисей не смог за сорок лет скитаний перевести древние тексты из Ковчега Завета? Мне кажется, это произошло потому, что в юности он гордо отказался от перспективы сделаться преемником пророка Египта Мембры, заявив о своём желании создать единоверный народ, и не получил поэтому от первосвященника Озириса ключ к прочтению самых секретных и важных текстов. И ещё нужно бы нам разобраться в причине, по которой Иегова, выпестованный Моисеем, отдаёт своё предпочтение именно народу Израиля, ставя его выше всех остальных? Не потому ли, что Моисей дорисовал образ Бога Авраама так, чтобы перед самим собой оправдать сорокалетние стычки и грабёж попадавшихся ему на пути племён и народов? Не потому ли тут так сработала его фантазия, что иначе не смог бы он сплотить вокруг своих идей подвергнутый им тяжким испытаниям народ? И можем ли мы предположить сейчас, что народ Израиля созрел настолько, что способен сегодня осознать единственность Бога-Отца не только для всех народов Земли, но и для всей Вселенной?..