VI
В Дубовке Межин довольно скоро нашел дом, в котором его жена нанимала комнату. Путеводимый какою-то женщиной, встретившеюся ему на дворе, он довольно благополучно пробрался через темные сени и вошел в полутемную прихожую. Та же его путеводительница крикнула Евгении Васильевне, что к ней пришел гость. Евгения Васильевна выглянула в прихожую, всмотрелась в этого неожиданного гостя и воскликнула:
– Ты?!.
– Я, я, – подтвердил Межин, освобождаясь от своего пледа, от палки, торчавшей из его кармана, и от мокрой шляпы.
Удивленная Евгения Васильевна смотрела на него, стараясь разобрать: пьян он, или не пьян? Нет, кажется, не пьян… Что же ему понадобилось от нее?.. Не вздумал ли попросить у нее денег?.. Правда, с тех пор, как она ушла от него, он ни разу не обращался к ней с такими просьбами, но, ведь, пьянствуя столько лет, можно в конце концов допиться и до потери последних остатков совести.
– Я боялся, что ты, пожалуй, еще не пришла домой из лавки, – сказал Межин.
– Да мне и следовало бы теперь сидеть еще в ней, – отвечала она. – Это уж вышел такой особенный случай, что меня отпустили домой еще в шесть часов. Каким-то чудом или по случаю большого праздника, прозрели и заметили, что я совсем больна.
– Больна?..
– Да… ко мне еще с осени, с сентября, привязалась лихорадка… не могу от нее отделаться… День – получше, день – похуже, а иногда так нехорошо, что сама не знаешь, как держишься на ногах и справляешься с делом… Впрочем, ничего, – привыкла и к этому. Знаешь, что если сегодня уж очень нехорошо, то завтра будет полегче…
– Скверно! – тихо проговорил Межин.
Войдя в комнату, он увидел сына, – поглядывавшего на него исподлобья, худенького, бледненького, не по летам высоконького мальчика в темно-серой фланелевой блузе.
– Ну, а этот? Тоже похварывает? Здоров? – спросил Межин.
– Нет, слава Богу, Иля покуда ничего… молодцом, – отвечала мать, с любовной усмешкой взглянув на сына, и сделала вид, будто трижды плюнула, чтобы не сглазить его.
Межин не поздоровался ни с женой, ни с сыном; он только положил руки на плечи мальчика, посмотрел на него и потом сказал:
– Ну, за то, что ты «молодцом», надо тебя немного побаловать.
Он достал из кармана коробку с конфетами, развязал, открыл ее и, поставив на стол, сказал:
– Это вам обоим: тебе и маме.
Потом он достал из другого кармана мяч.
– Это тебе.
Наконец, из третьего, из внутреннего нагрудного кармана Межин вытащил самый главный подарок, пистолет.
– Это тоже тебе.
Он высвободил пистолет из бумаги, скрывавшей всю его красоту, вложил на место пулю, взвел курок и выстрелил в стену. Пробковая пуля мягко щелкнула в нее и отскочила на постель, стоявшую у этой стены. На секунду-другую мальчик, что называется, «ошалел» от блеска и великолепия подаренного ему оружия, от выстрела, бросившего пулю на целых шесть, семь шагов; но потом он схватил пистолет, который протягивал ему отец, и стремглав бросился поднимать пулю.
Межин усмехнулся. Он сел на стул и закурил папиросу, но усмешка все еще продолжала оставаться в его глазах.
– Ты что же это… не разбогател ли, что натащил нам столько подарков? – произнесла Евгения Васильевна, теперь уже решительно не знавшая, что думать о муже и о причинах его неожиданного появления к ней.
– Нельзя сказать… Впрочем, у меня, пожалуй, и сейчас осталось в кармане еще рублей шесть. Хочешь, отдам тебе половину?.. Вам пригодится на что-нибудь. А я, все равно, может быть, сегодня же прокучу их или проиграю…
– Спасибо… нам не нужно, – отвечала Евгения Васильевна и с возрастающим недоумением оглядывала его потертое, старое платье, его смуглое, продолговатое лицо, всегда бывшее худощавым, а теперь уже совсем принявшее вид костяка, обтянутого кожей. – Как видно, живешь ты все так же… весело? – полувопросительно прибавила она.
– Все, все так же, – подтвердил он, кивнув головой. – Не очень хорошо, но и не совсем худо. Сыт, пьян, а главное – свободен. Хочу, – займусь чем-нибудь, не хочу, – могу хоть целый день лежать на диване. Никто не будет делать мне выговоров или ворчать на меня…
Евгения Васильевна, – подумавшая (совершенно напрасно), что он намекает на то время, когда она «воевала» с ним, – слегка нахмурилась. Она встала и на минутку вышла из комнаты – попросить хозяйку, чтобы та поставила самовар.
VII
– А я недавно собиралась уж наводить о тебе справки: жив ли ты? – заговорила она, возвратившись. Недели полторы назад, в «Листке» было напечатано, что в проруби под «Дубовским взвозом» нашли утопленника… в черном пальто на фланели, в черной шляпе…
– Да, да… знаю… По описанию, действительно, выходило похоже на меня… Ну, что ж… если бы и в самом деле я попал в прорубь… Кажется, потери тебе не было бы от этого никакой… Напротив… открылась бы перспектива выйти опять замуж, за человека более основательного…
– Я?!. Замуж?!. – вскричала Евгения Васильевна. – Да ты понятия не имеешь, до чего мне противны вы, все вы, мужчины!.. Чем больше я вижу вас там, в лавке, тем противнее вы мне!.. Все вы, – образованные и необразованные, купчишки и рабочие, чиновничишки и мужики, – все вы одинаковые… У всех у вас на уме одна мерзость. Увильнуть как-нибудь от работы, забраться в трактир, напиться… засесть резаться в карты, добраться до закуски, опять пить… говорить всякие гадости женщинам и о женщинах… Ничего, кроме этой мерзости, от вас не дождешься. Кто из вас хоть сколько-нибудь добросовестно занимается делом, за которое взялся?.. Я не видала такого… Есть, правда, еще сумасшедшие, – помешались на деньгах и только о том и думают, чтобы нахватать их побольше, побольше… Им все равно, откуда бы ни нахватать этих поганых денег, только бы нахватать побольше… Это правда, есть, есть и такие!.. И кто хуже, – эти ли трезвые сумасшедшие, или те пьяные животные, я уж не разберу… Знаю только, что на всех вас гадко смотреть…
Межин слушал ее с такой философски спокойной усмешкой, как будто он жил на свете с самого сотворения мира, все испытал, все понял, и жена совершенно напрасно распространялась теперь так горячо о том, что было ему известно несравненно лучше, чем ей.
– Ты сделала ошибку. Тебе следовало бы обзавестись дочерью, а не сыном, – пошутил он, взглянув на мальчика, погруженного в самое тщательное исследование пистолета и его механизма.
Евгения Васильевна поникла головой и тяжело вздохнула.
– А ты думаешь, у меня не болит душа, когда я смотрю на него? – сказала она. – Еще как болит-то!.. Редкий день пройдет без того, чтобы мне не подумалось: Господи! Да неужели же из такого славного мальчика выйдет после такое же гадкое животное, как все кругом?.. Ведь, меня почти весь день не бывает дома: прибегу только на полчаса, пообедать, и опять убегу до ночи. Ведь, он весь день один, а я ни от кого никогда не слышала ни одной жалобы на него!.. Он даже одичал немного от этого одиночества. Повозится на дворе со своей приятельницей, дворовой собакой, покатается с горы на салазках и – опять домой, за книги. Теперь у него взялась откуда-то страсть к книгам. А впрочем, что я говорю: «откуда-то»!.. Конечно, от тебя. Покойник, твой дядя, рассказывал мне, что ты был в детстве такой же тихий, нелюдим и книжник… Он весь, весь в тебя… Неужели же и дальше пойдет по твоей дорожке?