Czytaj książkę: «Михаил Девятаев»

© Черкашин Н. А., 2023

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2023

Вступление

За всю историю войн ХХ века никому еще не удавалось сделать то, что сделал старший лейтенант Михаил Девятаев: поднять в воздух немецкий самолет и улететь на нем из-под носа противника. Всех, кто вникал в эту невероятную историю, завораживал узор счастливых случайностей, детективный ход подготовки к захвату самолета и самого полета. Но при этом за кадром оставалась важнейшая деталь: самолет Хе-111, на котором перелетела линию фронта группа Девятаева, был носителем многих военных секретов немецких ракетчиков. Ведь он был нашпигован аппаратурой для отслеживания полета ракет и управления ими с воздушного КП! Более того, старший лейтенант Девятаев сообщил командованию точные места расположения стартовых столов на полигоне, и по ним был нанесен уничтожающий удар с воздуха. Когда об этом доложили Герингу, он пришел в ярость и приказал отдать под трибунал начальство лагеря Пенемюнде с комендантом аэродрома во главе.

О военном летчике Михаиле Девятаеве, бежавшем с острова Узедом на немецком самолете с группой военнопленных, я узнал из публикаций моего коллеги по «Комсомольской правде» Василия Пескова. Его огромный очерк – во всю полосу – потряс не только меня, но и всех, кто его читал. Тем более что рассказ шел от первого лица: Девятаев сам рассказывал журналисту о всех подробностях перелета с острова Узедом.

Я никогда не думал, что судьба подарит мне встречу с этим легендарным человеком. В 1985 году в Манеже проходила большая выставка, посвященная 40-летию Победы. В одном из залов я увидел немолодого крепкого человека в темно-синей тужурке капитана речного флота, на груди его ярко горела «Золотая Звезда». Это был он, Михаил Девятаев. Не узнать его было нельзя. Я подошел, представился, мы обменялись рукопожатиями. Расспрашивать Девятаева, который уже устал рассказывать свою историю, я не стал. Из многочисленных публикаций знал ее во многих деталях. Договорились встретиться в Казани, где он жил, и там, не спеша, побеседовать. А вот сегодня жалею о несостоявшемся разговоре. В беседе с Михаилом Петровичем о его невероятном бегстве с секретного немецкого аэродрома Пенемюнде, быть может, открылась бы какая-нибудь новая подробность…

Дважды собирался я в Казань – по свежему знакомству, но общение ограничилось двумя короткими разговорами по телефону. Зато удалось побывать на Узедоме, в том самом Пенемюнде, с которого и началась эта история.

8 ноября 2016 года я стоял на той самой взлетной полосе, с которой мой герой начал свой полет в бессмертие. Конечно, это звучит пафосно. Но без пафоса, без изумления, без преклонения здесь не обойтись. По отношению к Девятаеву уместны все восторженные и высокие чувства. О нем, о Михаиле Петровиче Девятаеве, о его личности и подвиге, собственно, вся эта книга. А если без пафоса: я стоял на взлетной полосе бывшего военного аэродрома на острове Узедом в Пенемюнде, откуда взлетел на Хе-111 летчик-смертник, советский военнопленный старший лейтенант Михаил Девятаев. Идет мелкий осенний дождь. И далеко-далеко на старте взлетной полосы готовится к разбегу самолет с черно-желто-красными опознавательными знаками ФРГ. Я же стою там, где полоса обрывается перед урезом моря. Стоять здесь нельзя, потому что аэродром все еще действующий, с него по-прежнему взлетают самолеты. Но мне очень важно прикоснуться к этой земле, к этому асфальтобетону, который, похоже, остался с тех давних военных времен… Меня засекла местная охрана, и ко мне уже направился какой-то чин, чтобы выдворить нарушителя с территории аэродрома. И, не дожидаясь его, я «выдворяюсь» сам, то есть тихо скрываюсь в мокрых кустах, делая вид, что собираю грибы и созревший шиповник…

Зачем я сюда пробрался? Чтобы почувствовать то время, в котором мой герой совершил свой подвиг. Спустя восемь десятков лет это очень трудно, но возможно. Я уже приобрел некоторое умение проникать сквозь плотный туман ушедшего времени. Иногда для этого нужно совсем немногое: заглянуть в старый дворик и услышать нечаянную фортепьянную мелодию из полуоткрытого окна. Или сесть в допотопное купе старинного вагона и проехать под дыхание паровоза несколько километров… Нужна некая вибрация души. И здесь, глядя, как по мокрому летному полю ко мне направляется немецкий охранник, я эту вибрацию ощутил. Ведь я видел то, чего так не хотелось видеть моему герою, – приближение охраны в тот час, когда он готовился осуществить свой фантастический план…

Я потом подсчитал: чтобы у Девятаева получилось все, что он задумал – захват самолета, взлет, полет, посадка, – должны были соединиться в одну цепь девять счастливых случайностей (а может быть, и больше). И каждая из них могла стать роковой, последней в жизни. И чтобы этого не произошло, нужна была нечеловеческая воля. Впрочем, как раз человеческая, ибо Михаил Девятаев был именно человеком, настоящим человеком маресьевского склада.

И даже если бы он не совершил свой немыслимый полет с Панемюнде, его жизнь была бы не менее интересна как жизнь фронтового летчика-истребителя, сбившего в небе не одну вражескую машину… Наконец, как гражданина, совершившего еще один подвиг – чисто человеческий подвиг многолетнего «хождения по мукам».

Впрочем, все по порядку.

Часть первая
Судьба с голубыми петлицами

Глава первая
В небе скрылась точечка…

Если бы я снимал кинофильм о Михаиле Девятаеве, я начал бы вовсе не с неба и не с него, удалого летчика, начал бы с его матери, начал бы с такого вот вполне реального эпизода…

…Российская глухомань. Мордовские леса. Райцентр Торбеево. Кривые улочки. 1942 год… В рубленой избе – райвоенкомат. Два офицера-инвалида правят всеми делами. Майор с отхваченной по локоть левой рукой раскладывает на столе бумаги, придерживая их культей.

– Опять Девятайкиной похоронка. Рука не поднимается подписать – это уже восьмая… Опять сын погиб… На этот раз – Михаил, старший лейтенант. Летчик…

– А ты его жене пошли. Она сама ей потом скажет. По-семейному.

– Давай адрес жены.

– Пиши: Казань, улица… дом… Фаине…

А рядом, почти на той же улице, стоит изба Девятайкиных. Такая же, как и все, побуревшая от времени бревенчатая, рубленная «в лапу» хоромина. Окна в узорчатых белых занавесках. На подоконниках – герань. На стене ходики с гирями на цепях, черная тарелка репродуктора. В красном углу – иконы. Пожилая женщина Акулина Дмитриевна молится:

– Упокой, Господи, души убиенных на поле брани воинов: Ивана, Петра, Николая, Семена, Василия, Александра, Сергия… Спаси и сохрани последнего моего – Мишатку, раба Божьего Михаила. И ты, всеблагий архангел Михаил, укрой его от стрел демона…

Молится. Она еще ничего не знает…

Ничего еще не знают и летчики – боевые друзья-товарищи Девятаева¹. Они не молятся. Они укрылись в землянке от дождя – слава богу, погода нелетная – и поминают погибшего собрата. Перед их глазами мелькают настырные кадры недавнего воздушного боя… Вспухают, а потом озаряются красным пламенем клубки зенитных разрывов. Они хорошо видны сквозь лобовое стекло кабины истребителя. Их много. Взрыв за взрывом. В радиоэфире: треск пулеметных очередей, выкрики на немецком и русском, и громче всех – командирский вопль:

– «Мордвин», атакую! Прикрой!

Летчик с позывным «Мордвин» – старший лейтенант Девятаев – прикрывает хвост ведущего. Огненная трасса прошивает его фюзеляж, истребитель вспыхивает, круто уходит к земле с черным шлейфом дыма. Считаные секунды жизни… Девятаев это прекрасно осознает: все, конец… Его тоскливо-злое лицо уже отрешено от всего земного. Широкие скулы туго обтянуты загорелой кожей. Но руки, но обожженные ладони действуют сами по себе: открывают фонарь кабины, и тот, сорванный воздушным потоком, улетает далеко назад. До удара о землю остается секунд девять. Девятаев вываливается из кабины вместе с пристегнутым парашютом. Успеет ли раскрыть? Не успел… Летчик попадает под хвостовое оперение своего самолета… Сильный удар… Это смерть… Отвоевался.

А во фронтовой землянке на краю летного поля летчики поминают погибших товарищей. Капитан с тремя орденами Красного Знамени поднимает стакан:

– Помянем «Мордвина»! Лихой был пилот…

– Может, уцелел? – надеется желторотый лейтенант с одной лишь медалью «За отвагу» на груди. – Он же парашют раскрыл…

– Куда там! Его о стабилизатор шарахнуло. Сам видел. Мешок с костями приземлился на том парашюте… Царство ему небесное!

– Воздушное, – тихо поправляет капитан.

– А почему он себе такой позывной выбрал? – спрашивает лейтенант, запустив ложку в банку с тушенкой.

– «Мордвин»? Он мордвином был, есть такая древняя нация. Они вроде бы как по-фински говорят.

– Никогда от Мишки ни одного финского слова не слышал. Песни он пел только русские. И выражался крепко тоже по-русски.

– А откуда он родом-то?

– То ли из поселка, то ли из села. Из какого-то Торбеева…

Торбеево… Деревня Тарбеевка (от тюркского имени Тарбей) упоминается в исторических документах 1667 года. Со второй половины XVII века ею овладели служилые люди Тарбеевы. Почти два с половиной века исторические события обходили стороной это тихое селение, но после 1917 года в Торбеево, как и повсюду, жизнь пошла по новому руслу. В 1929 году в Торбеево были созданы колхоз «Комсомолец» и своя МТС – машинно-тракторная станция, а в 1980-е годы в районе уже работали восемь промышленных предприятий.

В городе чтут своего славного земляка Михаила Девятаева. В деревянном здании с кирпичной пристройкой, возведенном на месте дома, в котором он родился и жил, создан музей: в самом здании – мемориальная комната с обстановкой крестьянского быта 1920—1930-х годов, в пристройке – экспозиция, посвященная подвигу Девятаева. Среди экспонатов – подлинные одежда и обувь узника концлагеря Заксенхаузен, письма, награды, фотографии, документы…

Но вернемся в Торбеево 1944 года…

Мать Михаила Девятаева, Акулина Дмитриевна, пока ничего не знает о похоронке, которая лежит в военкомате… Ее еще не принесли. Акулина Дмитриевна молилась за своего единственного теперь, после погибших старших сыновей, пока что живого, как казалось ей, сына Михаила. Она даже не знала, где он сейчас, – Михаил писал редко и никогда не упоминал, в каких краях воюет. А может, и упоминал, да военная цензура вычеркивала…

Она все еще шепчет перед иконой:

– Спаси, Господи, раба твоего воина Михаила. Огради его силою животворящего креста твоего…

А где-то далеко-далеко, под городом Львовом (где Торбеево и где тот Львов?), лежал бездыханный ее Мишутка, Мишаня, Михаил, старший лейтенант Девятаев.

С каждым словом материнской молитвы мертвенное, в кровоподтеках лицо распростертого летчика оживает: вот дрогнули веки, приоткрылись глаза, шевельнулись запекшиеся губы.

Жив… Живой…

И никакого кино. Все так и было на самом деле.

А теперь на допрос!

Плен… Немецкий… Беспощадный…

Сотрудники абвера питали особый интерес к пленным летчикам. Каждый из них – носитель важной информации. Почти все они – офицеры, значит, знают куда больше, чем рядовые. И знают немало: сколько самолетов в том или ином полку, где они базируются, кто вышестоящие командиры, где запасные аэродромы и аэродромы подскока… Интересен львовскому отделению абвера был и пленный старший лейтенант, подобранный в поле без сознания.

Его допрашивали в полевом отделении пункта Абвер-2. Допрос вел немецкий офицер с погонами майора. Он вглядывался то в лицо стоявшего перед ним пилота, то в бумаги, лежавшие перед ним на столе. Коренастый темноволосый летчик с трудом держался на ногах: опирался на спинку стула, стоявшего перед ним. На его гимнастерке погоны старшего лейтенанта и четыре боевых ордена. Обычно на боевые задания советские пилоты вылетали без орденов и документов. Но некоторые надевали все свои награды. Считалось, что они обладают охранным свойством от вражеских пуль. Может быть, так оно и было…

Майор абвера заглядывает в бумаги:

– Вы есть старший лейтенант Девятаев Михаил Петрович?

– Я.

– Вы храбрый летчик. И мы оставим вам ордена и жизнь, если вы будете не только храбрым летчиком, но и, как это у вас говорится, бла… благо… благоразумным человеком. Вы служили в дивизии, которой командует полковник Покрышкин. Расскажите, что вы о нем знаете?

– Отличный летчик. Дважды Герой Советского Союза. Справедливый командир. Веселый человек.

– У него есть личные слабости?

– Слабости? Да нет. Сильный мужик.

– Я имею в виду: пьет неумеренно, женщинами увлекается…

– Ну какая же это слабость?! Женщины слабаков не любят. Нет у него слабостей. Кремень!

– Кре-мень? Кремль? Что есть кремень?

– Камень такой. Об него искры высекают.

– Вы сами камень. Штайнкопф! Каменная башка.

Девятаева уводят. Майор говорит помощнику:

– Он производит впечатление не очень умного человека. В лагерь его!

– В лагерь летчиков?

– Нет. В общий.

Глава вторая
В рубашке из красного флага

Михаил родился в 1917 году в бедной крестьянской семье села Торбеева (Мордовия) тринадцатым по счету ребенком. Его явление на белый свет было встречено без особой радости – еще один лишний рот…

Крестили его в сельской церкви, нарекли Михаилом в честь воина архистратига Михаила. Через два года Петр Девятаев, глава большого семейства, сложил голову на Гражданской войне. Большая семья и без того влачила жалкое существование, а тут еще и потеря кормильца…

Самым большим лакомством в семье Девятаевых (правильно Девятайкиных) был овсяный кисель с печеным луком. Жили, как могли, перебиваясь с хлеба на квас. Но жили, учились, мужали, мечтали…

М.П.Девятаев:

«Рос я оторвой, драчуном, заводилой среди ребят. В 1923 году пошел в школу, а в январе 1924-го был исключен за шалости на уроках и постоянные драки с одноклассниками.

„Подумаешь, важность какая!.. И без школы обойдусь“, – говорил я товарищам, а у самого сердце сжималось от обиды на самого себя: „Что я, хуже всех? Товарищи учатся, а я один теперь с тоски пропадаю, и поиграть не с кем… Зачем мне нужны были эти драки?“

Несколько дней я никуда не выходил из дому от стыда. От скуки места себе не находил. А тут еще мать журит без конца и плачет, что я у нее такой неудачный вышел – настоящий шалопай, которого даже из школы выгнали. Обидно было слушать такие слова, потому что я был о себе другого мнения: никакой я не шалопай, стоит только мне захотеть – и стану примерным учеником, даже лучше других. Пусть примут обратно, тогда увидят… Но учительница сказала, что не допустит меня на уроки, пока не попрошу прощения перед всем классом и не пообещаю всему классу исправиться. На это у меня не хватало духу. Перед одной учительницей, так уж и быть, готов покраснеть и попросить прощения, но перед классом… Нет, не могу…»

И все же попросил. Мать стало жалко. Она из сил выбивалась, чтобы поднять на ноги такую ораву. Преодолел гордыню – повинился перед классом. И вернулся за парту.

Обещание свое сдержал: стал вести себя хорошо и старательно учиться. Успешно переходил из класса в класс.

В детстве любил слушать рассказы старших, читать книги о войне. В душе завидовал взрослым и сожалел, что «опоздал родиться». Старшие всё сами сделали, а на его долю ничего не осталось. Знал бы он, что выпадет на его долю…

В 1929 году многодетная семья Девятаевых вступила в колхоз. Зимой, как и все, Миша учился в школе, а летом вместе с матерью работал на колхозном поле. После седьмого класса, когда получил на руки свой первый документ – свидетельство о семилетнем образовании, крепко задумался: «Кем же быть?» Документ позволял поступать в техникумы, профтехучилища, ремесленные школы…

Однажды за околицей Торбеева приземлился самолет. Это слетевшее с неба чудо потрясло все окрестные деревни. Ватага восхищенных деревенских ребятишек плотной стеной окружила диковинную железную птицу с острым винтом вместо клюва. Щупали крылья, трогали растяжки, пока летчик не скомандовал всем зычным голосом:

– От винта!

И все разом отхлынули.

М.П.Девятаев:

«Из самолета вышел пилот в кожаном пальто, в таком же шлеме, с огромными очками на лбу. Мы стояли как завороженные, не дыша, разглядывали летательную машину. Многие из нас с завистью посматривали на летчика. Он казался мне волшебником и чародеем. Человек, который летает!.. Что может быть интереснее такой профессии? Вот бы подняться с ним под облака, а еще лучше – самому научиться летать! Загорелось мое сердце. Теперь я знал, кем хочу быть. Во что бы то ни стало буду летчиком.

С этого дня, кроме самолета, я больше ни о чем не думал. Мое воображение рисовало захватывающие картины летной жизни. Даже во сне то парил в облаках, то с головокружительной быстротой проносился над родным селом, то прыгал с самолета с парашютом. И не один раз во время таких снов „пикировал“ с кровати на пол. И то полет!»

Кстати говоря, именно с таких случайных прилетов воздушных «инопланетян» – летчиков – начинали свой путь многие асы. В том числе и знаменитый Алексей Маресьев…

Желание стать летчиком крепло с каждым днем. Однажды Миша поделился своими планами с товарищами. Многие из них тоже хотели обрести крылья, «пойти в летчики». Вчетвером отправились в Казань поступать в авиационный техникум. Матери и друзьям Михаил сказал:

– Вернусь только летчиком, а пока им не стану, не ждите!..

Это был первый вызов судьбе. И тут же получил ответный удар: в спешке забыл захватить свидетельство об окончании семилетки, а без него к экзаменам не допустили. Пока по почте шло свидетельство из дома, прием закончился. Возвращаться домой было стыдно: засмеют товарищи, девчонки.

Что делать? Первое серьезное перепутье в жизни. И Девятаев с честью вышел из тупикового положения.

Вот как это описывает биограф отважного летчика Валерий Жмак:

– Айда в речной! – заявил товарищу Девятаев.

И они отправились поступать в Казанский речной техникум…

– А вы, собственно, кто такие? – директор техникума смерил мальчишек строгим взглядом.

Он намеревался спуститься в столовую, а тут вдруг под дверью незваные гости. Впрочем, помимо строгости, во взгляде пожилого директора присутствовали и удивление, и добрая усмешка. Ведь оба пацана стояли перед ним босые, да и одежка на них была простенькая и весьма потрепанная. В частности, Девятаев был одет в полинялую рубаху, сшитую из украденного красного флага.

– Мы… из рабочего поселка Торбеево, – пролепетали юнцы.

– Это который в Мордовии?

– Точно, в Мордовии.

– Почему же в Казань приехали? Неужто в Пензе или Тамбове подходящего заведения не нашлось?

– Мы в авиационный хотели, а там уже приема нет. Опоздали, – развел руками Девятаев. И хмуро добавил: – А я еще и аттестат дома позабыл.

– Экий ты растеряша… Как же я тебя допущу до экзаменов без аттестата?

Сашка Учватов молчал и только изредка шмыгал носом. А Мишка вдруг подбоченился и мальчишеским фальцетом нахально заявил:

– Так вы же все равно кого-нибудь отчислите из тех, кто с аттестатом! А я буду хорошо учиться – обещаю! И аттестат по почте затребую из дома – мамка его обязательно вышлет!

Директор не сдержал улыбки:

– Как тебя зовут?

– Михаил Девятаев. А он – Сашка Учватов.

– Хорошо. Поверю, – сказал директор, потрепав Мишку по упрямым темным вихрам. – Бегите в учебный отдел к секретарю Анне Николаевне и запишитесь в группу на завтрашний экзамен. Скажите: я допустил.

Экзамены Девятаев сдал, а вскоре пришло и забытое дома свидетельство. Так Михаил поступил на судоводительское отделение Казанского речного техникума. Разумеется, это тоже был решительный поступок, и судьба смилостивилась… Оказывается, можно было учиться в техникуме и при этом ходить на занятия в аэроклуб!

С огромным душевным трепетом он подошел к «летающей парте» – биплану У-2, погладил крылья, заглянул в кабину.

Одновременно учиться на капитана и пилота было чрезвычайно трудно. Но Девятаев учился, что называется, стиснув зубы. Никаких поблажек, вечеринок, прогулок… Никаких девиц. «Первым делом, первым делом – самолеты». Вторым делом шли – пароходы. Ну а девушки… На них просто не оставалось ни часа…

М.П.Девятаев:

«…В то время советская авиация завоевала мировую славу, наши отважные летчики удивляли мир невиданными в истории перелетами. Слово „летчик“ произносилось в народе с особым уважением. Читая в газетах о героических подвигах и новых мировых рекордах советских авиаторов, я мысленно представлял себе, как буду летать сам и побивать рекорды…

В 1936 году партия бросила клич: „Комсомол, на самолеты!“ Вместе с другими студентами второго курса речного техникума я начал посещать занятия по летной подготовке при аэроклубе. Все свободное время отдавал любимому делу, стараясь до тонкости изучить самолет и его вождение. Трудно было. Отрывал время от сна. Часто всю ночь напролет просиживал за книгами в моторном или самолетном классе, а утром шел на занятия в речной техникум.

Наконец настал долгожданный день: вместе с инструктором Сашей Мухамеджановым я впервые поднялся в воздух. Почувствовал себя на вершине счастья. Будто крылья выросли у меня».

Первый полет, как и первый поцелуй, как и все самое первое в жизни, никогда не забывается. Пусть даже он не совсем твой полет, то есть не ты за штурвалом, а ты в задней кабине, и полет «вывозной», но и он рождал ощущение головокружительного счастья.

Есть нечто ликующе дерзкое в крыле, уходящим от земли, в крыле, набирающем высоту. Оторвались от бетонки, и тут же из-за вершин приаэродромной рощи открылся весь вид на дальний лес, а чуть выше – и невидимые с поля холмы, и далекий город, и синяя пелена размытого горизонта.

Горизонт медленно опускался – самолет набирал высоту.

А над головой – голубое сияние надпланетного воздуха. А под крыльями – открытые жилы рек. Квадраты огородов и садов – ровненькие – никому не обидно. Зеленые лоскутья лесов, как побитые молью меха. Избы, серые, как куры. Самолеты взлетали с ревом над самой деревенькой, пугая кур во дворах и летучих мышей на колокольне заброшенной церкви. А вот она и сама Казань-матушка, со всеми своими башнями, колокольнями, куполами мечетей, улочками и проспектами. Припала к Волге, будто охватывала ее в сестринских объятиях.

Пилот Мухамеджанов поднял У-2 выше облаков. И вот они – округло крученые, пышные – плыли под крыльями – величественно и неприступно, словно айсберги. При этом они на глазах меняли свои очертания: то размывались в легкую дымку, то, напротив, скучивались, сбивались в непроглядную белую массу. Отсюда земля открывалась уже не с высоты птичьего полета (птицы сюда не залетают), а с высоты всевидящего божьего ока.

Какое бездонное слово – «небо»…

М.П.Девятаев:

«Весной 1937 года меня допустили к самостоятельному полету. Получил последние указания и напутствия инструктора. С трепетом в сердце подошел к учебному самолету У-2, сел в кабину. Приятная дрожь пробежала по телу. Быстро взял себя в руки»…

И снова тревожный восторг отрыва от земли. Но теперь он уже сам творил это чудо – взлет! Тот самый радостный миг, когда сразу видишь две бесконечности: бескрайность зеленой земли и бездонный простор голубого неба.

И вдруг жутковатая воздушная яма у самой земли – оборвалось сердце! Запросто могло бы приложить о бетонку, но повезло: воздушные потоки мягко и сильно подхватили самолет под крылья. Набрал пятьсот метров, теперь, как учили, вираж вправо и по кругу… По кругу гоняют молодых коней на корде, по кругу учат летать молодых пилотов. По кругу, или «по коробочке».

Теперь Михаил – в передней кабине – уже не любовался занебесными красотами, надо было следить за стрелками приборов, авиагоризонтом, за наземными ориентирами… И он следил, и все делал как надо. Ну почти как надо… В одном месте он не рассчитал радиус виража и вместо круга получилось нечто бесформенное, антигеометрическое. Он сам это понял и тут же ужаснулся мысли: «Отстранят! Не успел вписаться… Конечно же отстранят от дальнейших полетов. Скажут: посиди в классе, поизучай аэродинамику!»

Но никто так не сказал. Для первого раза все было вполне нормально, о чем и сообщил ему инструктор и велел готовиться к очередному полету.

Следующий полет прошел безукоризненно, как говорили волжские бурлаки: «на ять с присыпкой!»

Клуб клубом, полеты полетами, а речной техникум требовал свое: надвигалась экзаменационная сессия. А еще была судовая практика, учебные плавания по Волге. Широкие просторы могучей русской реки – матушки Волги, живописные пейзажи по обе стороны русла; и слева, и справа – крутые лесистые берега и высокие каменные утесы сменялись бескрайними зелеными лугами, ласкали глаз нежно-малиновым маревом кипрея (иван-чая). Но ничто уже не могло изменить стремления в небесные дали. Девятаев твердо знал: кто-кто, а он будет летчиком!

Но наступал год, который мог обрушить все его заоблачные планы.