Слушая рассказ этот, я невольно вспоминал описания у Головнина его плена у японцев. Без всякого сомнения, мы должны теперь более всего советоваться с этими описаниями, для успешной завязки дружеских сношений с японцами.

На другой день, 15-го апреля, Яма-Мадо прибежал ко мне в 9-м часу, в праздничной одежде, спросить, могу ли я принять старшего начальника. Я отвечал, что с охотою приму его. Попросив меня, чтобы я призвал Рудановского присутствовать при свидании, он убежал. Я надел сюртук и пошел за Рудановским. Отворились ворота крепости, и мы увидели через окошко шествие джанчина. Впереди шел младший офицер, за ним двое и наконец старший. Сзади шли солдаты с пиками и саблями, всего человек 12-ть с двумя аинами, Испонку и Пенкуфнари, одетыми в пестрые халаты. Я вышел на крыльцо принять гостей, и помог рукой взойти на лестницу седому старику, который и был старший офицер. Войдя в комнату, я посадил его на диван и хотел-было сесть подле него у другого угла, но второй офицер, впрочем также пожилой человек, очень торопливо сел тоже на диван, – я взял табурет и сел подле дивана. Солдаты разместились, кто где мог в моей тесной избе. Аины сели на пол. Старик подозвал Яма-Мадо, долженствовавшего служить переводчиком. Тот встал на колени, преклонил голову и положил руки на колени. Старик сказал ему несколько слов; тот встал, отошел шага два назад, опустился на колени и обратившись в казаку Дьячкову, моему переводчику, сказал ему, что японский начальник благодарит русского начальника на то, что он дружески принял их. Я велел Дьячкову ответить, что я с своей стороны благодарю его, что он доверился моей дружбе и приехал с рабочими промышлять рыбу, и я надеюсь, что когда мы поживем немного вместе, то полюбим друг друга. Выслушав мой ответ, он поклонился. Потом сказал несколько слов, и мне поднесли в двух чисто отделанных ящиках гостинцы. Яма-Мадо раскрыл их – в одном были конфекты, в другом – пастила. И то и другое довольно хорошо приготовлено, только в конфекты было положено много муки. Я приказал подать экстракт пуншу, кофе, чернослив и изюм. Экстракт пунша очень им понравился. Рюмки ходили по рукам всех офицеров и солдат. Не могу довольно надивиться вежливости и благородному обращению солдат японских – конечно, всякого из них можно ввести в любую гостинную. Видно, с каким любопытством японцы рассматривали различные вещи, находившиеся у меня; я начал с Рудановским им показывать часы, зрительные трубки и разные картинки из книг. Осторожность и ловкость, с какою они осматривали вещи, замечательны в людях, носящих звание солдат. Большая часть из них ли молодые и многие очень красивые и статные, но роста вообще ниже среднего. рассматривая часы и другие вещи, они, обращаясь ко мне, часто повторяли – «пороторика» (очень хорошо), более из вежливости, чем из удивления, потому что вещи наши были простой работы и не должны были удивлять японцев.

Просидев часа полтора у меня, джанчин простился мною и пошел в казарму. Копьеносцы провожали его, но при входе поставили свои прекрасно обделанные пики. Из казармы он пошел в квартиру Рудановского, и просидев у него с четверть часа, пошел обратно домой. Я приказал Дьячкову сказать Яма-Мадо, что я на другой день полагаю отдать визит японским начальникам. Яма-Мадо просил дать знать перед тем, что я выйду из дому. Утром я встал с сильно распухшею векою над правым глазам. Накануне я чувствовал нарывание ячменя, который я вероятно застудил во время приема японцев. Я послал тотчас за Яма-Мадо и поручил ему передать своему начальнику, что я не могу придти к нему, но что дня через три я надеюсь выздороветь и тогда тотчас же посещу его. После обеда пришел младший офицер и опять со всем чайным препаратом. Вероятно, ему хотелось убедиться, действительно ли я болен. В этот визит он мне сказал, что при первом попутном ветре пойдут три канкася в Тиатомари за старшим джанчином. На другой день, 17-го апреля я послал Дьячкова с матросом Ефимовым искать удобной земли под огороды, в соседнем селении Поруон-Томари. Возвращаясь, он встретился с молодыми офицерами, и они вместе пошли к нашему посту. На дороге они разговаривали на счет настоящих обстоятельств, и японец рассказал ему, что он знает, что Путятин адъютант государя, показал, как русские делают приемы ружьем, и прибавил, будто Путятин не знал, что русские пришли на Сахалин и что он хотел послать два судна туда и что эти суда придут раньше японцев, но японцы безбоязненно шли, уверенные, что русские их не тронут. Когда пришло время рабочим ехать, то они спросили губернатора Мацмая, можно ли отправляться на Сахалин, и губернатор послал приказание ехать, а если они боятся, то приказал им взять солдат. Приехав в Сирануси, они узнали, что суда от Путятина не пришли, и потому не зная, как примет их русский начальник, боялись идти. рассказ этот имеет много правдоподобия. Какое-то влияние имело занятие Томари на переговоры Путятина с японским правительством, но какое приказание он даст нам? Я все считаю, что хорошего тут ничего нет, и что мы должны будем оставить Аниву. Офицер японский между прочим сказал фамилии своих офицеров, но просил Дьячкова, чтобы не говорил об этом его начальнику; – старика зовут Мивасама, второго офицера Уди-Сама, а его самого – Сумеди-Сама.

Рассказ Дьячкова об этом свидании с японским офицером невольно заставил меня подумать: «Счастлив Невельской»! и действительно – нас 60 человек очутилось в главном японском селении, без уверенности, что суда придут вовремя к нам на помощь в случае нужды, и в настоящее время он должен быть в большом беспокойстве. Но дела наши с японцами идут пока как нельзя лучше при сложных обстоятельствах, в которых мы находимся. Это еще не значит, чтобы я оправдывал или находил бесполезным занятие Томари; я по-прежнему уверен, что последствия покажут справедливость моих доводов по этому предмету. Я никак не могу согласиться с мыслью, что японцы пришли сюда по одному дозволению промышлять рыбу, живя вместе с русскими. Влияние Путятина ясно – но как он договорится с японским правительством на счет занятия Сахалина русскими, трудно отгадать; во всяком случае мы обязаны Путятину, что не дошло у нас дело до пушек. В этом случае, я не могу сказать, чтобы шансы успеха были на нашей стороне.

Когда получено было известие о приходе японских судов, принял все нужные меры к защите поста. Второе капральство перешло ночевать в ограду. Орудия заряжены были картечью. Кроме часовых, стоявших на башнях, поставлены были внутри башен при орудиях. Ограда освещалась на ночь фонарями. Людям указаны были места в случае тревоги, которая должна была даваться выстрелами часовых. Но все это недостаточно было бы для сопротивления нескольким тысячам японцев, которых правительство их могло, конечно не затрудняясь, прислать на Сахалин. В особенности ночное нападение могло быть опасно, потому что ограда окружена в 15-ти шагах расстояния с трех сторон закрытыми местами, и потому мы не успели бы еще встать к орудиям, когда бы неприятель мог быть у стен. Нападения малого числа японцев нельзя было ожидать, – они слишком трусливы для этого. У нас в настоящее время из 64-х человек 47 больных – большая часть цынгою.

18-ое число. – Я сделал все нужные приготовления для визита японцам, т.-е. сварили кофе и налили его в самовар, наложили на тарелки и блюда – сахару, черносливу и изюму и завернули все это в шелковые платки. Когда все это было готово, я послал казака Березкина спросить японского старшего офицера, может ли он меня принять. К сожалению Дьяков был услан мною на р. Лютогу с 4-мя матросами за травами для больных цынгою. Березкин воротился с ответом, что младший офицер уехал на р. Сусую, и что таким образом старик лишен теперь своего переводчика, и не зная о моем приходе, он не приготовил ничего для моя приема; вследствие сих важных для японцев обстоятельств он просит меня пожаловать на другой день. Очень досадно было получить этот ответ, потому что я знал, что три конкася ушло в Тиатомари, чтобы перевезти оттуда японского начальника старшего между всеми, которые приехали на Сахалин. Этот начальник дал знать, что он не может посетить русского начальника, на что я отвечал, что это его добрая воля знакомиться со мною или нет; но зная, как японцы считают важным все наружные церемонии, и что они готовы употребить всевозможные хитрости, чтобы заставить меня первым явиться к их старшему офицеру, я боялся, что делая визит знакомым уже мне японским офицерам тогда, когда уже старший приедет из Тиатомари, они устроять так дело, что меня примет он.