Czytaj książkę: «Наказы Особого сыска», strona 3

Глава 5
У ворот

Ворота были еще закрыты, мост через небольшой ров, отделяющий посад от окрестных холмов, убран.

– Светает уж, – Хилков покосился на розовеющую полоску на востоке. – Пора открывать.

– Ничего, подождем, – Матвей оглянулся.

Преследователи их растянулись на несколько сотен шагов, но не бросили своей погони.

– Боюсь, и в крепости нам покоя не будет. – Хилков сделал знак стрельцам, те сняли своего товарища на землю, принялись осматривать его рану.

Голова стрельца кровоточила – рану зажали тряпками, – но череп был цел, пуля вскользь саданула по лбу.

– Почему? – удивился Матвей.

– Так там сидят все те, кому Рябой поперек горла встал! Кстати, а почему его Рябым кличут? Он же не рябой.

– Говорит, в детстве переболел, а кличка с тех пор осталась.

– Вы с ним и по душам потолковать успели? – хмыкнул боярин. – Слышь, Рябой, как думаешь, что с тобой в крепости будет?

Сидор угрюмо молчал.

– Я тут много чего узнал, – заговорил Матвей. – Думаю, неправильно было бы его наказывать. А то ведь так половину народа надо будет повесить! Сколько обид друг другу учинили…

– Ну так то когда было, – возразил Хилков. – А ежели кто думает, что вольность продолжается, тому надо объяснить, что он ошибся.

– А Трифону этому Ивановичу не надо? Он ведь самосуд пришел учинить!

– Что ты предлагаешь – нам сейчас вчетвером на его войско броситься?

– А стало быть, у кого сила, тот и прав – так, что ли? – возмутился Матвей.

– Неправ, но пока не время это доказывать, – спокойно отозвался Хилков. – Ничего, вот попадем в крепость – а там посмотрим, на чьей стороне сила окажется.

– Да не будет воевода с боярами местными ссориться, – горько махнул рукой Матвей. – Ему тут жить. И им тоже. Пока Сидор на свободе гулял, он им был чем-то вроде гвоздя в сапоге. Ну, типа, на то и щука в омуте, чтобы карась не дремал. В общем, приходилось им не так лютовать. А теперь…

– Ну, хочешь, можем его отпустить, – предложил Хилков. – Только он ведь дальше двух шагов отсюда не отъедет. Вон, ждут его уже, – он указал на отряд Рощина, подтягивающийся к воротам и собирающийся саженях в ста от них.

– Чего они ждут-то? – удивился Матвей. – Или думают, мы им отдадим Сидора?

– А куда вы денетесь? – раздался голос из-за рогатки. Ворота открываться не торопились, а над ними появился воевода. – Сдавайте мне своего пленника, я уж дальше сам. В конце концов, от царя мне доверено блюсти закон в моей волости, я и буду судить.

Хилков мрачно посмотрел на Матвея.

– Тут вот какая неприятность, – произнес он, обращаясь к Григорию Андреевичу. – Воевода имеет право суда только в пору войны. А война уже три года как кончилась, так что суд надлежит отдать земским властям.

– Да хотите – я и земским его передам, приказы-то тоже мной набраны, – усмехнулся тот. – Главное, в Москву я его не отдам. Чтобы он там про меня всякие небылицы сочинял. Я ведь знаю, кто на меня челобитную царю написал!

Люди Трифона Ивановича тоже подъехали ближе.

– Ну что, добрые люди, пора решать! – напомнил боярин. – Сами понимаете, отпустить вас мы бы хотели, да не можем.

– А вот Сидор отпускал даже тех, кто на него показать мог, – печально заметил Хилков. – Даже Ваньку твоего пожалел, хотя тот его предал.

– Ну зато Ванька его не пожалеет. – Трифон Иванович подозвал холопа, и тот, спешившись, с готовностью стал рядом. – Мы уж и дерево для него присмотрели.

– Хватит, господа! – Хилков вышел вперед. – Вы сами не понимаете, что творите! Мы – посланные государя, вы понимаете? Если мы не вернемся, сюда пришлют других, и не пять человек их будет, а полсотни, сотня стрельцов – так что вам не поздоровится!

– Нам не поздоровится? А нам-то почему? Вас убили люди Сидорки, а мы перебили их и его заодно и тем восстановили справедливость, – отозвался Трифон Иванович. – Собственно, сразу надо было так поступить, да что-то я призадумался. Ну а коли и воевода меня понимает – стало быть, правда на моей стороне! Кончайте с ними, ребята! – обратился он к своим людям.

Хилков затравленно оглянулся. С одной стороны был ров, с другой подступали люди Рощина.

– Сидор, на тебя одна надежда! – обратился он к пленнику. – Зови своих людей!

– Да у меня люди не только там, – улыбнулся тот и вдруг, вложив в рот два пальца, протяжно засвистел.

За воротами послышался какой-то гул, и в то же время стрельба и свист стрел донеслись с другой стороны.

– Бегите, хлопцы! – крикнул Сидор.

Люди его, шедшие позади людей боярина, обстреляв противника, развернулись и дали деру в ближайший лес. Трифон Иванович погнался за ними, а воевода уже исчез из ворот, которые со скрипом открылись.

– За мной! – Хилков помчался к спасительным воротам, за ним – стрельцы, Матвей и Сидор.

За воротами открылась причина происшедшего: двое посадских держали воеводу за руки, еще двое рогатинами грозили воротным ратникам, и, наконец, двое последних услужливо открыли своему предводителю вход.

– Ах ты ж, мерзавец! – воевода рвался вцепиться Сидору в горло, но его держали крепко.

– Ратников отпустите, они люди подневольные, – грустно сказал Сидор. – Решать теперь надо, что делать будем.

– Нет у тебя и твоих людей другого выхода, – обратился к нему Хилков, – кроме как с нами на Москву идти.

– Это чтобы вас охранять? – скривился Рябой.

– Он прав, – поддержал товарища Матвей. – Тут вы будете вечно на ножах. А мы в Москву заберем и воеводу, там с ним поступят по справедливости. А сюда нового пришлют. А вы, уж коли готовы бороться за нее, за справедливость, – так что бы не делать это по правилам? Я предлагал тебе пойти в стрельцы. Вот и записывайтесь, будете новой полусотней.

– Ну тут сразу не решишь, – покачал головой Сидор. – С народом посоветоваться надо. Вы как, народ?

– А что? – отозвался один из тех, что стояли возле него. – Как ты скажешь, то и ладно.

– Да, родных да близких у меня не осталось, можно и в Москву, – поддержал другой.

– Ну так вы передайте там, чтобы собрались, где условлено. – Сидор спешился. – А чтобы воеводу на Москву доставить, это я завсегда! Даже самому не жалко в петле болтаться – если он рядом висеть будет!

– Тогда выступаем немедленно. – Хилков прошелся по посаду до ворот острога, заколотил в них. – Воевода ваш задержан и будет доставлен в столицу, – объявил он изумленному стрельцу. – До присылки нового воеводы старшим в крепости будет голова первого десятка стрельцов. Как там его? Петр Антипов. Блюсти порядок, службу нести исправно, – и, развернувшись, махнул рукой собравшимся: – Можем отправляться.

Из города их вышло почти два десятка.

Раненого стрельца уложили на подводу, предоставленную сердобольными посадскими, у них же удалось запастись снедью на дорогу. Хилков с Матвеем ехали впереди, Сидор распоряжался своими.

– А не боишься, что удерет? – Иван качнул головой в сторону Рябого.

– Нет. Не век же ему разбойником быть? Может и послужить.

– А что мы дома начальству докладывать будем?

– Да то и доложим. Что первая челобитная, на воеводу, была правдой, а вторая, от самого воеводы, – враньем. Вот и воеводу доставили, как главного виновника.

По дороге к ним присоединялись новые люди, и к тому селению, где они останавливались по дороге сюда, подошла уже почти полусотня.

– А с Сидором-то что делать будем? Куда там на Москве эти разбойничьи хари? Или ты думаешь, они о своих делах забудут, начнут приказам подчиняться?

– Ты глянь, как они сейчас подчиняются! – Матвей указал на почти безукоризненный порядок, царивший в войске Рябого.

– Ну а что делать с теми, кого он грабил? Они ведь тоже могут до царя дойти!

– Но ведь Сидор прав! Нельзя недоимки выбивать после ратного разорения, всегда после военных лет дают время, чтобы в себя прийти, а долги прощают!

– А как с купцами быть? Они-то тут при чем?

Матвей смущенно замолчал.

– Да, с купцами это он дал маху, – признал он. – Но, может, вернет им награбленное – и разойдутся полюбовно?

Он повернул коня и поехал к Сидору.

– Слушай, – начал он, смущаясь. – Чтобы правда забыли все, что ты тут натворил, ты бы вернул награбленное?

– А, и ты туда же? – нахмурился Сидор. – Тоже чужого добра захотелось?

– Да не мне! Что ты тут со своими местными владельцами не поделил – это ваше дело. А вот с купцами неудобно получилось. Они ведь могут и выше пожаловаться!

– С купцами-то? Да; но нечего им цены задирать, когда у людей есть нечего. Они себя не обидят, не переживай. Что двух купчин их навара лишил – за то я и ответить готов.

– Только ли двух? – не поверил Матвей. – Других твоих недоброжелателей на Москве не встретим?

– Да кто ж их знает? Но коли встретим – договорюсь с ними как-нибудь. Это тебе не Трифон Иванович… А вот и он, легок на помине!

На холме рядом с дорогой застыл отряд боярина, точно провожал уходящего врага.

– Ну прощай, приятель! – Сидор махнул рукой, и тут же с холма прозвучал залп.

Несколько человек упало. Должно быть, от отчаяния, что враг уходит навсегда, Трифон Иванович отдал приказ, бросив своих людей в безнадежный бой.

Матвей помчался было строить ратников, как учили, но почувствовал, что его тоже неудержимо клонит куда-то вбок, и выпал из седла…

…Пришел он в себя в доме старосты. Над ним склонились сам староста, Иван Хилков и Сидор Рябой. Глаза у всех были тревожными.

– Ты, получается, мне второй раз жизнь спас, – пробормотал Рябой, заметив, что Матвей пришел в себя. – Друг мой Трифон Иванович в меня ведь целил, когда ты передо мной проскакал и пулю его в себя принял.

– Это я не нарочно, – попытался улыбнуться Матвей, но улыбка вышла жалкой.

– Ребро сломано, – заметил Хилков.

– А что Трифон?

– Удрал, что ему будет? – отмахнулся Сидор. – Но ты не волнуйся. Я новому воеводе обскажу, что да как.

– А зачем далеко ходить? – вдруг замер Хилков. – Не надо тебе на Москву ехать. Мы обо всем доложим. Людей сейчас везде не хватает, а ты ведь местный? Я, как боярин, могу тебя сделать дворянином. Пошлю Шеину на утверждение, а он, думаю, не откажет, когда мы ему все расскажем. Так что будет тебе грамота, – он подозвал старосту с требованием чернил и бумаги, – от царского приказа, что ты назначаешься воеводой Тамбова. Ну а уж как себя поставишь – от тебя зависит.

Сидор недоверчиво поглядел на боярина, но тот уже лихо строчил грамоту. Хилков вообще не любил пользоваться услугами писарей, считая их безграмотными лодырями, и обычно писал сам.

– Ну вот, – он протянул лист бывшему разбойнику. – Со своими недругами сам теперь разбирайся. Только помни, что мы за тебя в ответе. И ежели что – можем и вернуться.

Матвей смог наконец изобразить улыбку и подмигнул Рябому.

Наказ второй
Стремянный

Глава 1
В Москве

Михаил Борисович Шеин, выслушав доклад своих подчиненных о происшествии в Тамбове, от их самоуправства в восторг не пришел.

– Это ж надо додуматься: поставить разбойника воеводой! Да что о нас говорить станут?

– Мне показалось, что этот разбойник куда честнее тамошних бояр да воевод, – упрямо нагнув голову, отвечал Иван Хилков.

– Да ладно, может, и честнее – но он же дворянин новоиспеченный! Как он будет с тамошними боярами жить? Они же увязнут в дрязгах до скончания века! Ладно, – внезапно сменил гнев на милость глава приказа Особого сыска. – Отменять ваше решение я не буду, поглядим. Может, и впрямь окажется способный человек. Людей у меня действительно не хватает, чтобы еще кого-то туда посылать. А вот что делать с тамошним воеводой – вот это вопрос…

– Сослать бы его куда-нибудь, – предложил Хилков. – Из Тамбова в Тобольск, скажем.

– А потом сказать, что писарь ошибся, – кивнул Шеин. – Мысль здравая. Только почто тобольцам такая радость, если он и впрямь таков, как вы рассказываете? Препятствовать царским людям, покушаться на их жизнь – это, знаете ли, дело плахой попахивает…

– Как видно, плаха ему и так, и так грозила, иначе бы не стал он на нас руку поднимать, – заметил Матвей. – Может, он тоже с Самозванцем служил?

– Да ежели и служил, – махнул рукой Шеин. – Ему кто только не служил… Это он сейчас Самозванец, а тогда был Царь и Великий Государь Димитрий Иоаннович.

– Отец говорил, ты ему не служил, – произнес Матвей.

Шеин усмехнулся:

– Это я молодой был, глупый. За что и отправили в Смоленск. Впрочем, то особый разговор. А вот чего боялся ваш воевода – это надо будет расследовать. И за вашим Сидором придется установить постоянный надзор. Вы ведь как думаете, почему к нам беда пришла, которую мы потом десять лет расхлебывали?

– Ну как же, – Хилков переглянулся с Матвеем. – Голод, Самозванец…

– Если бы дело в них было… Борис Федорович, царь наш, при котором я как раз ко двору прибыл еще в юных годах, избран был на царство чин по чину, на Земском соборе. И как он всем много раз рассказывал, при Федоре Ивановиче-то он ведь все делал, царь-то только указы подписывал да головой кивал. А оказалось, как Федора Ивановича не стало да стал Борис Федорович главным, – мало только головой кивать царю. Федор Иванович, царствие ему небесное, так ухитрялся головой кивать, да так с одними соглашаться, других удерживать – что бояре да князья наши поневоле слушались, один другого в узде держали, друг другу окорот делали, и вместе все понемногу землю нашу после войны поднимали. А что стал делать Борис Федорович, как сам царем стал? А он занялся бесконечными дрязгами и разборками с прочими боярами и о стране как-то забыл. А почему? А потому что сам-то он был родом ниже их, они его как царя не воспринимали, вот он и тщился всем доказать, что он – истинный царь. Кого посадил, кого сослал, кого, говорят, и вовсе отравил. А вышло, что пока он с боярами воевал, в стране развал начался. И как голод ударил – бороться с ним стало некому: запасы разворованы, дороги в запустении. И вот боюсь я, что ваш Сидор, пока был разбойником, пользу земле приносил, как ни странно это звучит. А как станет воеводой – так займется, как Борис Федорович, войнами с боярами и дела все запустит.

– Ну поглядим, – Хилков выглядел растерянным.

– Ладно, в конце концов, это за царем пригляду нет на земле, только на небе. А за воеводой найдется, кому присмотреть… Чего тебе? – повернулся он к открывшейся двери.

В дверном проеме появилась пунцовая от смущения сенная девка, уже знакомая Матвею, и, потупившись, сообщила, что «тут с черного ходу пришел боярин».

Отодвинув девку, в светелку вошел высокий красивый мужчина. Матвей и сам был парень не из последних: кровь с молоком, и девки на него тоже заглядывались, – но на сей раз вошедший был именно что красив. Не просто ухожен – ровно постриженные усы на польский манер были гладко расчесаны, борода сбрита начисто, одет гость был в дорогой атласный кафтан и сафьяновые сапоги, – но красив от природы мужской красотой: сажень в плечах и косая сажень ростом, правильные черты лица, широкие движения; ступал он степенно, но быстро и невольно привлекал к себе внимание. Возрастом он был лет тридцати с небольшим, но выглядел очень внушительно.

– Поклон этому дому! – провозгласил он, кланяясь хозяину и размашисто крестясь на иконы; и сделал он это тоже как-то легко и непринужденно. – А я к тебе по делу, Михаил Борисович.

– Что ж ты, Федор Васильевич, просто так зайти к другу не можешь? – Шеин шагнул навстречу гостю. – Только по делу?

– Так мы с тобой недавно у патриарха виделись! – весело отозвался Федор Васильевич. – А дело у меня срочное, так что прости, не до посиделок мне нынче.

– Ну, говори, какое дело. – Шеин сделал знак Хилкову и Матвею встать в сторонке, но слушать внимательно, а гостя усадил в плетеное кресло.

– Как ты, верно, слышал, на Вязьме минувшим летом злодейство учинилось, и Головина, воеводу тамошнего, взбунтовавшиеся людишки порешили, – сообщил Федор Васильевич.

– Ну тут я ничем помочь не могу, – усмехнулся хозяин. – Делами об убийстве Разбойный приказ занимается. А мы – Особый сыск, разбираем лихоимства, злодейства и прочие несправедливости, чинимые воеводами и боярами простому люду. Так что тут совсем не ко мне тебе надо было обращаться. А коли там правда бунт случился – так вовсе послать туда стрельцов сотни две да наказать бунтовщиков. Они ведь сами справедливости добиться решили – так что опять мимо нас.

– Ты прав, конечно. – Федор Васильевич на миг умолк. – Только вот какое дело: на место Головина воеводой назначили меня.

Михаил Борисович попытался улыбнуться, но только присвистнул:

– О как! Так ты что, за свою жизнь опасаешься или боишься, что попадешь после своих неправедных дел в наш приказ?

– Боюсь, Михаил Борисович! Именно что боюсь. Я ведь разбираться не привык. Коли было такое дело да подняли руку на воеводу – я ведь всех в колодки, на дыбу, в кнуты, а то и повешу кого сгоряча. В общем, учинить какую несправедливость, что люди помнить будут. А мне там еще долго быть. Место сам знаешь, важное. Не в этом году, так в следующем царь на Смоленск идти решит, в Вязьме, стало быть, собираться будут. В общем, надо и порядок навести, и дров не наломать. А ты человек в сыске сведущий, можешь помочь, узнать, что да как, и наказать только виновных, а не всех подряд.

Шеин поднялся с лавки, прошелся по светелке.

– Ну вот что, Федор Васильевич, сам я, конечно, выбраться не смогу, но дам тебе двух смышленых своих людей. – Он махнул рукой, и Хилков с Матвеем подошли ближе. – Они только что весьма сложное дело распутали, так что тебе будут помощниками хорошими. Ты когда выезжаешь?

– На будущей седмице, в среду, – откликнулся гость.

– Вот они с тобой и поедут. – Он нагнулся к помощникам и чуть слышно сказал: – Не оплошайте.

Федор Васильевич тоже встал, поклонился хозяину:

– Что ж, пойду я. Дел много надлежит уладить до отъезда, а к новому году – к концу лета – надлежит мне уже быть на своем месте.

– А вы задержитесь, – так же негромко произнес Шеин своим помощникам, провожая гостя.

Когда за будущим вяземским воеводой закрылась дверь, Шеин обернулся к Хилкову и Матвею.

– О вяземском деле я слыхал, – начал он сходу, – и есть там немало темного. Так что вы уж не подведите меня, помогите Федору Васильевичу. Это человек известный, князь Волынский, потомок того самого Волынца, что некогда Димитрию Ивановичу помогал с Мамаем воевать. Мы с ним давние знакомые, он начинал под моим руководством служить, потом разошлись в годы лихолетья, а по возвращении моем он старую дружбу вспомнил. В общем, не торопитесь, проявите смекалку, как проявили в деле с Рябым. Порасспрашивайте людей да и самого князя. Я так думаю, Федор Васильевич неспроста ко мне зашел за советом, знает, что не все чисто в том деле. Ну, ступайте. Раньше осени вас не жду, но как вернетесь – сразу ко мне.

В Москве Матвей остановился у Хилкова: Иван охотно предоставил своему юному другу кров и постой и даже предлагал взять кого-нибудь из слуг в стремянные, но Матвей отказался. Стремянных, конечно, иметь было почетно, а знатные люди брали в стремянные даже многих сыновей из старых родов, но сам Хилков никогда не пользовался их услугами, да и Матвей привык с детства – а детство его как раз пришлось на самое лихолетье – без слуг обходиться.

Потому, когда Федор Васильевич Волынский собрался выступать в дорогу, к его отряду – князь брал с собой человек десять слуг и боевых холопов – присоединились только двое.

– Вы, я вижу, люди скромные, – то ли с насмешкой, то ли со скрытым одобрением кивнул Волынский, оглядев спутников.

– Да, и неприхотливые, – в голос ему ответил Хилков.

Выступили по дороге на Серпухов, откуда по реке думали дойти до устья Угры и вверх по Угре дойти до устья реки Вязьмы, на которой стояла и одноименная крепость – основатели ее насчет названия особо не заморачивались.

– Скажи, князь, а ты верно знаешь, что скоро на Смоленск царь прикажет идти? – спросил Хилков, едущий справа от князя.

Дорога шла широкая, по редкому лесу, день был солнечный, жаркий.

– Так не для того мы его так долго у ляхов отбирали, чтобы просто так им обратно его подарить. Царь наш Василий Иванович сто лет тому назад его трижды пытался забрать, и лишь на третий раз ему это удалось. После чего уж мы за него держались крепко, и кабы не лихолетье, свалившееся на нас, нипочем бы ляхам обратно его не забрать. Вы не видели крепость, что воздвиг там царь Федор Иванович? Вам Шеин про нее не рассказывал? Он ведь там больше года держался против всей польской рати. Так что, думаю я, как разгребем насущные дела – царь новый поход объявит.

– Вот и мне обидно, – кивнул Хилков. – Что ж это такой город да в чужих руках?

– А еще, я так понимаю, тебе хочется ратным делом заняться, а не челобитные разбирать? – усмехнулся Федор Васильевич.

Хилков опустил глаза.

– Ну это еще успеется, не волнуйся, – успокоил его воевода. – На ваш век походов и битв хватит. Еще захотите, чтобы было их поменьше.

– Да и мне кажется, что мы чем-то неправильным занимаемся, – вставил Матвей.

– Любопытное заявление! – не сдержался Волынский. – Это почему же?

Матвей попытался объяснить свою мысль:

– В Писании ведь все сказано, как надлежит жить. Кто не желает так жить – тому будет наказание в грядущей жизни, а «претерпевший же до конца спасется». А мы, получается, пытаемся всех заставить жить по Писанию.

– В Писании сказано, как надлежит жить, но не сказано, что делать с теми, кто так жить не желает, – возразил Волынский.

– Так ничего и не делать! Это уж их совесть и страх. Кто желает спасения – живет по заповедям, кому плевать на всех – не живет, но это его дело. А мы выискиваем тех, кто спасаться не желает, и вроде бы как насильно спасаем.

– Ты был бы прав, – задумчиво отвечал Волынский, – если бы в мире было только два человека: тот, кто живет по заповедям, и тот, кто по ним жить не желает. Ну допустим, что первый, которого ударили по правой щеке, подставил левую. Второй бьет и не думает, что нарушает Божью волю. Но что делать третьему, который видит, что творится несправедливость? Отвернуться? Закрыть глаза, заткнуть уши? Убежать? Молиться, чтобы Господь вразумил обидчика? Разве все это по заповедям? Разве там нет слов о помощи ближнему своему?

– Но почему ты считаешь это несправедливостью, если тот, кого бьют, смиренно переносит побои и не считает, что его бьют незаслуженно?

– А ты откуда знаешь, что он считает? Или это так приятно – получать побои и терпеть оскорбления? То, что он не отвечает – может, из-за соблюдения заповедей, а может, он просто слабее? Что же делать тому, кто видит все это? Ведь если я оказался в этом месте в этот миг – тоже воля Божия; так зачем Он сделал так, чтобы я это увидел? Только чтобы я встал на колени и помолился о прощении грешника? Или все-таки чтобы я остановил несправедливость?

– Не так давно, – Матвей мельком глянул на Хилкова, – я уже слышал про то, что надо бороться с несправедливостью, что раз дана нам сила, то мы ею можем остановить чужую силу… Только слышал я это от разбойника, который грабил купцов и бояр.

Волынский усмехнулся, замолчав.

– Я так думаю, – продолжал Матвей, – церковь говорит, как надлежит жить; она же и дает наказание за нарушение ее заповедей. А уж мы все можем лишь подчиниться.

– Ну да, человек ограбил другого – а ему: сто поклонов, – вставил Хилков, внимательно слушавший спор, но пока не вмешивавшийся. – Да и плевать такой хотел на то, что ему священник скажет.

– И я ведь предлагаю наказывать не по тем представлениям о справедливости, что у какого-то разбойника в голове, – продолжил Федор Васильевич, – а по тем самым заповедям, о которых ты заговорил! О которых все знают и с которыми все согласны, и когда можно показать, что человек и впрямь их нарушил.

– А тот разбойник, между прочим, – добавил Хилков, – оказался очень хорошим человеком. И нас спас, и сам порядок смог навести.

– Хорошие вам разбойники попадаются! Так ты не ответил мне, – напомнил Федор Васильевич, поворачиваясь вновь к Матвею, – что же делать с теми, кто не подчиняется? Кому глубоко все равно, что ему говорят, кто ему говорит, и кто считает себя, любимого, главным человеком во всем мире и ради своих забот и увлечений готов кого угодно убить, зарезать?

– Разве такие люди есть? – удивился Матвей.

– Разные люди есть на свете, – со вздохом отвечал воевода. – Каждый человек склонен себя оправдывать. Даже когда он заповеди нарушает – он ведь не со зла, просто у него выхода другого нет! Вот как же не украсть, если ему есть нечего? А если тот не отдает и сопротивляется – ну как не отнять силой? А коли тот руку поднял – то что же и не убить? Оно вроде как одно за одно, да в итоге душегубства и получаются.

– Так и за что же их наказывать?

– А как ты еще объяснишь человеку, что кроме него в мире и другие люди живут?

– Словами, – ответил Матвей.

– Словами… – усмехнулся Федор Васильевич. – Да ведь слова-то все умеют правильные говорить. Ты ему скажи – он с тобой согласится: верно говоришь, праведно, надо делиться с нуждающимися, надо защищать слабых. Да ведь я сам слабый, это меня надо защищать, это со мной делиться! А уж я в меру своего разумения других заставлю со мной поделиться и прикрыть меня своим телом, чтобы другого за меня убили. И вот так и получается: коли этот человек рожден крестьянином – так становится разбойником; коли купцом – так мошенником и вором; а уж коли боярином – то тут его слугам и соседям не позавидуешь… Он будет брать и отнимать, пока не найдется кто-то, кто поставит ему заслон. Для того ваш Особый сыск и создан государем. Чтобы хоть кто-то окоротил зарвавшихся, кем бы они ни были. Что же ты тут видишь неправильного?

– Но откуда они берутся, люди такие? Разве все рождаются не с Божьей искрой?

Волынский пожал плечами:

– Так ведь это в воле человека, раздуть ту искру или погасить. И все начинается с оправдания себя. Когда начинаешь себе позволять слишком много. А кто уж уследит, что себе человек позволяет? Вроде бы устал – не хочу встать… Ну поваляюсь день в постели – что случится? И иногда вроде бы и правда нужно отдохнуть. Но если отдыхаешь без меры – лентяй получается. Вроде бы не голоден, да вдруг завтра еды не найду – дай наемся сейчас. Пусть кто-то другой страдает. И как оценить, кому больше надо, кому меньше? Ну вот и подают челобитные царю и царским людям – чтобы те разобрали, как оно по правде должно быть. Всегда третий нужен, чтобы разобраться. Может, конечно, и справедливо один другого по щекам бьет – может, первый подлец какой или вор, украл чего у второго. А может, и просто что-то не понравилось второму, и волю он себе дал. И окоротить в этом случае второго – ему же пользу принести! Может, еще одумается да начнет за собой следить.

– Но ведь он начнет только из страха наказания, – разочарованно протянул Матвей. – Где же тут воля Божия?

– А вот тут уж мы точно ничего поделать не можем, – вздохнул Волынский. – Удержать того, кто творит несправедливость, да по-хорошему заставить на своей шкуре прочувствовать, что он другому учинил – это можно. Но влезть к нему в душу да разобраться, почему он перестал творить зло – из страха ли, или понял что-нибудь, – это не в нашей власти.

– Ну и что за радость жить в государстве, где все праведные из страха? – Матвей поднял на князя грустные глаза.

– А ты как бы хотел – чтобы все от рождения были праведниками? Ну и смысл тогда и Христовой жертвы, и наказания посмертного? Ежели всем на роду написано либо спастись, либо погибнуть? Всякое деяние имеет смысл, если можно поступить и по-другому. А коли выбора нет – то какой и спрос? Вот коли ты можешь сотворить зло, но удерживаешь себя от этого – вот тут тебе хвала. А не желаешь удержать – тут тебе наказание. А коли ты и не можешь зла сотворить – где тут твоя заслуга?

– Но коли наказание он уже получил в этом мире – в грядущем с него спросу тогда быть уже не должно, – возразил Матвей. – Нельзя же дважды за одну вину наказывать!

– Как там и за что в грядущем с него спросят – про то мы не ведаем. А наказываем, чтобы исправился он да задумался, а не ради искупления его вины. А то многие так мыслят: ну пострадал, так и все, дальше можно то же творить. Да и в нашем мире жить праведно из страха грядущего наказания – считаешь, лучше, чем из страха наказания человеческого? Я так думаю, человек не должен грешить не потому, что свою душу погубит, – а потому, что другим людям он зло учиняет! Ведь как сказано: «Все, что сделали вы одному из малых сих, вы Мне сделали». Вот коли научишься чужую боль чувствовать, считать людей, живущих в одной с тобой земле, как нечто единое с тобой целое, единую душу Божью – вот тогда душа твоя и станет истинно человеческой. Достойной царства Божьего. А до той поры… – князь махнул рукой. – Вот и получается, – продолжал он, помолчав, – что человек сам свою душу складывает. Своими деяниями. И судить его будут за то – к чему стремился, что из себя сделал. Не важно, великий человек или малый. Но коли помогал другим, коли останавливал несправедливость – за то и награда будет. А возомнил себя пупом земли – так и наказание положено. Хотя, коли бы я сам был Творцом – да простится мне такое святотатство, – он усмехнулся лукаво, – я бы дал людям в виде наказания или награды – возможность на себе испытать плоды их деяний. И коли прожил праведно – получи плоды из собственной руки. А нет – ну и испытай то, что с другими творил, на своей шкуре…

Матвей покачал головой, не до конца убежденный, но они подъехали к месту привала, и разговор прервался.