Czytaj książkę: «Наказы Особого сыска», strona 11

Глава 4
Озеро

Утро началось для Матвея со звука щелканья ножниц. Он открыл глаза: у стола сидела Ульяна с его кафтаном в руках.

– Ты видал, как свой кафтан прожег? – спросила она, отложив ножницы и взявшись за иголку.

– Так пожар вчера был, – отозвался Матвей, поднимаясь.

– Про то уж все знают, – усмехнулась она. – И про тебя уж боярин присылал спрашивать. Негоже тебе в гости с дырой на рукаве идти. Я тут залатала, как могла, уж не взыщи, – Ульяна протянула ему кафтан.

На Матвея повеяло материнской заботой, и потянуло куда-то в детство. Он поспешно встал, принял кафтан, тут же напялив его на себя, и молча поклонился.

– Давно боярин обо мне спрашивал? – Матвей оглядывал себя, пытаясь понять, можно ли в таком виде предстать перед хозяином и его дочерью. От кафтана отчетливо несло гарью, да и от волос тоже.

– Почти с рассветом.

– Тогда надо бы сходить, – оправдывающимся голосом сказал Матвей.

– Сходи, конечно, – Ульяна понимающе улыбнулась.

Медленно, словно из сна, вспоминались ему подробности вчерашней ночи. Сегодня он начал вдруг испытывать неловкость: ведь в самом деле, он ночью ворвался в девичью спальню и застал боярышню в одной рубашке. Правда, тогда вовсе ему было не до того, чтобы ее разглядывать, но почему-то сердце сладко замирало, когда он вспоминал, как нес ее, прижимая к груди.

Потери от пожара в самом деле оказались не так страшны. Правда, хоромы лишились своей правильности и красоты – левая башня теперь торчала уродливым обгорелым остовом с рухнувшей крышей, и между ней и теремом зиял провал, – но больше ничего пожар не затронул. Вовремя разрушив перекрытия, работники Григория Алексеевича остановили огонь, и, прогорев, пожар остановился.

– А вот и спаситель твой пришел! – приветствовал Матвея хозяин дома.

Варя смущенно опустила глаза.

В горнице сидело все семейство боярина: он сам, его жена и дочь. Мать Варвары при виде Матвея вдруг расчувствовалась, подошла к нему, поцеловала в обе щеки и, прикрыв глаза ладонью, вышла.

– Да ладно вам, – Матвей тоже смутился.

– Ну, не красней, как девица, – ободрил его Григорий Алексеевич. – На пожаре что самое страшное? Голову потерять. Я вот ее почти потерял, а ты сохранил. И свою голову сохранил, и дочке жизнь спас.

– Да она бы и сама, наверное, выбралась!

– Выбралась бы, коли б эта дура Манька ее не бросила! Ну вот разгребем первейшие дела – я ей задам!

– Что уж вы, батюшка, на нее так осерчали? – вступилась за горничную дочь. – Перепугалась она, как «Пожар!» закричали. А я даже и не проснулась – утомилась за день, ни криков не слышу, ни грохота. Только когда Матвей Васильевич дверь мою ломать начал – тут пробудилась, а не соображу ничего.

Она вновь замолчала, мельком глянув на Матвея, и опустила глаза.

– Много потеряли? – спросил Матвей, пытаясь увести разговор от себя. – Варвара Григорьевна, наверное, всех нарядов своих лишилась.

– Да нет, ты знаешь, не так все страшно оказалось. Приданое дочери в главном подвале хранится. А в той башне обычно только Феофан свои вещи держал, вот он-то всего лишился.

– Феофан? – Матвей вдруг ощутил пробуждающийся охотничий пыл.

– Да, управляющий наш. Он с нами и живет, копит себе на старость – что-то в сундуки да в подвалы и припрятывает. Я не проверяю, его дело. Но теперь придется ему по новой копить.

В голове Матвея все запуталось окончательно. Он-то думал, что Феофан был главным злодеем, – а выходило, что, напротив, кто-то против него все и учинил?

– Скажи, а ты Феофана давно знаешь?

– Да с самого его рождения. Еще отец его у моего отца управляющим служил, а потом Феофан его заменил.

– И как он служит?

– Да приворовывает, наверно, как все они, но в меру, ни меня, ни селян не обирает. Дотошный, дело свое хорошо знает, считает и с дробями, и в уме – так, что диву даешься. Нравом, конечно, не ангел – слуги на него частенько жалуются, что, мол, силу большую забрал, порой больше меня с них спрашивает и ведет себя иной раз чисто как царь, – но кто из нас без греха? А что тебе до него?

– Да вот странно, что именно его подвал загорелся. Не хранил ли он там чего горючего? – вывернулся Матвей не очень убедительно, но как придумалось.

– Теперь уж того не проверишь, – отмахнулся боярин.

В горницу вошел Василий Иванович.

– Прости, брат, что утруждаю тебя своими заботами, когда у тебя своих хватает, – гость мимоходом раскланялся с Матвеем и снова повернулся к хозяину. – Да только не думал я, что задержусь. Не знаешь ли, когда дорогу расчистят? А то мои дела ждать не могут.

– Ежели хочешь, – Григорий Алексеевич размышлял вслух, – дам я тебе двух охотников, они на лыжах перед тобой побегут. А тебе отдам свои сани. Может, оно и дольше, но тебе недалеко ехать, доберетесь.

– Буду весьма благодарен, – поклонился Василий Иванович и, мельком взглянув еще раз на Матвея, вышел.

– Погодите, я распоряжусь, – вслед за ним направился и Григорий Алексеевич, оставив Матвея с Варварой наедине.

– Варвара Григорьевна! – начал было Матвей – и осекся.

– Что, Матвей Васильевич? – не глядя на него, произнесла Варвара.

– Как здоровье твое после вчерашнего? – спросил Матвей первое, что пришло в голову.

– Да твоими молитвами да старанием – неплохо, – улыбнулась девица. – А твое как?

– Да что мне сделается? – отмахнулся Матвей.

– Ты бы, может, переехал от Игнатьевой вдовы к нам? Все-таки, хоть одна башенка и сгорела, а места у нас побольше.

– Да мне, Варвара Григорьевна, вообще пора уезжать, – с трудом выговорил Матвей.

– Да? – в голосе девушки проскользнуло разочарование. – Ну, поезжай. Я понимаю, служба. Но будешь еще в наших краях – обязательно заглядывай.

– Загляну, – закончил Матвей почти шепотом.

Вернулся хозяин.

– А в какую сторону Василий Иванович направляется? – как к спасителю, обратился к нему Матвей. – Может, нам по дороге? А то мне бы тоже надо возвращаться.

– Уже уезжаешь? – Григорий Алексеевич пристально на него посмотрел. – С чем же ты приезжал?

Матвей вновь замолчал, и хозяин, не дождавшись ответа, объяснил:

– Василий едет на север, к себе. Не думаю, что вам по пути, ежели ты в Москву собираешься. Так что пока туда дорога закрыта. Дня через три снег осядет, но и там только ежели пешим пройти можно.

– Может, растает, – предположила Варвара, больше чтобы возразить отцу.

– Нет, судя по всему, этот надолго выпал. Ты вот что, Матвей Васильевич, приходи сегодня обедать.

Матвей открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и не нашелся и потому молча поклонился:

– Непременно приду. А можно мне коня моего проведать?

– Сходи, конечно. Варвара, проводи!

Сегодня Матвей смотрел на нее совсем другими глазами. Если вчера он отстраненно размышлял, по нраву ли он ей, и мысль, что по нраву, просто доставляла удовольствие, то сегодня вдруг он отчаянно стал бояться в чем-то не угодить ей, что-то сказать не так… Потому большей частью он предпочитал молчать.

Варвара Григорьевна, как девица благовоспитанная, тоже не разговаривала с посторонними мужчинами. Потому просто молча довела его до конюшни.

– Вот он, конь твой, – указала на стойло возле входа. – Ни в чем нужды не знает. Вчера, в пожар, говорят, все кони разухарились, бегали, копытами били, а как им ворота открыли, так твой первым выбежал, и прочие за ним – вожак, стало быть.

Конь спокойно подпустил к себе Варвару, позволил положить на гриву руку и принял из ее рук угощение – в общем, признал за своего. Взгляд Матвея невольно приковался к тонкой девичьей руке, лежащей на гриве коня.

– Благодарю тебя за него, – сказал наконец.

– Ну, как видишь, все с ним в порядке, – со вздохом сказала Варя.

– Я тогда пойду, – поклонился Матвей, не придумав повода задержаться еще.

– Ждем на обед! – напутствовала его боярышня.

Выйдя на улицу, он попытался вернуть свои мысли к делу. Ведь в конце концов, Михаил Борисович его сюда послал не за девицами ухаживать, а челобитную разбирать. Мысли, правда, упорно не хотели возвращаться к челобитной, но вдруг всплывшее имя Феофана вновь вернуло его к размышлениям.

Итак, в челобитной уверяли, что это Григорий Алексеевич селян обирает, а обирал Феофан. Но Феофан же всего и лишился, причем загорелось именно у него. Казалось, есть у него неведомый враг, который хочет именно его выставить перед хозяином злодеем, а если не перед хозяином, то перед селянами. Ведь дай челобитной ход – и спрашивать бы стали с боярина, и тогда Феофан вполне мог оказаться на улице. А тут еще пожар – так Феофан оказался бы не просто на улице, а еще нищим…

И тут Матвею припомнился нищий Ванька, виденный третьего дня. Уж не мстит ли тот? Может, пересекались раньше, когда Дмитрий Алексеевич жив был? Хотя уж больно изощренной месть получалась…

Как Матвею сейчас не хватало Хилкова с его советами… Тот бы мигом все расставил по местам. Но приходилось справляться самому. А ведь поначалу дело казалось совсем простым…

Последний раз Ванька попадался ему у старосты, и Матвей направился туда.

Староста – тот самый мужик, что стоял с лопатой в первый день приезда Матвея, когда Феофан затеял свои замеры – встретил боярина не слишком приветливо и в дом не пригласил.

– Не знаешь, где найти того нищего, что у тебя потом сидел, когда мы покойного Дмитрия Алексеевича поминали?

– Ваньку-то? – Староста зачем-то оглянулся в дом. – Найду, коли он тебе нужен. Куда его прислать?

Матвей задумался. Ни вдову, ни боярина он впутывать в свое расследование не хотел.

– Скажи, чтобы к озеру приходил. На краю деревни. Я там буду.

– Добро.

Озеро – еще не замерзшее – по краям начало подергиваться тонким ледком, запорошенным недавним снегом. Середина чернела водной гладью, а вокруг к ней подступала зимняя белизна, затягивая горловину.

Камыши стояли высохшие, заледенелые, точно неуклюжие палки, натыканные по берегам.

– Любуешься? – окликнул Матвея голос Ваньки.

– Скажи, ты Феофана хорошо знаешь? – начал Матвей сразу, без приветствий.

– Управляющего Григория Алексеевича? Как не знать, – недобро хмыкнул Ванька.

– И по каким делам?

– Да по всяким. Как ты, верно, догадался, был я боевым холопом покойного Митрия Алексеевича, а тот меня с потрохами продал за свои долги Василию Ивановичу, чтоб ему пусто было.

– Странно, что на Дмитрия Алексеевича ты зла не держишь, – удивился Матвей.

– А что на него сердиться? Он был человек без задней мысли. Да, прогулял-промотал все, так с кем не бывает? Жизнь – она такая: кому угодит – кому подножку поставит. А чем неизвестным людям меня отдавать, отдал он тому, кто вроде родной человек… А Василий Иванович, видать, забыл, что боевой холоп – хоть и холоп, а воин, и его на побегушках держать нельзя. И князья в боевых холопах у бояр бывали… Я тогда от него сбежал да сюда пришел. Тут еще Митяй жив был, он меня схоронил где-то на заднем дворе, обещал подумать, как со мной быть. Да вот вишь – и шею себе свернул. И остался я теперь один на всем белом свете…

– Ты мне на жалость не дави. – Матвей неспешным шагом двинулся берегом озера к чернеющему в отдалении лесу и кивком головы позвал Ваньку за собой. – Так а при чем тут Феофан?

– А я пока мальчиком на побегушках у Василия Ивановича был, Феофан к нему частенько приезжал. Прожил я у нового своего хозяина месяца три, и за то время недели не проходило, чтобы тот не нагрянул. Меня ни во что не ставил – а ведь пока я у Митьки был, так раскланивался, как с равным! Так, пустой человек… А тебе он на что?

Начались кусты, ограждающие вход в лес. Матвей остановился:

– Понять хочу.

Он понял, что ему надо отчаянно кому-нибудь выговориться, что молчать он больше не может, и Ванька ему показался вдруг подходящим человеком.

– Служу я в приказе Особого сыска, что занимается разбирательством злодеяний бояр и воевод против малых людей. Понимаешь, вроде бы справедливость мы должны восстанавливать. И вот пришла в наш приказ челобитная, – он выудил из-за пазухи пахнущий дымом свиток и развернул. – Ты грамотный?

– Ну, буквы разбирать доводилось, – уклончиво ответил тот.

– Можешь поверить на слово. Говорится тут, что Григорий Алексеевич Плещеев притесняет своих селян, недоимки за десять лет требует, в общем, злодей, а не хозяин. Шеин Михаил Борисович, глава нашего приказа, почему-то усомнился в правоте того, о чем тут говорится.

– Я бы тоже усомнился, – хмыкнул Ванька.

– Вот и послал меня посмотреть, что да как. Я приезжаю – и вижу, что вроде бы все как раз довольны, и только Феофан что-то пытается лишку содрать. Может, думаю, виноват-то он, а кто-то, кто не знал, боярина обвинил?

– Ну, тут ты не сыщешь, кто бы не знал, кто в чем виноват! – махнул рукой Ванька. – У нас все знают: Феофан натворил, Феофану и отвечать. Идут прямо к Лексеичу, он мужик справный, сам заместо вашего приказа служит. Так что грамотку свою можешь засунуть обратно, а при случае спалить в печи и забыть о ней.

– Да вот что странно-то: кто-то ж ведь ее написал! Стало быть, умысел какой имел…

– Тут я тебе не советчик, – развел руками Ванька.

Да, до своего тезки Ивана Хилкова было ему далеко.

– Ты только не болтай никому, кто я да зачем здесь! – спохватился Матвей.

– Знал бы ты, сколько тайн у меня в душе хранится, – усмехнулся тот. – А вон, гляди, легки на помине: как раз как ты спрашивал!

Матвей глянул в ту сторону, куда указывал Ванька: на берегу озера, скрытые прибрежными кустами, появились Василий Иванович и Феофан.

– Пойду я отсюда, – с опаской сказал Ванька. – Ни того, ни другого видеть мне не с руки.

И, не спрашивая разрешения Матвея, бросился в лес.

Боярин и управляющий приближались к тому месту, где стоял Матвей, не замечая его. Он попытался исчезнуть следом за Ванькой в лес, но у него так бесшумно это не получилось.

Впрочем, кусты его заслонили, и, когда Василий Иванович с Феофаном приблизились, разглядеть его они уже не могли.

Разговор, судя по размахиванию рук обоими, был не очень дружественный.

Наконец они приблизились настолько, что обрывки слов стали долетать до Матвея.

– Имей в виду, – боярин грозно наклонился к лицу управляющего. – Выполнишь, о чем уговаривались, – получишь в довесок к прежнему серебра восемь целковых. Не выполнишь – ты ведь и сам не бессмертный…

Феофан посмотрел на Василия Ивановича с каким-то суеверным ужасом:

– Ты кто, боярин? Человек али бес?

– А до того я кем был, когда ты соглашался сделать то, что я говорил? Ты-то кто тогда? – Боярин неожиданно расхохотался и хлопнул замершего управляющего по плечу. – Да ладно тебе! Чего так испугался? Сделаешь, как сказали, – и обеспечишь себя на всю оставшуюся жизнь. Ну а не сделаешь – пеняй на себя, других не вини. Нам отступать уже некуда…

Матвей еще неосторожно попятился – и под ногой хрустнула сухая ветка. В пустом лесу звук разнесся особенно громко.

– Кто тут? – нахмурился Василий Иванович.

В нескольких шагах от того места, где стоял Матвей, вдруг тоже что-то зашуршало, а потом раздалось кряканье.

– Утка, – облегченно выдохнул Феофан.

– Они не улетели, что ли? – боярина не отпускала настороженность.

– У нас тут порой всю зиму выводок живет. Там, у дальнего конца, ключи бьют, озеро не замерзает… – продолжал уговаривать себя Феофан.

– Ну, может, и утка. О чем говорили – ни гугу, авось, как я уеду, никто на меня не подумает, а на тебя и подавно – ты ведь этому молодцу никто, а кто ж знал, что все так обернется… Не на те похороны он приехать был должен…

Они удалялись, а Матвей переводил дух, пытаясь сообразить, о ком они говорили и что так перепугало Феофана. А между тем подходило время обеда, и пора было идти в гости.

Матвей собрался было выйти – и вдруг сообразил, что утки-то и впрямь должны были улететь. А значит, не простой был селезень, что отвлек внимание Василия Ивановича.

Осторожно ступая по промерзшей земле, Матвей углубился в лес, а потом направился обратно к опушке, забрав немного влево – туда, откуда крик утки и раздался. Среди кустов различался человеческий облик; думая, что это Ванька все-таки вернулся, Матвей решительно направился туда, стараясь все-таки не выдать себя, чтобы поговорить с ним начистоту.

– А ну-ка, стой! – подкрался он к неведомому благодетелю сзади.

– Ай! – раздался высокий вскрик.

– Варвара Григорьевна, – опять чувствуя, как краснеет, Матвей отступил, выпустив тонкий девичий стан из рук.

– Что это ты, Матвей Васильевич, руки распускаешь? – скрывая смущение, та сама пошла в наступление.

– Да я думал, это Ванька-нищий тут шастает… – принялся оправдываться Матвей. – А как тебя занесло сюда?

– А я вот веников для бани решила нарезать, – быстро-быстро заговорила она, торопясь увести Матвея. – Тебя батюшка мой в баню не звал? Вот попаритесь в нашей баньке, поймете радость таких веников. Конечно, многие говорят, что не дело боярышне самой по лесу ходить, ветки резать, – но матушка моя, и батюшка мой всегда меня учили, что хозяин сам никакой работы чураться не должен, примером людям своим во всем должен служить. А потому не зазорно и боярышне ветки для веника собирать.

Она говорила, а Матвей то поражался мудрости ее речей, то тонул в звуках ее нежного голоса. И с усилием заставил себя задуматься: какие веники, какая баня, если они только что пережили пожар, а сама она едва не сгорела в пламени?

– Скажи, – с усилием предположил он, – ты ведь шла за Феофаном с Василием Ивановичем? Может, ты слышала, о чем они до того говорили?

– Нет, – она вскинула на него свои голубые глаза. – Я шла за тобой.

Матвей понял, что погиб окончательно. Дыхание перехватило.

– Вот что, Варвара Григорьевна, – решился наконец Матвей. – Не могу я больше в прятки играть. По сердцу ты мне пришлась; коли буду руки твоей у Григория Алексеевича просить – что скажешь?

– А вот ты его и спрашивай, – увернулась Варя.

– Но ты-то что скажешь?

– А я из воли батюшкиной никогда не выйду, – отозвалась она с улыбкой.

Глава 5
В Москве

Они вместе дошли до боярской усадьбы. Тут, как муравьи в разоренном муравейнике, по-прежнему копошились слуги боярина, разбирая, что уцелело, а что отправлялось на помойку.

Матвей, полный решимости поговорить с боярином о его дочери, прошел к нему в горницу, но его опередил Феофан: он уже что-то обсуждал с Григорием Алексеевичем.

– А мы как раз о тебе говорили, – подозвал его боярин. – Феофан говорит, он в город собирается, может тебя с собой захватить. Ты ведь тоже торопился?

Ближайшим городом тут был Суздаль. Матвей туда не собирался, да и вообще сейчас не горел желанием уезжать, но можно ведь было и в другой раз приехать? Он открыл было рот – и тут же закрыл его, ибо вдруг страшное предположение пронзило его ум – кто был тем «молодцем», что приехал не на те похороны.

– Позволь, Григорий Алексеевич, мне с управляющим твоим поговорить о дороге, – попросил он.

– Поговори, – удивленно позволил тот.

– Пойдем, Феофан, на конюшню, – позвал его Матвей, и управляющий, тоже удивленный, но еще ни о чем не подозревающий, пошел за ним следом.

Войдя в конюшню, Матвей запер ворота на засов и повернулся к Феофану:

– А теперь, добрый человек, рассказывай, на чьи же похороны должен был приехать я?

– О чем ты, боярин? – удивленно пожал плечами управляющий.

– А то ты не знаешь? Не знаешь, какие утки на вашем озере водятся?

Феофан то краснел, то бледнел, однако ж не сдавался.

– Ты меня с кем-то попутал, боярин. Ни о каких утках я никогда не говорил.

– А с селян драть три шкуры тоже тебя никто не учил? – Матвей вытащил из-за пазухи челобитную и развернул ее перед носом управляющего.

– Ах, это! Так я и думал, что ты из-за нее приехал, – выдохнул облегченно. – Ну, это, верно, кто-то пошутил.

– Ты-то тогда откуда знаешь, что я из-за нее приехал? – быстро сообразил Матвей.

Поняв, что выдал себя, Феофан испугался. Затравленно оглянувшись, он отступил вглубь конюшни в поисках вил или оглобли, нашаривая позади себя рукой.

– Ты не дури! – повысил голос Матвей. – О чем вы сговаривались с Василием Ивановичем?

– Вот уж это тебя совсем не касается!

– А жизнь дочери твоего хозяина тоже никого не касается? Почему твой подвал загорелся?

Феофан оглядывался в поисках спасения. Внезапно Матвея осенило.

– Или ты до того все свое добро к Василию Ивановичу перенес?

Это Матвей выкрикнул, конечно, сгоряча, вовсе не думая, что попадет точно. Однако все слишком хорошо складывалось, и он, выстрелив наугад, не промахнулся.

Феофан вдруг преобразился. Распрямившись, он презрительно посмотрел на Матвея:

– И что? Даже коли так? Я не холоп ему. Все добро, что есть у хозяина, – моя заслуга! Если бы не я, и он бы по миру давно пошел, как братец его! Ну сдашь ты меня, что это я пожар устроил, – кому лучше будет? Я уйду – другого такого он вряд ли найдет. А я теперь точно уйду. Мне у него делать нечего. Василий Иванович куда лучше место обещает.

Матвей, не выдержав, бросился на Феофана и, сграбастав его ворот, прижал к стене, испытывая неодолимое желание его придушить.

– Да ты понимаешь ли, что там Варвара чуть не сгорела? Ты сам-то кто после этого? Человек али бес?

– Пусти, боярин, – Феофан отвернулся и зажмурился.

– Рассказывай все, пока я людей не позвал! – грозно произнес Матвей, слегка ослабив хватку, но не выпуская ворота управляющего.

– А чего говорить? Василий Иванович всегда жалел, что владения их рода так разделились, что у каждого – мелкий клочок. И мечтал все собрать воедино. И мне предлагал – ты, мол, управляющий знатный, мог бы управляться не с малым уделом, а с большой вотчиной.

– А уж воровать там как можно! – не удержался Матвей.

– Зря обижаешь, – недовольно шмыгнул носом Феофан. – Все имение Дмитрия Алексеевича, что тот спустил, Василий Иванович себе забрал.

– Вместе с его холопами, – кивнул Матвей. – А вот Григория Алексеевича обобрать было труднее. И вы решили вместо него Дмитрия сюда посадить? – Он внимательно вглядывался в лицо управляющего. – Но что-то у вас не срослось. Или с коня должен был Григорий Алексеевич упасть? – вдруг сообразил он.

Феофан, отвернувшись вбок, отчаянно кивнул, не открывая глаз.

– Кто ж знал, что они с утра конями поменяются, – признал Феофан. – Но я не думал, что там кто-то насмерть убьется! – поспешно заверил он. – Ну расшибся бы хозяин, при нем опекуном бы стал Василий Иванович – Дмитрия-то Алексеевича никто бы не допустил. По то и была челобитная, дабы сюда кто приехал из Москвы разобраться, да и выяснил бы, что Дмитрия Алексеевича к делам допускать нельзя, и все имение отходил Василию Ивановичу.

– Ну да, а потом вдову в монастырь, дочку замуж, а ежели калекой ее сделать, так и замуж никто не возьмет – тоже в монастырь! – чувствуя, как закипает в нем гнев, крикнул Матвей.

– Да не думал я, что там кто-то есть, – боясь открыть глаза, испуганно оправдывался Феофан. – Они ведь в горнице все сидели. Я тайком перенес свои вещи в светелку Василию Ивановичу, он пообещал меня к себе взять. А мне надо было как-то объяснить, куда все мое делось, – вот я и подпалил сдуру.

– Воистину, сдуру… – Матвей отпустил горло управляющего. – Иди отсюда. Не мне тебя судить, с хозяином сам объясняйся; но если не хочешь, чтобы я тебя в Разбойный приказ сдал, сегодня же отсюда уезжай. Хоть к Василию Ивановичу, хоть в монастырь, хоть к татарам или казакам.

Феофан, потирая горло, направился к выходу.

– Со мной-то что тебе велел Василий Иванович сделать? – окликнул его Матвей.

– В лес завести и там оставить. А знакомый охотник должен был тебя ненароком подстрелить, как бы по ошибке.

– Ну благодарствую, что не отравить на пиру, как Скопина-Шуйского, – усмехнулся Матвей.

Наверное, именно это вспомянутое давеча событие и насторожило его, когда вдруг Феофан стал напрашиваться в проводники.

Управляющий мигом припустил прочь. Матвей остановился, погладил коня:

– Скоро в дорогу! – и неторопливо вернулся в горницу.

– Что-то Феофан быстро собрался, – вошла следом за ним мать Варвары – Анна Дмитриевна. – С утра бы уж и поехали!

– Я не поеду. – Матвей собрался с духом. – Григорий Алексеевич, Анна Дмитриевна, я бы хотел… В общем, прошу благословения вашего, на брак с дочерью вашей.

– Я так и думал, что ты неспроста приехал! – прищурился боярин. – Ну а что Варвара?

– А она сказала, что против воли батюшки не пойдет, – отозвался Матвей.

Уезжал Матвей через три дня уже женихом. Обещал заслать сватов, честь по чести, как установится путь – в зиму, как можно быстрее. А пока ему надлежало вернуться в Москву и доложить Шеину свои выводы.

– Задержался ты, брат! – приветствовал его Михаил Борисович. – А говорил – тут и думать нечего…

– Ошибся, – признал Матвей.

– Это ничего, – усмехнулся Шеин. – Умный человек способен совершить такие ошибки, до которых глупый просто не додумается. Так в чем дело было?

Матвей начал обстоятельный рассказ с самого начала.

– Василий Иванович, брат Григория Алексеевича двоюродный, надумал собрать всю вотчину Плещеевых в одних руках.

– Надо понимать, в своих?

– Да. И подговорил управляющего Григория Алексеевича, Феофана, ему в том поспособствовать. Они решили, что подстроят падение с лошади боярина, чтобы, по немощи его, управлять бы пришлось его родному брату Дмитрию Алексеевичу. Человек он был непутевый и быстро бы все имение растратил, но, чтобы избежать этого, решили они написать челобитную в наш приказ, дабы человек из Москвы засвидетельствовал, что Дмитрий Алексеевич управлять делами не может, свое имение растерял, люди его не любят, а потому переходит оно в ведение Василия Ивановича, как ближайшего родича. Но случилось так, что Дмитрий Алексеевич и Григорий Алексеевич на охоте поменялись лошадьми, и подпруга лопнула не у того. Да так неудачно, что Дмитрий Алексеевич и вовсе шею себе свернул.

– Замысел хитрый, да бесовский, – покачал головой Шеин. – Как ты все это раскрыл?

– Случайно, Михаил Борисович. Смекалки да опыта Ивана Хилкова мне очень не хватало. По счастью, заговорщики, когда все пошло не по их замыслу, стали заметать следы. Управляющий устроил пожар, а меня вовсе решили убрать с дороги.

– Это как?

– А в самом что ни на есть прямом смысле. Феофан собирался завести меня подальше в лес – благо снег выпал – да и бросить там, а чтобы я не вышел ненароком, должны были меня потом пристрелить.

– Что-то их совсем понесло…

– Так ведь дело-то все больше и больше Разбойным приказом пахло! Дмитрий Алексеевич шею себе сломал. В пожаре чуть дочь Григория Алексеевича не погибла. А я тут везде брожу да и копаю не там, где надо. Видно, испугались…

– Да, а к весне, когда тебя найдут, уж и не сыщешь, что там случилось… Но ты не выглядишь очень огорченным?

– Нет, – Матвей невольно разулыбался.

Как-то даже опасность гибели в лесу его не испугала. Да и в глубине души он не очень верил в нее. В конце концов, откуда он только ни выбирался – чтобы родной лес да и погубил его? А вот встреча с Варей с лихвой окупала все тревоги.

– Жениться я надумал, Михайло Борисович.

– На дочери Григория Алексеевича? – догадался Шеин. – Дело хорошее. И род хороший. Такие плохому не научат. Ну тогда ясно, что тебя так долго не было. И для себя тоже старался?

– Михайло Борисович! – возмущенно воскликнул Матвей, пораженный, что его действия можно истолковать подобным образом. Ни разу за все дни, проведенные под Суздалем, ему и в голову не пришло, что у него тут может быть какая-то своя корысть.

– Извини. Но видишь, как получается: когда о высшем благе думаешь – и всем хорошо выходит. Хотя самому старающемуся – и не всегда; порой самому оно и выходит боком, да зато другие о нем всегда с теплом вспоминают, ибо всем от дел его светлее становится. Но коли о своем благе печешься – бывает, что и выгорает дело. Да и часто выгорает… Да только счастья оно ни тебе, ни другим не приносит. А ты вот: заботился о справедливости и человека от смерти, верно, спас – не думаю, что они бы остановились, раз не того угробили, попытались бы вдругорядь, только ты им мешал – и себе невесту нашел. Сам-то рад?

Матвей не ответил, только шире заулыбался.

– Не забудь на свадьбу позвать. Но видишь – чутье меня не обмануло. Не все так просто оказалось. Сдавать их или нет в Разбойный приказ – это я еще подумаю; с одной стороны, убивать-то они никого не собирались, но замысел их добрым не назовешь. Возможно, и с Филаретом надо будет поговорить. Поглядим.

Наконец установился путь, и по зимнему снегу в приказ приехал Иван Хилков. А Матвей, наскоро поделившись с другом новостями, засобирался домой – ему тоже было о чем рассказать родным.

Он возвращался той же дорогой, которой меньше года назад приехал сюда из родного имения, но теперь уж ни белокаменный Кремль, оставшийся позади, ни торчащие по бокам плетни, ни петляющая впереди дорога не казались ему чужими. А побывав и на юге, и на западе, и на севере, и на востоке, он с удивлением осознал, что и вся огромная земля была ему родной уже не только на словах…