Ночная смена. Лагерь живых

Потом, когда он разъяснял, по каким очевидным признакам сделал свои выводы, ученики диву давались, как это элементарно. Тем более что обычно профессии того времени сопровождались и профессиональными заболеваниями, и потому врач, зная, кто по профессии пациент, уже понимал, что придется лечить. Конан Дойль тоже навострился в этом и, к слову сказать, применил не только во врачебной практике – даже сам раскрыл несколько преступлений, так что Шерлока Холмса писал со знанием дела…

Но у меня ситуация проще: ранение типовое и там, где много народу питается консервами, обязательно бывает.

Перевожу дух: страхи пока оказались напрасными – тут все ясно и понятно, тем более, что распорота только кожа, а лежащая глубже артерия не пострадала – так что обработать края раны йодом, промыть рану и наложить пару швов. Шил я, правда, очень давно, да и когда шил – не шибко мастер был, но пара банальных швов – не велика мудрость.

От укола новокаином парень героически отказывается, некоторую премедикацию ему сделали – спиртом от него пахнет, и, по-моему, он его принял «внутриутробно» – не в том смысле, что еще в животе матери, а в том, что в свою собственную утробу. Поэтому четыре прокола иглой для шитья вместо двух от шприца и плюс те же четыре ему кажутся более легкими. Простая арифметика.

И действительно: мои весьма неуклюжие манипуляции, надо отметить, переносит стоически, как спартанский мальчик. Теперь отчекрыжить ножницами концы нитки над узлами. Пластырную повязку сверху – и свободен. Рана у парня чистая, так что заживет, скорее всего, первичным натяжением. Через неделю снять швы – и можно красоваться шрамом.

– Все? – спрашиваю с надеждой у медсестры.

– Все, – отвечает она.

И тут же радужные надежды на возвращение к пирогам рушатся, как воздушный замок, потому что сестра мрачно добавляет:

– Чистые – все. Остальные – гнойные. Пойдемте!

Идем не в операционную – там как раз, по словам сестры, идет полостная операция по поводу перитонита у неудачно прооперированной девушки с аппендэктомией, – а в наспех приспособленную под гнойную палату. Здесь, к моему облегчению, я уже оказываюсь в ассистентах. Это проще. Братца не вижу – оказывается, он в операционной, но тоже в помогалах.

Возни много. Раненые действительно непростые, но, по словам сестры, самая тяжелая – девчонка, которую нашли на крыше.

Мужик, в раненой руке которого мы как раз копаемся, оживляется при упоминании девочки. Анестезия у него проводниковая, в подмышечную область ему вкатили серьезный коктейль, отключив плечевое сплетение, так что он в сознании и рад случаю поучаствовать в разговоре. Нам это немного мешает, но рану, видно, то ли не обрабатывали вообще, то ли обработали неумело: дух от нее уже тяжелый, и хирург как раз тянет оттуда – прямо из раневого канала – кусок тряпки, вбитый туда пулей.

– Это наш взвод ее нашел! Представляете – на крыше дома! Мы мимо проезжаем, а она нас услышала и давай руками махать. Ну, мы подъезд зачистили и ее спасли!

– Руку вам тогда повредили?

– Не, это уже позже было!

– Вчера?

– Ага, вчера. Какие-то сукины дети обстреляли.

– Заметили, кто?

– Куда там. Попрыскали туда из пулемета, но даже не смотрели, попали или нет. – С грузом шли?

– Ага. А девчонка действительно слабенькая была. Хотя голодала не так чтобы долго.

– Дело не в голодании, – бурчит хирург. – Дело в обезвоживании.

– С чего бы? Снега там было полно, – удивляется раненый, деликатно морщась от действий хирурга.

– Снегом жажду не утолишь. Только хуже будет. Опять же холод.

– А что холод? Это же не в пустыне?

– Так на холоде человек обезвоживается не хуже, чем на жаре. На жаре – в основном, потеют, а на холоде почки начинают ураганить. С мочой вода уходит куда быстрее, чем с потом. А снег не восполняет потерю. Это ж, считай, дистиллированная вода. Солей нет вообще. А состав плазмы и межтканевой жидкости определенный – значит, на потерю солей организм реагирует усиленным выведением воды, чтоб баланс удержать. В итоге снег только усиливает обезвоживание. Короче и проще говоря: слыхали, что нельзя пить морскую воду и мочу? – спрашивает хирург, копаясь глубоко в ране пинцетом.

– Слыхал, конечно.

– Так со снегом то же самое, только в морской воде солей слишком много, а в талой – слишком мало. А любой солевой сбой для организма совсем не полезен. Вон, недостаток калия – и вполне возможна остановка сердца или паралич кишечника. С натрием – еще хуже.

– А, так вот для чего мы изюм и курагу ели в жару – чтоб калий возместить, да? Нам еще говорили, что в Афгане за сутки 10–12 литров жидкости человек теряет, – радуется догадке раненый.

– Именно. Вы, коллега, мне не те щипцы дали, – вставляет мне пистон хирург.

– Извините, задумался, – тут же исправляю я свою оплошность.

– Полезное дело, только не в ущерб операции. Над чем задумались?

– Выходит, хрестоматийный немецкий военнопленный из Сталинграда, который умер из-за того, что порезался, открывая консервную банку, тоже был обезвожен? Там еще, помнится, упоминалось большое количество внезапных смертей у немецких военнопленных из-за отказа почек и остановки сердца.

– Несомненно. Город они раздолбали, все, что могло сгореть – сгорело, а в степях там топлива просто нет. Да и снег в Сталинграде – после гари, да с толовым привкусом…

– Точно, с толовым привкусом снег не годится вообще, – с видом знатока заявляет раненый. Он так увлекся разговором, что и не смотрит на работу хирурга.

– Но там же не все войска в Сталинграде находились, часть по деревням вокруг.

– Так избы на топливо не разберешь – там, небось, набилось в избы и сараи как шпрот, немцев-то, румын, хорватов и итальянцев. А сельские колодцы – ну, не рассчитаны они на дивизии, да еще с техникой и лошадьми. Картина обезвоживания явно прослеживается. Обычно-то речь идет о том, что немцы оголодали, обморозились и приболели. А вот обезвоживание почему-то не учитывают. Соответственно, и у девчонки все проблемы из-за обезвоживания. Но, надеюсь, обойдется: прокапаем – восстановится…

Раненый косится на свою рану и озадаченно говорит:

– Вот ведь какая маленькая, а мозжит, как большая…

– Так она и есть большая, – отзывается хирург.

– Как же большая – дырочка-то была маленькая. Пока вы ее не расковыряли, – осуждающе заявляет пациент.

– Иначе нельзя, – отзывается хирург. – Иначе заживать плохо будет.

– Да как же долго – меньше было б заживать, – упирается раненый.

– Пуля на пробивание тканей (такая, как у вас, судя по ране – калибра 7,62 мм) тратит 70 % энергии. А 30 % идет на боковой удар – контузию соседних с раневым каналом тканей. Те ткани, которые рядом с раневым каналом, погибают, получается зона первичного некроза. Это все надо чистить – некротизированные ткани не оживут. Ну, а до трех сантиметров – зона молекулярного сотрясения. Чистая контузия.

– Да ну? А малопулька если б была?

– 5,56 мм? С той еще хуже: зона травмы – 6 сантиметров при том, что малопулька на пробивание тканей тратит, наоборот, 30 % энергии, а на боковой удар – 70 %. Скорость полета у нее выше, отсюда и беды.

– Скорость-то при чем?

– «Е» равняется «МВ в квадрате пополам». Слышали такую формулу?

– Не, не доводилось.

– Ну, в общем, чем выше скорость объекта – тем выше энергия. А масса имеет меньшее значение. Так что малопулька дает не только зону первичного некроза, но и зону вторичного некроза, да еще и создает временные пульсирующие полости.

– Так чпокает, что ткани в стороны отпрыгивают?

– Точно так. Но скорее не отпрыгивают, а отшибаются.

– Значит, выходит, мне еще повезло?

– Везение тут относительное. Но то, что могло быть куда хуже – несомненно.

– Да что уж, повезло мне, что к вам попал. Как там этого знаменитого доктора звали в сериале – ну, он еще все время язвил и диагнозы ставил… О, вспомнил! Доктор Хаос. Так вы еще больше знаете!

– Язвите?

– Не, я серьезно. Сегодня сижу, лапу ненькаю, а тут от ротного посыльный: хватай мешки, вокзал отходит – сейчас будет колонна до больницы. Бегом не побежал, врать не буду, но поспешал, как мог. У нас-то санинструкторы только – правда, много, учебка целая. Часть из них, конечно, накрылась, пока разобрались что к чему, но все равно много осталось.

– Что ж, если серьезно – тогда ладно. Сейчас еще дренаж поставим. Чтоб всякая дрянь свободно оттекала – и хватит на сегодня. К вашей удаче, кости не задеты – рядышком прошло, но не зацепило. На рентгенограмме хорошо видно.

– И что, даже зашивать не будете?

– Не стоит зашивать. Если все будет хорошо грануляциями заполняться, потом прихватим. Сейчас отдыхайте, набирайтесь сил…

– Ага, постараюсь…

Пока пациента с его капельницей откатывают из процедурной в палату, хирург размывается и говорит мне:

– Во время вписались – и тут мужику повезло. Начиная с третьих суток после ранения или травмы начинается резкая декомпенсация организма. И лезть становится опасно: после хирургической обработки половина оказывается с осложнениями и нагноениями.

– И долго такое?

– 12–14 суток. Две недели, и потом снова компенсаторные механизмы включаются… А еще у раненых сгорают антиоксиданты – сиречь, витамины. Витамин С – аж на 86 %, Е – 45 %, В – 66 %, А – 30 %. Вот и лечи их после этого. И углеводы у раненых сгорают в момент… Ладно, нам уже следующего везут. Продолжаем.

Работа заканчивается сильно заполночь. Мне предлагают переночевать в больнице, но оказывается, что за нами – мной и братцем – прибыла машина. Раз такое дело, идем смотреть, что там приехало. Оказывается, это Семен Семеныч с Николаичем. К раненому Михе отца пустили. Но на ночное дежурство оставили его маму Ларису Ивановну, а папу вежливо попросили долой. Тут как раз прибыл Николаич: нашу команду разместили в домике неподалеку – без особого шика, но кровати, матрасы и белье есть, есть санузел с душем и окна зарешечены, а кроме того – тепло еще впридачу. Соседями у нас семьи мореманов – эвакуировали в этот чистый район из пока проблемного, но наш отсек имеет отдельный выход, и в целом – о лучшем и мечтать не приходится. Сейчас еще должны подойти или подъехать Вовка с Серегой – они, получив в распоряжение трех срочников-салабонов, припахали мальчишек на мытье новоприобретенного БТР.

Семен Семеныч чем-то обеспокоен – думаю, что визит к сыну и соседу сказался. Задумавшись, Семен Семеныч начинает напевать одну из своих бесчисленных нескончаемых песен:

 
С деревьев листья опадали, елки-палки, кипарисы.
Пришла осенняя пора – после лета.
Ребят всех в армию забрали, – хулиганов,
Настала очередь моя – главаря.
 
 
И вот приходит мне повестка – на бумаге, семь на восемь, восемь на семь.
Явиться в райвоенкомат – утром рано.
Маманя в обморок упала, – с печки на пол,
Сестра сметану пролила – вот корова!
 
 
Влезай маманя взад на печку – живо-живо.
Сестра, сметану подлижи – язычищем.
Поставить надо богу свечку – огроменну
И самогону наварить – две цистерны!
 
 
Я сел в вагон, три раза плюнул – прямо на пол.
Гудок уныло прогудел – трутутуууу,
А я, молоденький парнишка – неженатый совершенно
На фронт германский полетел – вот везуха!
 
 
Сижу в окопе неглубоком – пули свищут мимо уха.
Подходит ротный командир – ну, зверюга!
А ну-ка, братцы-новобранцы – матерь вашу!
Давай в атаку побежим! – Через поле!
 
 
Над нами небо голубое – с облаками,
Под нами черная земля – небо в лужах.
Летят кусочки командира – ёксель-моксель,
Их не пымать уж никогда – не пытайся!
 
 
Летят по небу самолеты – бомбовозы,
Хотят засыпать нас землею – жидким илом, всякой дрянью.
А я, молоденький мальчишка – лет семнадцать, двадцать, тридцать, сорок восемь,
Лежу на пузе и стреляю из винтовки – трехлинейки шибко метко: точно в небо!
Бегит по полю санитарка – звать Тамарка, иль Маринка, или Фекла.
Хотит меня перевязать – сикось-накось.
Мне ногу напрочь оторвало – железякой или бонбой,
В обрат ее не примотать – взял в охапку!
 
 
Меня в больнице год лечили – уморили,
Хотели мне пришить ногу – чтоб как было.
Ногу они мне не пришили – троглодиты, охламоны.
Теперь служить я не могу – дайте выпить!
 

– Забавно, а у нас ее по-другому пели, – неожиданно оживляется молчавший до этого Николаич.

– Как по-другому?

Николаич смущается, но все же нетвердо и неожиданным тенорком напевает:

 
Ко мне подходит санитарка (звать Тамарка)
Давай я ногу первяжу.
И в санитарную машину (студебекер)
С собою рядом положу.
 
 
Бежала по полю Аксинья (морда синя)
В больших кирзовых сапогах.
За нею гнался Афанасий (восемь на семь)
С большим термометром в руках.
 
 
Меня в больнице год лечили – уморили
Хотели мне пришить ногу.
Ногу они мне не пришили – трагладиты,
Теперь служить я не могу.
 

– Ну, и так можно, – покладисто соглашается Семен Семеныч.

Зданьице, где нас расположили на ночлег, стоит слегка на отшибе, но вход освещен ярко. Выгружаемся и заходим внутрь, не забывая посматривать по сторонам.

Уюта, разумеется, ноль – видно, что готовили для нас место наспех и формально. Придраться не к чему особенно, но явно – холодные сапожники делали, причем по списку: кроватей стоко-то, матрасов – соответственно, белья до кучи – вали кулем, потом разберем!

Говорю об этом братцу. Тот таращит непонимающе глаза и вопрошает с недоумением:

– Кисейных занавесочек не хватает?

– Уюта, чудовище!

– А, ну да, Станислав Катчинский, как же! Поспал бы ты в морге на люменевой каталке – не выдрючивался бы, как девственная девственница.

– Какой Катчинский? – осведомляется у меня оказавшийся рядом Семен Семеныч.

– Персонаж Ремарка – «На Западном фронте без перемен». Я эту книжку перед армией как раз прочитал, и мне этот солдат понравился – вот я его за образец и взял.

Пыхтя, начинаем расставлять удобнее наставленную абы как мебель.

– А чем он так хорош-то оказался?

– Он умел в любых, самых гадких условиях приготовить – и найти – жратву и устроить удобный ночлег. За что его товарищи и ценили.

– Не мудрено. Хотя вот сейчас токо бы прилечь. После морга-то тут куда как здорово, это вашим братом верно сказано было.

– Вас хоть покормили?

– Ага. Куриным супом, представляете? Это ж какая прелесть, если подумать! Картошечка, морковочка, риса чутка – и курицы здоровенный кусище, мягчайший! Петрушкой посыпано, укропчиком! Душистое все – чуть не расплакался. И потом макароны – с тертым сыром и соусом! И кисель вишневый! От аромата нос винтом закрутился!

– Да вы ж уже роллтона сегодня хотели?

– Э, роллтон по сравнению с грамотно и душевно приготовленной пищей – ничто и звать никак. От безысходности роллтон-то. Все – таки жидкое и горячее…

– Во! Братец, слушай, что умные люди говорят!

– Слушал уже, несколько дней. Токо не верю ни единому слову, ибо воистину – харчевался Семен Семеныч и в шавермячных, и фэтс-фудах, и в прочих богомерзких и отвратных зело местах.

– А куда денешься? Кушинькать-то хочется. А у нас тут не Европы, на каждом шагу ресторанов нету – неожиданно начинает оправдываться матерый дальнобойщик.

– Истинно, истинно говорю вам, чада мои: отверзши уста свои на шаурму, совершают человецы смертный грех! – пророческим голосом продолжает мой братец.

– Эко на тебя накатило, братец, святым духом!

– Дык меня в больнице пару раз за священнослужителя приняли, вот и вошел в роль, – выходит, наконец, из роли проповедника мой родственник.

– Стричься надо чаще и лицо делать попроще. А то отрастил конскую гриву, хоть косички заплетай! – пытаюсь я поставить его на надлежащее место.

– Дык косички как-то не в дугу.

– Почему не в дугу? Вон гусарам было положено по три косички носить – две на висках и одну на затылке. А без косичек – и не гусар, значит, – поясняет расстилающий простыни Семен Семеныч.

– Ну, так это при царе Горохе было! – возражает занимающийся тем же братец.

– Ни фига! Наполеоновские, например, гусары – все с косичками были. И отсутствие косичек было весьма серьезным нарушением формы, традиций и обычаев. Да и у наших-таки тоже многие с косичками щеголяли, – странно, Саше-то откуда это знать, интересно…

– Не, на гусара ваш братец не похож, – отмечает дальнобойщик.

– Почему?

– Долговязый слишком. Таких в уланы брали.

– Это что ж, такой серьезный отбор был?

– А как же. И еще серьезней: вон, павловские гвардейцы подбирались все курносые и светловолосые, а измайловцы – наоборот, темные были. С кавалерией – так там еще и по задачам: кирасиры – крупные дядьки в кирасах, да на толстомясых конях – дыхалки хватает на один таранный удар, далеко бежать не могут, зато удар получается страшный. Гусары – мелкие, лошадки тоже мелкие, верткие – эти в разведку и преследовать хороши. Ну, а уланы – в пир, в мир и в добры люди, да еще и с пиками…

 
Улан побьет гусара,
Драгун побьет улана,
Драгуна гренадер штыком достанет, хе-хе,
А мы закурим трубки,
А мы зарядим пушки,
А ну, ребята, пли!
Господь нас не оставит…
 

Допеть Семен Семенычу не дает явившийся опер, злой как черт и столь же недовольный.

– Когда вампир кусает человека, тот непременно становится вампиром… Когда зомби кусает человека, тот непременно становится зомби… Так вот, такое ощущение, что людей покусали дебилы…

– Сильное вступление, – одобрительно говорит братец, – а к чему это?

– К тому, что сколько живу – убеждаюсь в конечности всего, и лишь глупость людская безгранична! – раздраженно отвечает Дима.

– Ты прямо афоризмами говоришь. Но если, снисходя к нашему интеллекту – это ты к чему? – заинтересовываюсь и я.

– Меня припахали опросить поступивших из Крепости раненых. Снять показания. Для разбора полетов. Так вот, этих пострадавших явно кусали дебилы. У меня в голову не помещается, насколько надо быть кретинами, чтоб такое вытворять…

– Давайте-ка сначала наведем порядок, а потом все послушаем, – вмешивается Николаич, и мы возвращаемся к тасканию и перестановке мебели.

Впрочем, создать подобие казармы, составив кровати попарно, повтыкав между ними разнобойные тумбочки, освободив место для стола и четырех стульев и застелив койки – минутное дело. Опыт есть, минимум, у половины, а неслужившие – как мой братец и Саша – достаточно сообразительны, чтобы с этой нехитрой премудростью справиться.

– Ну, давайте, Дима, рассказывайте, что там без нас устроили?

– Тогда слушайте. Можете на автомате вставлять после каждого предложения «мать-перемать» – не ошибетесь. Излагать буду по возможности своими словами – видел сегодня уже, как наши медики от нормального грамотного протокола корчатся. Так вот, между 8.16 и 8.55 группа подростков из шести человек несовершеннолетних обоего пола воспользовалась невнимательностью часовых и несанкционированно проникла на территорию Зоопарка. Оказывается, детишки уже второй день туда шастают – на зверей посмотреть, заодно они же занимались тем, что дразнили запертых в помещениях за стеклом зомби. Прикольно, им, видите ли, было: типа шоу-реалити за стеклом. Я думал, что хуже быть не может. Оказалось, у меня просто убогая фантазия… В 9.12 на территорию Зоопарка вошла группа окончательной зачистки, сформированная из тех самых протестантов, на которых Михайлов жаловался. Всего таковых набралось 18 человек. Михайлов и Охрименко пытались организовать их действия, но были посланы «на хутор бабочек ловить» – это цитата из показаний. После чего артель инвалидов умственного труда хаотично разбрелась по территории, застрелив для начала двух антилоп и козла. Им, видите ли, тоже показалось прикольным козла замочить.

– Время говорить «мать-перемать»?

– Разумеется! Группа подростков услышала выстрелы и решила «помочь»! Открыли для этого дверь павильона, в котором была пара «зомби прикольных». И прямо из Роттердама попали в Попенгаген… Зомби оказались шустерами и погнались резво за своими освободителями. Разумеется, детишки ломанулись на выход, то есть прямо на эту группу зачистки.

– И нарвались на нестройный и неточный залп?

Мент подозрительно смотрит на братца.

– Это откуда стало известно? Раненые рассказали?

– Просто выбрал самый дурацкий вариант поведения, – пожимает плечами братец.

– Угадали. Этим залпом было ранено трое подростков – девчонка и два парня. То, что тупые дети визжали и верещали на бегу и уже поэтому никак не могли быть зомби, горе-чистильщикам и в голову не пришло. Угадаете опять, что дальше было или мне продолжить?

– Наверное, сейтуация развивалась так: дети и зомби влетели в кучу стрелков, шустеры сцапали первых подвернувшихся и стали драть мясо, остальные частью кинулись наутек, частью устроили неприцельную пальбу в разные стороны… – продолжает братец.

– Вечно вы, лекаря, наперед все знаете… Точно так и вышло. В итоге ранено было еще четверо, да зомби троих искусали. После этого укушенных посадили в карантин, раненых отправили сюда, а в Крепости возникла драка между родителями детей и уцелевшими протестантами. Полагаю, что михайловские и гарнизонные тоже приняли участие – протестантам насовали изрядно и оружие изъяли.

– Шустеров кто угомонил?

– Пулеметчик из «Гочкиса». Одного достал через ограду, второй погнался за убегавшими и был упокоен, когда замешкался перед протокой. Что любопытно – на две движущиеся цели этот мастер потратил четыре патрона.

– Виртуоз прямо. С ранеными нескладуха какая-то: привезли из Крепости не семь человек, а одиннадцать. Опять же не все с огнестрелом, а с переломами. В драке пострадали?

– Нет, отступление у них такое бодрое получилось. Поломались, когда в дверцу самодельную кинулись.

– Мда… Надо бы проследить, чтобы эти ранетые иерои кого не покусали – хватит уж дебилов-то.

После наведения порядка в жилье, которое с легкой руки Николаича окрестили «кубриком» – самое время железо почистить. Николаич берется за РПД, остальные разбирают свои стволы – так, чтоб вовсе безоружным не оставаться, и чистят вразнобой – чтоб у одного был разобран пистолет, а основной ствол стоял в готовности, а у другого наоборот. Саша недоуменно спрашивает:

– А мне непонятно: козла-то зачем было убивать? С едой вроде же порядок, задача была простая – зачистить павильоны. Козел-то при чем? И оружие этим недоумкам зачем давали?

– Саша, тебе доводилось заставлять работать человека, над которым у тебя нет власти и который туп и нагл? Тут вариантов токо два: либо замотивировать, что трудно, учитывая, что туп и нагл, либо заставить силой – типа избиения по лицу и так далее. Попутно не давать жрать. Но к этому мы еще не пришли, вот и получается: есть куча горлопанов, всем недовольных, не знающих, как и что делать, да и не хотящих руки пачкать, но критикующих все сделанное другими так, что земля дрожит – и что с ними делать? – начинает объяснять ситуацию Старшой.

– Ну, заставить работать-то можно? – наивничает Саша дальше.

– Как? Как заставить? Человек не хочет работать. Принципиально. Жрать вкусно – хочет. А работают пусть тупые лузеры и быдло, а он – не будет. Он выше этого!

– То есть считаешь, что Овчинников прав? Стоило этих недовольных вооружать и посылать на зачистку?

– Считаю, что да. Потери понесли те, кто нарушил распорядок. По-моему, там все – кандидаты на премию Дарвина, без всяких сомнений. И подростки, прокравшиеся в Зоопарк, уже не Том Сойер – им, самое малое, по 14 лет, а полезли безоружными на рожон. Дразнить зомбаков, а уж тем более их выпускать – это вообще надо быть анэнцефалом. И ровно то же самое, но постарше – группа протестантов. Ну, вот получили они оружие – так ведь просто ствол ровно ничего не дает. И даже ствол с патронами – тоже, – влезаю и я в разговор.

– Да это я и сам вижу, что тактика и сработанность рулят, – соглашается мой напарик.

– И рулят, и педалят. И урок получили знатный. Уцелевшим начистили хари, отобрали оружие, опустили, что называется. Если они теперь вякнут, то получат по хлебалу влет. И вот уже сейчас их заставить работать – можно. За них вступаться теперь не будут – слишком знатно облажались. А так ведь знаешь нашу публику: сразу жалеть бедненьких начнут, начальство ругать, – завершает Николаич.

– Хотел бы отметить такой еще нюанс, если интересно: добрая половина ранений – мелкой дробью. Девчонке вообще бекасиной влепили, – с намеком заявляет Дима-опер.

Смотрим на Николаича. Он чешет в затылке, ухмыляется и спрашивает:

– И что вы на меня уставились? Какие были патроны – те Михайлову и отдал.

– А Михайлов?

– Что Михайлов?

– Ничего не спросил? Патроны-то он посмотрел?

– Конечно. Он же грамотный человек. А на патронах и коробках все написано.

– И?

– Получается так, что сказал спасибо: патроны-то из наших запасов пошли. И если вас интересует мое мнение, так и слава богу. Ну-ка, лекаря: а если б девчонка, например, картечью огребла вместо бекасинника?

– Если б там была картечь, то у нас было бы куда меньше работы. Может, конкретно у меня работа и была бы – меня с утра уже напрягли в морге разбираться: более двадцати подозрительных трупов нашли, надо будет смотреть. К слову, и Дмитрия тоже напрягают, – рассудительно отвечает братец.

– Те самые сведения счетов с живыми?

– Они самые. Вообще мне так намекнули, что на часть команды тут имеют серьезные виды. Меня-то вроде как и выручали специально как судмеда, но и опера у вас забрать хотят, и брательник тоже запонадобился, да и насчет остальных тоже внятно говорилось: не фиг вашей группе прозябать в Крепости, тут вы больше наворочаете. А теперь вы еще и приданым обзавелись, так что вы завидные невесты.

– Приданое – БТР имеешь в виду?

– Его самого. Зачетный сундучок. А морфиня, которая там сидела, – и впрямь сущая жесть? Тут ее размеры произвели серьезное впечатление. Стокилограммовый морф группу как кегли разметал, а там не дети малые были, у вашей же габариты еще серьезнее?

– Помалкивать будете?

– Обижаете. Я хорошо помню, кто меня сегодня из Петергофа вывез.

– Вообще-то, братец, вывезли тебя ребята из МЧС, а вся работа пошла с подачи командования базы, – напоминаю я ему очевидные вещи.

– Отчепись – понимаешь же, что я имел в виду, – отмахивается родственничек.

– Будет он помалкивать, Николаич.

– Получается так, что боевые качества морфини мы оценить не успели – она оттуда вылезти не смогла. Лючок мал, а она отожралась. Челюсти у нее, и правда, посильнее, чем у гиены – ваш брат утверждал, что она спокойно дробила бедренные кости.

– Впечатляет. Видел я на вскрытии медвежьи покусы – так там бедро съедено было, а кость мишкам не по зубам оказалась.

– Это где вы такое видели, интересно? – заинтересовывается Николаич.

– Да тут, в Ленобласти, был инцидент.

– Что-то вы путаете – не было такого, я точно знаю, за последние лет тридцать! Да чтобы еще не один медведь был! Сколько медведей напало?

– Двое.

– Чушь!

– Отнюдь не чушь. Даже в зарубежной прессе про этот случай писали: «В Зеленогорске, фешенебельном пригороде Ленинграда, медведи сожрали женщину!»

– Ну-ка, ну-ка?

– Да все очень просто. Какому-то из НИИ запонадобились для экспериментов крупные млекопитающие. Добыли двух медвежат. Эксперименты закончились, медвежата подросли, а у медведей характер с возрастом сильно портится. Списать – так они на балансе Минздрава. Зоопарку бурые и даром не нужны. Цирк руками и ногами открещивается – медведи старые для трюков, уже не обучишь. Долго ли, коротко – пожалел мишек главврач детского санатория в Зеленогорске. Не совсем, надо полагать, бескорыстно: он с Комитета по здравоохранению эту проблему снял, а ему, наверное, что-нито для санатория выделили, и все довольны.

Но медведей-то кормить надо. Жрут-то они изрядно. А фондов под медведей не выделено, потому кормили их так ли – сяк ли. Жили бурые впроголодь. А когда переехала ухаживавшая за ними техничка, так и совсем дела пошли плохо, а главврачу еще и других проблем хватало – время веселое было.

Вот никто новую уборщицу и не предупредил, чтоб она у клетки-то не шарилась.

Она еще, наоборот, конфеткой зверей захотела угостить. Миши с голодухи ее лапами к прутьям клетки подтянули и объели, докуда морды хватило. Косолапых, конечно, после этого в расход, главврача по шапке, а тут еще и шведы с англами про этот случай провещали: дескать, не зря мы рассказываем своим читателям, что в России медведи по улицам с балалайками ходят и людей жрут – вот, извольте видеть, что в культурной столице происходит; можете представить, что в других городах деется…

От себя замечу, что более тощих медведей никто из бывших там не видел, и во всей пищеварительной системе у мишек только и было, что злополучная конфетка да куски несчастной уборщицы.

– Это что, действительно, правда? – все еще не вполне верит в правдивость истории Старшой.

– Абсолютная, – спокойно подтверждаю я слова братца.

– Ни за что бы не поверил!

– Э, у нас еще и не такое бывает. Братец, помнишь зебру?

– Которая девочке пальцы откусила?

– Ага.

– Помню, как же. Редкий был случай – микрохирурги в Педиатрическом как ни корячились, а пальчики не прижились. Кусаные раны – вообще плохие: размозженные и инфицированные.

– Что, девочка хотела зебру погладить?

– Нет, чем-то хотела угостить. А лошадка была не в духе. Так пальчики в варежке и привезли. Дикие зверюшки – они-таки дикие все же…

В дверь стучат. Оказывается, приехали наши омыватели БТР. Тоже как опер – злые. Только еще и зачуханные сильно, причем наряжены в какое-то грязнейшее морское шмотье очень сильно с чужого плеча.

Злые клоуны из военно-морской самодеятельности…

В помещение не входят – говорят, что связывались с Надеждой, и та пообещала устроить помыв личного состава – благо, уже поздно. К слову, ей тоже предложили остаться при больнице…

Ну, просто на куски кумпанию рвут…

Однако помыв – он и в Африке помыв. Меня удивляет, что братец, хоть и принявший уже сегодня душ, собирается вместе со всеми.

Он замечает мое недоумение.

– Приходится наверстывать план по помыву в конце месяца, – и широко ухмыляется.

Ну да, отоспаться-то он уже отоспался.

Хоть уже и глубокая ночь, но моемся не торопясь. Надежда ухитрилась еще по бутылке хорошего пива на нос раздобыть. Решаем так: две трети команды пиво примут сразу после помыва, треть – после того, как до кроватей доберемся. Что особенно трогает, бельишко какое-никакое нам тоже приготовили. Рабочее шмотье Вовке с Серегой выкинуть не дают, увязывают в отдельный узел – время такое, что еще и пригодиться может.

Сидим распаренные, дожидаемся последних – Сашу с Димой.

Вовка тем временем высасывает бойко свою бутылку, невзначай половинит долю зазевавшегося Сереги, а потом начинает рассказывать эпопею о промывании внутренности БТР. Жалко, среди нас нет Гомера – со слов Вовки получается настолько эпический подвиг, что куда там авгиевым конюшням!

Приданные салабоны, конечно, оказались ни на что не годны. Это и понятно: пахать на чужого дядю отправляют не самых лучших. Конечно, по уму там еще мыть и мыть, но, во всяком случае, уже можно в БТР ехать, не особо боясь перемазаться в жиже из крови и сала со всякими включениями еще более неаппетитного характера.