Издав что-то вроде бессвязного ругательства, я упёр кулаки в поверхность журнального стола и хотел было броситься за наглой и бесцеремонной гостьей, когда увидел прямо напротив себя, за огромным окном, изуродованную полумраком и странным вечерним воздухом тень. И это не была тень уже виденной мною девушки в чёрном кимоно… Нет. Это была женщина, женщина средних лет, облачённая в широкие штаны храмовой жрицы. А выше пояса… Выше пояса, от живота до горла, всё её тело было пронзено десятками, сотнями длинных – в ладонь взрослого человека – чёрных игл, пугающе подрагивающих при каждом сокращении изувеченных мускулов. Полуприкрытые чёрной ширмой волос глаза женщины скрывались под плотными грязными бинтами, из-под которых, как могло показаться, в тот же миг пробивались капли густой чёрной крови… Эти кошмарные тёмные пятна становились всё больше, приковывая к себе взгляд и заставляя отвлечься от кривой усмешки, что вдруг обезобразила тонкие кривые губы ночной посетительницы.

Я закричал и рефлекторно отпрыгнул в сторону, переворачивая стол и опрокидывая диван назад. Покатился по полу… И понял, что мгновенное видение ушло столь же быстро, как и появилось.

– Акане, – тихо позвал я, вслушиваясь в звенящую пустоту, пугаясь даже звука собственного голоса. – Акане, ты слышишь? Ты ведь ещё здесь, да?! Проклятая девчонка, верни эту чёртову книгу!

Вспылив, я бросился в коридор, но там меня встретила только пустая и мрачная тишина.

– Акане, – я снова повторил знакомое имя, вслушиваясь в малейший звук и дожидаясь чего-то, чему просто не мог дать верного названия. Слишком много страхов ожило во мне в единый миг, слишком много жестокой боли хлынуло по артериям и венам, чтобы я вообще мог бы верно оценить ситуацию.

Я сполз на пол и привалился к стене неподалёку от двери в ванную, потёр виски указательными и средними пальцами, прогоняя из головы всё лишнее, заставляя себя хоть ненадолго отвлечься от вяжущего по рукам и ногам ужаса. Весь мир расплывался вокруг меня, приобретал изломанные и гротескные очертания, каждая тень в нём вдруг стала похожей на что-то опасное, на что-то давно мёртвое, но вдруг нашедшее в себе силы вернуться к жизни.

А потом я снова вспомнил о «Серебряных Нитях», и воспоминание это отозвалось в основании черепа пронзающим насквозь холодком.

Я резко открыл глаза и собирался уже оттолкнуться от пола, когда услышал слева от себя тонкое и удивительно мелодичное пение. Это была песня маленькой помощницы мастерицы ритуалов, колыбельная, призванная убаюкать избранную Принцессу-Жрицу. Убаюкать навсегда.

Вокруг тут же стало слишком мало воздуха, слишком мало для моих лёгких, для малейшего вздоха – и тем более недостаточно для того, чтобы просто встать и уйти. Я мог только опустить взгляд и посмотреть на девочку в девственно-чистом белом кимоно и красных ритуальных юбках, согнувшуюся над моей левой рукой. Она тихо напевала услышанную мной колыбельную, скрестив руки у груди, напевала, отдавая этому священнодействию всю себя без остатка.

Сердце моё застучало с безумной скоростью, кровь ударила в голову, но воздух по-прежнему не желал проникать в горло, спугиваемый множеством коротких сиплых выдохов.

Девочка в одеянии жрицы произнесла последнее слово неровной, но чарующей песенки, после чего нагнулась над моей ладонью и, приставив к ней что-то холодное и острое, замахнулась небольшим – как раз по её крохотной руке – металлическим молоточком.

Боль ударила по всему телу, а очаг её, вдруг зародившийся у левого запястья, вспыхнул с такой силой и яростью, что, казалось, руку мою ниже локтя просто оторвало. Я почти чувствовал на онемевших пальцах раскалённую кровь, слышал продолжающиеся мерные удары молоточка…

Издав чудовищный вопль, я вырвал из руки окровавленный серебристый клин и отбросил его в сторону, зажал пальцами рваную дыру в опалённой болью левой ладони. Прижав брызжущую кровью конечность к животу и резво вскочив на ноги, я сделал было несколько шагов в направлении зала, когда из прихожей, справа от меня, вышла та самая женщина в иглах, которую я видел за окном… Услышав мои шаги, она вдруг замерла в напряжении и прислушалась, повела из стороны в сторону жуткой головой. Я рванулся мимо неё с яростью обезумевшего животного! Прорвался в зал, ощутив на своём боку больше десятка жгучих порезов от торчащих из вытянутой руки женщины церемониальных игл; прорвался – и рухнул на пол, перекатился через плечо, после чего почти сразу же вскочил снова. Ноги не слушались, как и всё тело вообще, но ценой невероятных усилий я всё же заставил себя дойти до лестницы и опереться здоровой рукой о перила. Мимо, печально проигнорировав меня, прошёл человек в высокой жреческой шапке с прямоугольным бумажным листком, прикрывающим изъеденное морщинами и язвами лицо. Его посох, позвякивающий полудюжиной небольших золотистых колец, упёрся в ступень на расстоянии волоса от моей правой ноги… Ещё немного – и… кто знает, что могло бы произойти?..

Стараясь не оборачиваться, я осилил последние полметра и приблизился к своей комнате. Дёрнул ручку, но дверь не поддалась. В припадке сумасшествия я бросился к двери спальни Юки, всем телом налёг на неё – и отлетел к противоположной стене. Казалось, проще было пробить стену, чем сдвинуть с пути эту деревянную панель – и тогда, окончательно потерявшись в себе и окружающем мире, который вдруг стал таким близким и страшным, я побрёл к комнате Акане. Неуклюже ввалился в неё, захлопнул за собой дверь – и, как оказалось, вдруг нарушил какое-то особенно сокровенное таинство…

В комнате было тихо и душно. Чуть приглушённый уличный свет падал на красивое бумажное окно, за которым неспешно опускались кажущиеся множеством чёрных точек снежинки. Сквозь тонкую бумагу виднелась также изломанная ветка сакуры, которой просто не могло быть там, у моего дома. Хрупкая ветвь эта подчёркивала странную траурную идиллию особенной нежностью, заставляла поверить в то, что вечная тишина – это сокровище, которое можно принять только один раз.

Я, чётко осознавая, что в спальне находился ещё кто-то, помимо меня, оторвал взгляд от окна и перевёл взгляд к кровати Акане, на которой, в окружении нескольких теней плакальщиков, лежало прикрытое белым саваном человеческое тело. Лица нельзя было разобрать из-за белоснежного ритуального покрывала, но я без сомнения узнал покойницу – и боль отпустила меня, снова уступив место выжигающему сознание страху.

Казалось, я нарушил прощальное таинство, казалось, сокрушил все устои уважения к мёртвым, но… Тени не обращали на меня внимания, они просто стояли, чуть покачиваясь, словно на ветру, и глядели перед собой невидящими глазами. Точнее, пустыми глазницами – необходимой жертвой всех могильных плакальщиков из того поселения в горах, где… Нет… Я не должен был думать об этом. Не должен был вспоминать!

Синеватое пламя, венчающее ряд невысоких оплавленных свечей, нервно задёргалось от одного только моего взгляда, а через миг и вовсе погасло. Полумрак накинулся со всех сторон, вибрирующий и рассыпающийся на множество крохотных чёрных точек.

Медленно, издав мягкий, слишком мягкий и нежный шелест, дверь позади меня распахнулась. Я обернулся – сперва через плечо, а потом и всем корпусом, встретив взглядом взгляд самой прекрасной, но в то же время и самой пугающей девушки из всех, кого мне когда-либо приходилось видеть. Её тело казалось тёмно-синим из-за невероятного переплетения безумных татуировок и выжженных металлом узоров, в которых угадывались змеиные очертания и заросли какого-то неведомого растения… И, словно бы одного этого было недостаточно, весь облик незнакомки отдавал какой-то неестественной, мрачной синевой. Он был словно бы соткан из застывшего потока чернил… Особенно прекрасные волосы, беспорядочно разбросанные по сторонам от худого лица. В их тени смутно угадывались глаза – пустые, ничего не выражающие, и больше похожие на пару сверкающих чистотой зеркала жемчужин. Вот только по жемчужинам этим тянулись те же мотивы татуировок… как если бы витиеватые узоры высекали прямо на глазном яблоке жрицы.

Нет, Принцессы-Жрицы… Чего-то куда большего… И меньшего в равной степени.

Она качнулась в мою сторону тихо и плавно, словно облачко синеватого тумана, поднимая ладонь с расставленными в стороны пальцами. А я мог только смотреть на неё, смотреть в её пустые глаза, в своё отражение в них… В отражение, смотрящее на меня с той стороны двух кристально чистых зеркал человеческой боли…

То, что появилось на губах девушки, даже можно было бы назвать улыбкой, если бы она не принадлежала столь скорбной и безразличной ко всему сущности. Я был всего лишь ещё одним носителем печати страдания на её пути, ещё одним человеком, чью боль она готова была принять как свою… Вместе с жизнью, наверное.

Я закричал и отшатнулся назад. Повалился, ударившись о стену, а затем попытался закрыться единственной послушной рукой…

Звенящая тишина била в голову, оглушала, разрывала на части. В ней не было тихих вздохов, издаваемых плакальщиками, и не было шелеста юбок татуированной жрицы. Не доносилась до моих ушей и удивительная колыбельная, с наивным интересом исполняемая совсем ещё юными жрицами храма. Тишину не разрушал даже тихий перезвон жреческого посоха, как если бы я вдруг оказался в одиночестве посреди океана беззвучия. Как если бы Принцесса-Жрица всё же коснулась моего лица выставленной ладонью…

Отказываясь верить в это, я резко открыл глаза и, впервые за последние полчаса глубоко вдохнув, обнаружил себя в комнате Акане – то есть в настоящей, знакомой комнате с разбитым стеклянным окном, за которым не было ни тонко падающего снега, ни болезненно изломанной сакуры.

В недобром предвкушении я поднёс дрожащую левую ладонь к глазам, но неожиданно для самого себя обнаружил, что на ней не появилось ни единой новой царапины, кроме тех, что были неумело заклеены пластырем и вновь саднены древком лопаты.

Дверь напротив меня была чуть приоткрыта. И на миг мне показалось, что из-за неё послышался звук сдерживаемых шагов. Затаив дыхание, я вжался в стену и приготовился к чему угодно – после всего, что мне уже пришлось увидеть, это вышло довольно легко. Шаги приближались с каким-то холодным мерным ритмом, и через несколько секунд я понял, что дверь осторожно приотворилась…

Я закричал, срывая связки, и тут же получил серьёзную, взвешенную пощёчину.

– Саюки! – Рю встряхнул меня, точно заплаканного ребёнка. – Саюки, это я! Слышишь?!

– Слышу, – мне не оставалось ничего другого, кроме как признать это. – И вижу. Ну… теперь – вижу…

– Что произошло, Саюки? Расскажи, Саюки, в чём дело?

– Не надо упоминать моё имя так часто… Это не помогает… – язык заплетался. Казалось, теперь можно было нести любую чушь, говорить вообще о чём угодно! Я вдруг почувствовал себя свободным и независимым ни от чего… Проклятый ужас ушёл, и мною вдруг овладела сводящая с ума волна облегчения.

– Саюки… что-то не так?

– А ты? Как у тебя с Миоко? – я нервно рассмеялся, не понимая даже, что именно может так забавлять в этих словах.

Проигнорировав бессмысленный вопрос, Рю подхватил меня под руку и помог спуститься в главный зал. Легко поставил на место диван, после чего усадил на него меня.

– У тебя есть что-нибудь алкогольное? – мрачно поинтересовался он.

– Молоко, – я снова в голос захохотал. – Пусть это не саке, но, похоже, холодильник у меня работает слишком эффективно, и пробирает оно не хуже!

Не обращая внимания на мой истерический хохот, Рю прошёл на кухню и несколько минут искал там что-то, после чего, всё-таки остановив выбор на просроченном и ледяном молоке, вернулся в зал и хмуро посмотрел на меня. С выражением странного презрения он отпил из пакета, но, вдруг содрогнувшись, вернулся на кухню и выбросил его в мусорное ведро. Я рассмеялся вновь, пытаясь сдержать в себе отупляющий страх.

– Саюки, – Рю подошёл ко мне и опустился на одно колено напротив, заставил встретить взгляд его невыразительных глаз. – Здесь что-то произошло, так? Что? Что случилось?

– Я нашёл «Серебряные Нити»! – сначала я готов был пробормотать это просто так, для верности, но с упоминанием проклятой рукописи вдруг осознал, что нахожусь в довольно незавидном бреду…

– Подожди, что?.. – Рю коротко отвернулся от меня, не веря этим простым словам.

– Нет, я серьёзно, – мне вдруг стало тяжело и горестно, голос сам собой сорвался, и я продолжил уже шёпотом: – Акане не сожгла книгу. Она спрятала её на чердаке, под настилом пола. И я… Я нашёл рукопись там, полчаса назад.

– Не может быть, – Рю зажмурился, прогоняя остатки пустого волнения. – Я думал – надеялся! – что со всем этим покончено…

Я посмотрел на него исподлобья, снова увидев перед собой молодого редактора, только-только вступившего на свой собственный путь и вызвавшегося сопровождать меня в проклятой экспедиции. Тогда с нами пошло ещё четыре человека. Вернулось всего трое. Я, Рю и ещё одна девушка, которую после всего, что с нами произошло, заперли в психиатрической клинике без надежды на освобождение.

– Оказалось, что всё не так уж и хорошо, – я снова посмотрел на свою левую ладонь. Резко взмахнул ею, пытаясь перебороть обжигающую нервную дрожь. – И, знаешь… Кажется, они пришли за мной… Все эти… жрицы… и плакальщики… и та девушка в татуировках…

– Саюки, ты преувеличиваешь, – Рю устало уселся на диван неподалёку от меня.

– Но… Я видел их, видел! Сначала чёрную плакальщицу в иглах, потом – жрицу, которая пронзила мне руку…

– Саюки, Саюки, не надо! – он примирительно взмахнул раскрытой ладонью. – Я ожидал от тебя чего угодно, но только не такого!

– Но почему ты?..

Рю не дал мне договорить:

– Саюки, в твоей книге нет ничего подобного, и не может быть! Это рукопись, текст, иероглифы на бумаге, и в них нет никакого проклятия! Ты не мог забрать с собой что-нибудь в этом роде, и ровно настолько же ничто из увиденного нами не могло появиться здесь…

– Но я же видел…

– Я понимаю, но… Возможно, твои нервные потрясения…

– Ты считаешь меня ненормальным, так?

– Нет, я…

– Ты серьёзно считаешь, что я схожу с ума? Что я здесь как в одиночной камере, гнию и жду, когда разум окончательно меня покинет?!

– Я только хотел сказать, что…

Пальцы мои сцепились у груди. Белые от напряжения, они тряслись всё ощутимее, и слова сами собой начали срываться с моего языка:

– Сначала госпожа Мисато, психотерапевт, а теперь и это?! Такое вот давление, да? Как я должен ещё это понимать? Разве есть ещё варианты?! Но нет уж, нет! Я не псих, Рю, не псих!

– Значит, ты действительно видишь мёртвых? Думаешь, это достаточно правдоподобно?!

Я осёкся. Долгая, мучительная пауза заставила меня задуматься обо всём, что произошло за последние дни, о чём я говорил и о чём думал. И вывод ударил в голову сам собой, обернувшись скользящим сквозь сжатые зубы стоном. Рю опять был прав…

– Наверное, ты прав. Прости, – я опустил голову, пытаясь снова обрести упорхнувшую уверенность.

– Всё нормально, – Рю вежливо кивнул. – Дело в том, что я… Я верю: за тобой может следить какая-то непонятная женщина. Могу принять даже то, что это так или иначе связано с Акане, но… Всё остальное – это просто безумие…

– Да, конечно, я понимаю.

Я действительно слишком много всего создал сам, сам для себя, желая испытать страх, желая уйти из собственной серой и угрюмой тюрьмы для единственного заключённого – меня самого, но… Наверное, у меня получилось слишком уж хорошо. Моё воображение заставляло видеть то, чего просто не могло быть, а воспалённый разум моментально создавал необходимые галлюцинации…

– А «Серебряные Нити»… Где книга? – Рю вдруг поднял на меня чуть растерянный взгляд.

– Её забрала та самая девчонка, про которую я тебе уже рассказывал, – я не знал, плакать мне сейчас или смеяться.

– Забрала? «Серебряные Нити»?! Ты сам понимаешь, о чём говоришь?

– Книга ведь безвредна… Ты сам сказал…

– Да, но… Разве это нормально?! Кто-то просто приходит и берёт то, о чём ты так… И этот кто-то…

– Она – сестра Коджи Натсуме…

Рю неожиданно замолк. Переварил новую информацию, после чего обессилено откинулся на спинку дивана. Ему сейчас было почти так же тяжело, как и мне – связывающие нас воспоминания оставили след, похожий на шрамы на венах от порезов бритвой: сначала может показаться, что впереди ждёт свобода и тепло, но, если тебе не повезёт выжить, уродливое напоминание останется на всю оставшуюся жизнь…

– И всё равно, – он упёр локти в колени и подпер ладонями голову. – Ты не чувствуешь себя… жутко… после того, как отдал этой девушке книгу?

– Я чувствую себя жутко последние три дня, – я пытался иронизировать, но ирония получилась неуместной и жалкой. – Но что ты хотел этим сказать?

– Если бы я был братом Натсуме и узнал бы, что на самом деле произошло с моей родной сестрой…

Я приглушённо выругался, почувствовав себя совершенно никчёмным и слабым представителем рода человеческого. Рю снова мыслил слишком верно, слишком правильно… Он был хорошим человеком, по сравнению со мной. Очень хорошим… Пусть и пытался скрыть это за множеством профессиональных психологических масок.

– А Миоко? – слабо поинтересовался я. – Ты говорил с ней?

– Да, – Рю спокойно хмыкнул.

– И?

– Мы скоро поженимся, – он заключил просто и ясно, как если бы отвечал мне на простейший вопрос о погоде или времени, но в то же время вся его утончённая фигура на миг вспыхнула несдержанной, яркой гордостью.

– Потрясающе, – только и смог вымолвить я. – Надеюсь, у вас всё будет хорошо…

– А ты?

– Что – я?

– Рядом с тобой должен кто-то быть. Ты писатель, для тебя длительное одиночество вредно…

– Не знаю, – впервые за последний год я не накричал на Рю за подобные слова, не выгнал его из своего дома… Как если бы что-то изменилось, что-то вокруг меня и внутри моего мира.

Родившаяся пауза заполнила весь зал, облагородила его той печальной тишиной, в объятиях которой так хорошо и приятно думается, пишется и просто мечтается. В воздухе больше не было напряжения или страха, не было постоянных, грызущих душу воспоминаний. Как если бы вместе с «Серебряными Нитями» студентка-Акане забрала и часть моей душевной боли.

– Да, и прости, что приехал так поздно, – Рю посмотрел на меня и сдержанно улыбнулся. – Меня задержала Миоко, и я не смог как следует разобраться в твоей проблеме, но…

– Но?

– Подумай сам, – тон Рю стал чуть ли не жизнерадостным. – Известно, что призраки посещают наш мир только в том случае, если их дела ещё не закончены, или если они хотят кому-то отомстить.

– Да… Наверное.

– Возможно, Акане и подталкивала тебя к «Серебряным Нитям»…

– Да, я думал об этом, но…

– Но это могло быть только её незримое присутствие – видимый облик имеют только мстительные призраки. А ведь ей незачем мстить тебе, незачем возвращаться…

– Да… Ты прав, – я вдруг невесело хохотнул. – Значит, за мной всё-таки следила какая-то сумасшедшая поклонница? И не более того? Просто изворотливая и хитрая преследовательница…

– Вполне возможно…

– Рю, я бы сейчас не отказался от баночки пива…

Он одобрительно рассмеялся, снова став тем юношей, каким я его помнил до проклятой экспедиции в горы. Забытая и почти нежилая туманная деревня сточила его изнутри, замкнула на самого себя, убила его былую светлую радость. К счастью, со временем все шрамы расползаются, даже те, что разрывают душу…

Слишком поздно я задумался об этом и начал понимать, слишком поздно для себя и для мира, живущего за стенами моего интереса – я уже не был молодым и горячим, потерял способность ухаживать и нравиться девушкам… Нет, для меня было слишком много потеряно. Жаль, что Рю всё никак не хотел этого понимать.

Некоторое время мы просто сидели и молчали, рассматривая тьму за широким окном, сидели, окружённые знакомым и привычным домашним полумраком. Вечер постепенно сменялся ночью, а Рю, казалось, даже не двинулся, даже не шелохнулся. Мы думали о чём-то своём, о чём-то, что для нас было странно общим.

– Но… – я тяжело сглотнул. – Кто мог… убить мою Акане?

– О чём ты? – Рю напрягся.

– Её убили, – повторил я, сжав кулаки до боли в неглубоких порезах. – Её сначала убили, а потом…

– Что заставляет тебя думать именно так? – его взгляд стал тяжёлым, гнетущим даже, но совсем не таким, к которому я привык. Я не понял сразу, но это не понравилось мне. Очень, очень не понравилось.

Слишком раздражённым было моё сознание, раздражённым и подозрительным. Я мог воспринимать реальность неадекватно, мог – но в то же время я мог читать между строк этого текста реальности, цепляться за каждую возможность. И я знал Рю слишком хорошо, чтобы не понять его мгновенного напряжения.

– Ты преувеличиваешь, – Рю вновь стал самим собой, непроницаемой статуей, эталоном самого безразличия, и меня как будто бы окатило ледяной волной.

– Не говори, что ты не знаешь, – в моём голосе чувствовалось напряжение, я ощущал это даже сквозь грохочущие удары сердца.

– Ты не говорил мне.

– Нет, Рю, я сказал тебе. Я говорил тебе, и ты прекрасно знал…

Рю не ответил – только сцепил пальцы перед лицом и нахмурился, похоже, принимая какое-то невероятное решение. Его плечи чуть подрагивали от скрываемого возбуждения, видно было, что на этот раз он сдерживает эмоции с огромным, невероятным трудом.

Когда Рю заговорил снова, я думал, что задохнусь на месте, подавлюсь пресекшимся дыханием.

– Она ограничивала тебя, – он задумчиво прикрыл глаза. – Она всегда ограничивала тебя. Да, она хотела сохранить «Серебряные Нити», но… С её появлением твои рукописи потеряли что-то очень важное. Она управляла тобой. Сводила гениальные идеи к нелепым байкам для домохозяек. Это нужно было пресечь!..

– Рю, ты хочешь сказать, что?..

– Прости, Саюки. Прости.

– Ты…

– Бегство из той горной деревни будто бы обесценило человеческую жизнь для меня… И когда всё закончилось… Нет! Я не хотел причинять ей вред, но… когда очнулся – было уже слишком поздно. И ещё раз я хочу попросить у вас прощения. У вас обоих.

– Нет, нет, Рю, я не верю! – я кричал на него, срывая связки, кричал, не боясь больше никого и ничего.

– Я любил её, Саюки, как и ты… Но… Рядом с ней было место только для одного, – на его губах появилась мрачная полуулыбка. – Как ни странно, но я даже не подумал о том, чтобы сдвинуть со своего пути тебя… Потому что ты мой друг, Саюки, и я сделаю всё, чтобы ты…

– Чтобы я мог продолжать работу над рукописями?

– И это тоже… Это моя работа…

– Рю, прошу тебя, – я сдавил собственные колени. – Прошу, уходи. Мне… Мне нужно побыть в одиночестве. Наедине с Акане и этим домом…

– Конечно, Саюки. Я понимаю, – он медленно поднялся с дивана и вышел в прихожую.

Странно, но во мне не было ненависти, не было даже простейшей злобы, неверия, страха… Я просто ощутил себя одиноким. Невероятно, дико, варварски одиноким. Одиноким после злосчастного похода в горы, одиноким после предательства Акане, предательства Рю, даже предательства самого себя… Всё вокруг было против меня!

Я посмотрел в потолок, уже ожидая – и надеясь – увидеть там бледные стопы повесившейся девушки в чёрном погребальном кимоно, но иллюзии покинули меня. Покинули из-за того, что реальная жизнь вдруг стала слишком насыщенной, слишком дикой для того, чтобы вновь пропустить в неё след недавних кошмаров.

– Почему?! – я спросил у пустоты, зная, что она ответит мне, ответит, если я попрошу её снова… – Почему, Рю, почему? Моя милая Акане, как это могло произойти? Почему это всё произошло? Какая связь между…

В горле моём взорвалось крохотное облачко сухости, и я умолк на половине очередного бессмысленного вопроса. Хотелось рыдать в ладонь, как рыдают все дети и страдающие романтики. Хотелось – но я не проронил ни одной слезы.

Она вошла без стука. Вошла медленно и почти неслышно. Минула прихожую, с чинным траурным благоговением прошла через залу и села на диван справа от меня, медленно склонила голову. Журнальный стол по-прежнему был перевёрнут, поэтому девушка положила «Серебряные Нити» в пространство между нами.

– Спасибо, что не говорили мне, – Другая Акане попыталась улыбнуться, но губы её лишь предательски задрожали. – Спасибо, что не сказали о том, что случилось с моей сестрой. Я… Я жалею, что прочла…

Я несколько раз кивнул, покачиваясь всем корпусом.

– Но… Могло ли это происходить на самом деле? – её брови скорбно изогнулись в стороны.

– Да. Да, это было на самом деле. На самом деле я был в той деревне. На самом деле я видел всё, что описал. На самом деле мне везде мерещится образ моей Акане… Теперь нет смысла это скрывать.

– Ваша Акане, – медленно повторила девушка. – Что с ней произошло?

– Её… Её убил мой друг, самый лучший и единственный из настоящих друзей, – я не знал, что заставляло меня идти на откровения, и поэтому просто рассказывал, надеясь, что это принесёт хотя бы толику облегчения. – И я не знаю, что думать теперь, во что верить… Мне тяжело, Акане, мне слишком тяжело… Я даже не знаю – в здравом ли уме…

– Вы снова назвали меня по имени, – в её голосе послышалась обида. – Я же не ваша Акане…