И Матвеевна толкнула его к матери. Борька проворно перекрестился и, поцеловав матушку в холоДные губы, с испугом отскочил и спрятал свою голову в платье Матвеевны, которая с воем повела его за гробом.

В церкви Борька не плакал; он с любопытством смотрел на лица присутствующих, но когда стали опускать гроб, он вдруг вырвался из рук Матвеевны, кинулся к могиле и дико закричал:

– Ай, отдайте мне матушку!

Гроб скрылся на дно ямы. Борька в испуге вопросительно глядел на всех; Матвеевна притянула его к себе, и он в ужасе, весь дрожа, смотрел, как начали засыпать землей его матушку. Потом он вырвался из рук Матвеевны и бегом пустился домой. Матвеевна и другие бабы с обычными прибауточками воротились с похорон, и никто не вспомнил, куда девался Борька; он сидел в диком саду, забившись в кусты; на коленях его лежал раскрытый ларец; он любовался серьгами и кольцами своей покойницы матери и заботливо пересчитывал деньги.

Глава III
Пожар

По смерти Натальи Борьку присадили в контору – учиться грамоте. Он оказывал необыкновенные способности, особенно по счетной части. Самоучкой выучился очень проворно считать на счетах и помогал своему учителю. Угрюмость его исчезла; ее сменили хитрость и лукавство, которые он прикрыл личиной простоты и тупости. Он стал льстить всем в доме, и скоро возбудил почти общее сожаление к своему круглому сиротству. При слове «сирота» он съеживался и жалобно смотрел на всех; платье свое нарочно рвал, и когда ему замечали, что он ходит таким нищим, он жалобно отвечал:

– Сиротка Борька!

В застольной он сделался лицом необходимым: гримасничал, плясал, пел песни, сочиняемые лакеями, и хохот не умолкал там во время ужина и обеда. А по вечерам в кругу баб Борька рассказывал, как видел в пустом доме старика с заступом, как старик говорил с ним и обещал ему показать, где зарыт клад, когда он вырастет. Еще Борька искусно выделывал из камыша свирелки и наигрывал на них разные песенки.

Он почти не рос; зато его горб заметно прибавлялся. Порывы злобы иногда проявлялись в нем так страшно, что раздразнившие его ребятишки прятались от него, повторяя: «Горбатый расходился, горбатый!!!»

Борька начал прохаживаться около барского сада, в котором играл сын Бранчевских, мальчик лет восьми. Сидя у решетки, Борька часто наигрывал на своей свирелке; Володенька (так звали маленького Бранчевского) слушал его с большим любопытством. Раз ему вздумалось поиграть самому. Он требовал свирелку. Нянька отговаривала, но капризный ребенок топал ногами, повторяя: «Хочу, хочу!» Нянька с сердцем взяла у Борьки свирель и подала Володеньке; Борька сделал жалобную гримасу и робко смотрел в решетку.

Володенька радостно начал дуть в свирелку, но она не издавала ни звука; ребенок передал ее няньке, приказывая ей поиграть; но свирелка не слушалась и няни, которая в досаде, наконец, сунула ее Борьке и сказала:

– На возьми и убирайся, горбатый!

Борька отошел от решетки и стал опять играть.

Ребенок захлопал в ладоши и кинулся к решетке. Борька завертелся перед ним. Все движения его были так резки и смешны, что нянька с ребенком заливались смехом. Наконец нянька погрозила кулаком Борьке, чтоб он перестал, потому что Володенька посинел от смеху.

С того дня Борька, всякий день приходил к решетке сада и через нее играл с Володенькой, которому скоро успел внушить к себе жалость, рассказывая сказки, где занимал первую роль сиротка Борька. Нянька, рассчитав, что должность ее облегчится, если Борьку возьмут в комнаты, велела ему вымыться и приодеться, а питомца своего научила попросить родителей, чтоб позволили ему играть с Борькой.

Во время обеда Володенька ввел Борьку в столовую.

– Это что? – строго спросила у няньки Бранчевская, указывая на Борьку.

Борька весь задрожал.

– Мама, он сиротка… это Боря… можно мне с ним играть, мама?

И сын ласкался к матери…

– Как ты смеешь позволять ему играть со всеми?

– Сударыня, – отвечала испуганная нянька, – Владимир Григорьевич изволит плакать о нем.

Бранчевский подозвал сына и спросил – за что он полюбил Борьку?

– Он сиротка, папа! – отвечал сын. Бранчевская возвысила голос:

– Вздор! если ему нужно играть, то можно найти хорошенького мальчика, а не горбатого. Пошел отсюда! – прибавила она, обратясь к Борьке. – Пошел и не смей около дома ходить!

Володенька с плачем кинулся к Борьке и, обхватив его шею своими ручонками, грозно смотрел на мать.

Бранчевский вышел из-за стола и удалился к себе в кабинет; Бранчевская одна осталась на поле битвы; в первый раз она не исполнила желания своего единственного сына: Борька был выслан из комнаты. Борька не плакал, он был бледен, смотрел свирепо. В прихожей лакеи встретили его насмешками:

– Что, горбун! гриб съел? а?

Он стиснул зубы и сжал кулаки. Выбежав из барского дома, он опрометью кинулся в пустой сад. Там, упав на траву, Борька судорожно катался по ней, рвал на себе волосы, зубами и руками рыл землю и, как зверь, рычал. Злоба душила его. Глаза его были сухи и страшно блестели. Скоро он впал в забытье и с час пролежал неподвижно. Наконец встал и долго, долго стоял на одном месте, как будто о чем-то думая, соображая что-то. Вдруг лицо его засияло, он кинулся собирать сухие сучья. Борька работал неутомимо, поминутно бегая из сада в пустой дом с охапками сухих прутьев. Изредка он садился отдыхать, пот катился с его бледного лица, озаренного дикой улыбкой, и Борька, потирая руками, самодовольно улыбался и все кому-то грозил.

Ночью он вынул ларец свой, пересчитал, перецеловал свои деньги и глубже закопал их в землю. День и ночь Борька вглядывался в небо.

– Что, горбун, колдовать, что ли, учишься? – спрашивали его проходящие лакеи.

Борька вздрагивал и поспешно отвечал:

– Сиротке скучно!

Дней через пять небо обложилось тучами, наступала уже ночь, а воздух был душен. Борька улыбался, и волнение его возрастало с каждой минутой.

За ужином в застольной он сидел задумчиво. Дворня дивилась ему.

– Да что ты нынче, горбатый шут, нос повесил? – спросил один лакей.

– Оставь его! вишь, в барские покои задумал пробраться; губа не дура! – заметил другой.

– Да с носом остался… а? – спрашивали другие лакеи, заглядывая ему в лицо.

Он посмотрел на них злобно и молчал.

– Батюшки-светы! посмотрите, братцы, какие у него глаза-то! – с удивлением сказала прачка.

Борька сделал жалобную гримасу и пропищал!

– Сиротка Борька!

– Что-то душно; кажись, будет гроза ночью-то, – заметила прачка, подходя к окну и вглядываясь в небо.

Борька встрепенулся и, когда оставили его без внимания, тихонько скрылся из застольной.

Борька в один миг очутился в пустом доме; через разбитое стекло пролез на балкон, который весь скрипел под его ногами, и, облокотясь на перила, тоскливо глядел на небо. Высокие деревья мрачно рисовались в саду, тишина была страшная; ни один листок не колыхался. Вдруг легкий ветерок пробежал по верхушкам дерев, и все листки задрожали. Молния блеснула в темноте. Борька весь встрепенулся и стал прислушиваться. Глухой удар грома раздался вдали. Борька выскочил в окно и через минуту воротился с пуком сухих прутьев. Он подложил их у самых стен дома, присел на корточки и, оглядываясь во все стороны, начал высекать огонь; руки его дрожали, когда он подкладывал на огонь сухие прутья. Потом он согнулся и стал раздувать пламя. Прутья слабо затрещали, и Борька еще с большим старанием принялся раздувать огонь.

Страшно было его видеть, волосы его стояли дыбом, бледное лицо облито было красноватым пламенем, горб казался огромным в эту минуту.

Удары грома все сильнее и сильнее потрясали своды пустого дома, летучие мыши и птицы в испуге с пронзительным писком вылетали из окон и снова прятались в дом. – Ветер рвался к дыму, как будто горя нетерпением раздуть поскорее пламя, которое обхватило уже балкон и огненными змейками подымалось по стене.

Борька в испуге отскочил от пламени. Но вдруг лицо его прояснилось. Он забил в ладоши, дико засмеялся и кинулся в разбитое окно, повторяя:

– Вот как вас всех угостил горбун Борька.

Выбежав в сад, он взлез на самое высокое дерево и оттуда с жадностию следил за возрастающим пламенем, которое распространялось более и более и с силой врывалось в окна. Ветер вступил в бой с пламенем, которое то казалось побежденным и гасло, то вдруг с яростью разгоралось, угрожая потоком хлынуть из окон, и только блеск молнии уничтожал на мгновение его торжество. Удары грома с страшными раскатами потрясали воздух, Борька сидел на верхушке дерева, сложив руки на груди; при каждом ударе он крестился и часто шептал:

– Матушка, видишь ли ты?

В доме все спали крепким сном, кроме няньки, которая качала на руках своего питомца и, убаюкивая, приговаривала:

– Спи, засни, мое золото! баю, баюшки, баю!

Но Володенька не мог спать. С непривычки встречать противоречие он так рассердился, что заболел. Увидав страшные последствия своего отказа, Бранчевская решилась исполнить его каприз. Завтра утром назначено было сюрпризом привести к нему Борьку.

При каждом ударе грома нянька набожно крестилась. На дворе стадами лось все светлее и светлей, так что ей показалось странным, отчего такой свет; она заглянула за стору и с ужасом отскочила. Дым и пламя вылетали из крыши старого дома. Крики няньки подняли весь дом.

– Пожар, пожар! – кричали сонные люди, бегая по двору.

Крестьяне сбежались к барскому дому. Плач детей, вой баб, мычанье коров сливались с раскатами грома. Явился Бранчевский; он начал распоряжаться, и дело пошло хорошо. Тысяча топоров застучали на крыше, люди бегали в пламени с громкими криками:

– Сюда воды! сюда!

Борька, притаив дыхание, смотрел на эту картину, дело рук своих. Вдруг вместе с раскатом грома рухнулся балкон, пламя и дым огромной массой вырвались наружу, и тогда Борька увидал в дверях обгорелого балкона высокого старика с железным заступом в руках. Старик погрозил ему, тихо засмеялся и, взмахнув длинными руками, достал до вершины дерева на котором сидел Борька. Ветер завертел и закачал дерево… Борька видит; старик все становится выше и выше, вот он стал в уровень с деревом! Борька закрыл глаза, голова его закружилась, он упал на землю без чувств.

Едва начинало рассветать, когда Борька очнулся; дождь лил как из ведра, Весь сад был наполнен гарью.

Приподняв голову, Борька вскочил в ужасе: старого дома нельзя было узнать, стены были черны, окна повыбиты, крыша вскрыта, как череп у человека; первые утренние лучи бросали унылый свет на обгорелые остатки.

Задыхаясь от дыма, Борька побрел домой. Проходя двор, он содрогнулся: мебель барская валялась в беспорядке по двору, облитая дождем. Узлы, сундуки, разная посуда – все было вытащено из предосторожности. Часовые, важно развалившись в барских креслах, сладко спали. Борька, никем не замеченный, прокрался к перине и лег на нее. К утру он был в бреду и чуть не умер.

Никому не пришло в голову, что дом загорелся не от грозы.

Бранчевский простудился на пожаре и тоже слег в постель. По выздоровлении Борьки его потребовали в комнаты. С этого дня жизнь Борьки изменилась; он пил и ел за одним столом с Володенькой. Его перестали звать Борькой. Боря с каждым днем больше был любим сыном Бранчевских. Правда, он был изобретателен: лазил на деревья доставать птичьи гнезда, выдумывал беспрестанно новые игры, а по вечерам рассказывал Володеньке сказки, которым выучила его мать перед своей смертью.

Начались уроки; Боря с жадностью вслушивался, чему учили Володеньку, а потом помогал ему выучивать уроки, начитывая их, когда они, играли. Он писал Володеньке тетрадки и умел с необыкновенным искусством подделываться под его руку. Боря был одет, как и Володя. Бранчевская помирилась с Борей: он старался услуживать ей и всегда умел показать свое благоразумие.

Время шло, и сын Бранчевских сделался взрослым юношей. Боря был старше его пятью годами, но по росту казался перед ним ребенком.

Лицо у горбуна было довольно красиво, если б не вечная улыбка на его тонких, губах. Он был бледен, большие блестящие глаза придавали его лицу особенную энергию; руки его своей правильной формой и белизной обращали общее внимание. Редко кто мог вынести взгляд его блестящих глаз, которые вечером казались совершенно черными, а днем зеленовато-серыми.

Любовные интриги, займы денег – все устраивал горбун для молодого Бранчевского и вел дела так хорошо, что все больше и больше входил в его доверенность.

Вдруг молодой Бранчевский влюбился в дочь экономки, бедную девушку, которая жила со своей матерью из милости в их доме. Горбун ревновал своего покровителя ко всем, кого только он начинал любить; притом эта девушка, по разным причинам, ненавидела горбуна; все это он знал и знал также слабый характер Владимира. Страх потерять свое влияние над ним внушил ему мысль подняться на хитрость. Он так устроил тайное свидание молодого Бранчевского с дочерью экономки, что Бранчевской донесли об этом.

Страшен был гнев матери; она грозила сослать из дому и экономку, и ее дочь, и даже горбуна, за то, что он, будучи так близок к ее сыну, не предуведомил ее об угрожающей опасности.

Молодой Бранчевский испугался гнева матери и кинулся к горбуну за советами.

– Я сам, может быть, пойду по миру за ваши проделки, – в негодовании сказал горбун.

Покровитель его клялся, что не допустит до этого, что он не хочет погубить никого.

Горбун, подумав, предложил следующее: он все возьмет на себя, скажет, что давно любит эту девушку, что она его тоже любит, и что Владимир был только посредником их любви. Хитрость была сплетена так ловко, добровольное признание горбуна было так правдоподобно, что Бранчевская поверила. Казалось, все уладилось благополучно. Но раз чего-нибудь испугавшись, Бранчевская не была покойна.

В одно воскресенье, собрав множество гостей, Бранчевская вдруг объявила, что у нее в доме жених и невеста. Гости подумали, что дело идет о сыне; но к общему удивлению, она приказала позвать горбуна и дочь экономки и при всех гостях объявила им, что известная ей любовь их наконец может увенчаться счастливой развязкой. Жених и невеста так дико посмотрели друг на друга, что Бранчевская с улыбкой заметила:

– Вы, кажется, от радости одурели оба!

Горбун не верил своим ушам, он искал глазами молодого Бранчевского, но его не было в комнате. Невеста откровенно созналась горбуну, что не любит его: но он знал, что иначе изобличится обман, и решился жениться. Владимир утешал его, что даст ему денег, что не оставит его; но горбуну не нужно было никаких утешений: в первый раз в жизни его самолюбие, хоть наружно, не было уколото. Невеста была молода и хороша собой и шла за него, как всем было известно, по любви.

Одно тревожило горбуна: любовь к его невесте молодого Бранчевского.

В день свадьбы старик Бранчевский поднес горбуну право на звание купца, а Бранчевская десять тысяч деньгами.

После свадьбы горбун еще сильнее стал ревновать свою жену к молодому Бранчевскому. Он не любил ее, но мысль, что она обманывает его, что они над ним будут смеяться, делала из него изверга.

Он запирал свою жену на ключ, уходя из дому. Бил ее при малейшей тени подозрения. Жена сделалась для него источником страшных мучений; он проклинал свою жизнь.

Наконец силы его оставили: он открыл свои страдания Бранчевской, дав такой оборот своей ревности, будто сын ее действительно влюблен в его жену.

Мать снарядила своего сына в столицу рассеяться и послужить. Горбун вздохнул свободно, но не надолго. Жена его сделалась беременна. Он, как тень, следил за ней с первого дня брака и знал, что измены не могло быть… а между тем дикое подозрение терзало его. И он подвергал жену свою страшным мучениям, чтоб выпытать роковую тайну; но бедная, невинная женщина, ничего не могла сказать в свое оправдание и должна была молча терпеть беспрестанные незаслуженные упреки и оскорбления.

Горбун, казалось, находил наслаждение мучить свою жену, которая, наконец, прямо объявила ему, что ненавидит его.

Спустя неделю ему случилось уехать на несколько дней по делам. Желая положить разом конец своим страданиям и опасаясь за участь своего ребенка, если он останется на руках горбуна, несчастная женщина решилась бежать в дальний уездный город к своей матери, которая уже давно была сослана из дома Бранчевских по проискам горбуна.

Но она не доехала до своей матери. Почувствовав приближение родов, ускоренное ездой на телеге, она приехала к бабке, Авдотье Петровне Р*, и там родила сына, который и был подкинут Тульчинову.

Возвратясь домой, горбун чуть не задохся от злобы, узнав, что его жена уехала. Не желая огласить свой позор, он тотчас же поскакал в город и стал разведывать.

Он застал жену свою уже в бреду; через два дня она умерла; о ребенке сказали ему, что она выкинула мертвого.

Горбун был потрясен криками своей жены и даже на минуту почувствовал было свою вину; но в бреду у несчастной вырвалось имя молодого Бранчевского, – и горбун снова закипел враждой.

Похоронив ее, он возвратился вдовцом домой.

Глава IV
И друг, и враг

Спустя год после описанных событий в семействе Бранчевских произошли большие перемены.

Бранчевская держала себя слишком гордо со своими соседями. Один только дом графа К* пользовался ее расположением. Граф был стар и богат. У этого графа вдруг умер брат-вдовец и поручил ему единственную шестнадцатилетнюю дочь свою – Сару. Сара была воспитана отцом, который безумно любил и баловал ее;

Граф К* заохал; он приехал к Бранчевской за советом, Что ему делать с сиротой. Бранчевская решилась взять ее к себе. Приготовили комнату, и по озабоченному лицу Бранчевской горбун понял ее цель. Явилась и Сара. На вид ей казалось больше шестнадцати лет; она была высока ростом, с пышными плечами, с гордым, но живым взглядом. Лицо у ней было правильно; ресницы как бархат; глаза черные и блестящие, которых форма беспрерывно менялась: они то суживались, то делались огромными; нос тонкий, но ноздри его раздувались, как у арабской лошади при малейшем порыве гнева; губы тонкие, совершенно женской формы; волоса и брови черные; цвет лица, белизны и нежности необыкновенной; казалось, как будто в ней не было ни одной кровинки. Вообще в ее взгляде было что-то смелое и холодное.

Не зная противоречия своим прихотям, она скучала в обществе стариков, которые сильно ластились к ней. Но еще более тяготила ее Бранчевская: Сара решительно не могла выносить власти женщины. Притом она, может быть, догадывалась, какие виды имела на нее Бранчевская. Сделать все наперекор ей было, кажется, главной задачей Сары. Нужно еще заметить, что отец ее прожил все свое состояние и, кроме графского титла, не оставил ей никакого наследства.

От скуки Сара иногда болтала с горбуном, но слишком часто оскорбляла его своими насмешками и презрительным обхождением. Так как он имел неограниченную власть в доме, то она иногда и смягчала свой голос, прося его исполнить какой-нибудь каприз свой; но ее просьбы скорее походили на приказания. Горбун чувствовал что-то странное; он ненавидел Сару за ее оскорбительное обращение с ним, но ей стоило сказать одно ласковое слово и он исполнял ее волю. У него был тут и расчет: он ясно видел, что Бранчевская готовит Сару в невестки, и побеждал в себе злобу для будущих целей своей жизни. Он видел, что характер Сары слишком надменен, что, раз потеряв ее расположение, трудно будет его приобресть, жизнь его в доме Бранчевских с каждым годом была выгоднее.

Сара не стесняла себя ни в чем. Она часто вставала до рассвета и, накинув легкий капот, бегала по саду. Горбун часто по целым часам, не переводя дыхания, следил из своего окна, выходившего в сад, как она гонялась за бабочкой, не обращая внимания, что длинные ее волосы падали по плечам, что грудь ее раскрывалась. Бегая и прыгая, как дикая молодая лошадь на воле, она не сконфузилась бы, если б даже заметила горбуна… Рост и миниатюрные нежные черты горбуна были обманчивы: она считала его еще мальчиком.

Горбун в первый раз в жизни видел женщину красивую, молодую и до такой степени странную.

День был летний, солнце весело горело и жгло все, что попадало под его лучи. Старые господа отдыхали после обеда в своих покоях; а Сара, набегавшись в саду и раскрасневшись, усталая, лажала раскинувшись на креслах в зале, где обыкновенно горбун занимался своими делами и счетами. Ему давно уже было передано управление всем имением.

– Я хочу ехать верхом! – повелительно и небрежно сказала Сара, как будто разговаривая сама с собой.

Горбун, склонив голову к бумаге, поминутно искоса поглядывал на Сару; при ее словах он заботливо перевернул лист.

– Ты слышишь, я хочу ехать верхом! – с сердцем повторила Сара.

Горбун закусил губу и спокойно произнес:

– Мне никто не давал приказаний исполнить, желание ваше – ехать верхом!

Сара вспыхнула, ноздри ее расширились: казалось, пламя было готово вылететь из них.

– Какое тебе дело до приказаний других! Я хочу, я приказываю! – надменно закричала она.

– Я не выполню ваших приказаний, – отвечал глухим голосом горбун, побледнев.

Сара вскочила, с презрением оглядела его с ног до головы и засмеялась.

– Тебя заставят, урод! – гордо сказала она и выбежала из комнаты.

Бранчевская, видя избалованный характер Сары, решилась исправить ее, надеясь на свое влияние и твердость воли. Она отказывала ей во всех удовольствиях, которые могли бы усиливать ее смелость, и думала, что этими лишениями сделает из своенравной Сары послушную невестку. И на этот раз просьбы Сары остались тщетны. Сара в ярости убежала в свою комнату и расплакалась. Но скоро она перестала плакать, тщательно вытерла слезы и дала себе слово во что бы то ли стало сегодня же ехать верхом! Она вбежала в залу, как будто ничего не произошло между ею и горбуном, вертелась, прыгала и вдруг, тяжело вздохнув, сказала, как будто самой себе:

– Если б мне подвели теперь оседланную лошадь, я бы…

Она остановилась и лукаво посмотрела на горбуна. Он вздрогнул и поспешно спросил:

– Что бы вы сделали?

– Я?.. Я дала бы поцеловать палец своей перчатки! – с гордостью отвечала Сара.

– Если я вам достану лошадь? – робко спросил горбун.

Сара залилась смехом и забила в ладоши. Горбун побледнел и глухо спросил:

– Вы исполните ваше обещание?

– Беги! – повелительно сказала Сара и продолжала смеяться.

Через час верховая лошадь, оседланная по-дамски, стояла под горой у старого сада. Горбун держал ее под уздцы и тревожно, ждал. Беговые дрожки стояли невдалеке, и лошадь, привязанная к дереву, махала хвостом, отгоняя мух, и рыла копытом землю.

Шелест послышался в кустах, и Сара, как привидение, явилась перед горбуном. Она надела сверх своего белого платья длинную белую юбку; на голове ее была черная шляпа с широкими полями, на которой с одного боку приколоты были два черных пера. Черные ее волосы, заплетенные в косы, висели и колыхались на ее гибком стане.

Горбун остолбенел; он испугался своей смелости. «Что если узнают?» – подумал он; но Сара уже схватилась за ручку седла и быстро спросила:

– Как же я сяду?

– Я вас подсажу, – робко отвечал горбун.

– Не хочу! – с сердцем возразила Сара, потом вдруг засмеялась и повелительно сказала: – Нагнись!

Горбун нагнулся. Сара вскочила на его спину, ловко села в седло и, не дав очнуться горбуну, ударила его хлыстом по спине, потом стегнула свою лошадь и понеслась, как стрела.

Горбун с секунду не мог встать с колен; когда он поднял голову, белое платье, Сары едва виднелось. Он в отчаянии кинулся на беговые дрожки и пустился за ней.

Прогулки такого рода стали повторяться все чаще и чаще. Сара требовала, чтоб горбун ездил с ней тоже верхом; но, убедившись, что это невозможно, она придумала другое средство: одела его в женское платье и в этом наряде посадила на дамское седло. Как дитя, тешилась Сара своей выдумкой, и звучный смех оглашал лес; маленькими своими ручками поправляла она горбуну волосы и не спускала с него глаз, называя его нежными именами. Горбун молчал и прямо глядел ей в глаза. В тот вечер Сара была весела до безумия.

– Послушай меня, красивая моя подруга, поедем-ка к моему дяде, я хочу видеть Алексиса.

Так звала она молодого человека, который был дальним родственником старому графу и жил у него.

Горбун в испуге посмотрел на Сару и робко заметил, что слишком далеко.

– Я хочу!

И Сара ударила по лошади и понеслась во весь опор. Горбун едва держался в седле, скача за нею, и жалобным голосом кричал:

– Боже мой, вы меня погубите!

Сара сдержала лошадь и повелительно сказала:

– Хорошо, я не поеду, ты поезжай вперед и скажи Алексису, что я хочу его видеть!

Горбун указал на свое платье и отчаянным голосом спросил:

– Как же я могу так ехать?

– Вот хорошо! Ты думаешь, что ты не хорош? – насмешливо спросила Сара.

– Будут смеяться… я в таком наряде!

– Неужели ты думаешь, что есть платье, которое может тебя сделать смешнее, чем ты есть? Вздор! Я хочу, чтоб ты именно в этом платье ехал. Мне скучно; я хочу, хочу, видеть Алексиса! – с горячностью кричала Сара.

Горбун побледнел и умоляющим голосом сказал:

– В другой раз, ради бога, в другой раз!

– Нет, я хочу сегодня, сегодня его видеть, – закричала Сара.

Горбун заплакал. Сара стала смеяться, думая, что он нарочно плачет, чтоб рассмешить ее, но горбун рыдал не шутя. Отчаяние его с каждой минутой возрастало. Он начал рвать с себя платье, судорожно сжимал руки и, наконец, стиснув зубы и застонав, рухнулся с лошади.

Сара испугалась, она соскочила с лошади и, дрожа, смотрела на горбуна, валявшегося в судорогах по земле.

– Не нужно, я не пошлю тебя! – кричала Сара, в досаде топая ногою и в то же время заливаясь горькими слезами. Ей стало жаль горбуна, она опустилась на колени и, взяв его за руку, ласково сказала:

– Встань, нам пора ехать домой! Но горбун лежал без чувств.

– Боже мой, что это такое! – в отчаянии сказала Сара, глядя на горбуна.

Ей стало страшно; она осмотрелась кругом: лес был густой, все, было тихо, только шумели деревья да щебетали птицы; горбун, как мертвый, лежал у ее ног, Сара не знала, что делать; рыдая, села она на свою лошадь и медленно поехала прочь, продолжая плакать. Но вдруг она ударила лошадь и ускакала.

Через полчаса горбун очнулся; он долго не мог собраться с мыслями, но, увидав платок, забытый Сарой, вдруг вспомнил все; в отчаянии кинулся он на лошадь, и его дикие крики наполнили лес: он звал Сару. Но в лесу ее не было. Он вспомнил, что она хотела ехать к дяде, и поскакал туда, но там никто не видал ее. Горбун поехал домой, весь дрожа от страху. Радость его была неописанная, когда, подъезжая к тому месту, откуда они обыкновенно отправлялись на свои прогулки, он увидел лошадь Сары.

Успокоившись, горбун пришел домой и с месяц не выходил из своей комнаты: он захворал.

Сара скучала без него: некому было исполнять ее прихоти, – и раз двадцать посылала она узнавать об его здоровьи.

Наконец горбун вышел из своей комнаты. Сара, не дав ему опомниться, таинственно сказала;

– Любишь ты меня?

И глаза ее страшно расширились и устремились на горбуна, еще слабого и бледного. Он задрожал и глухо пробормотал:

– Я… Я очень предан…

– Ну, хорошо, хорошо! – перебила она и, слегка покраснев, объявила горбуну, что желает переслать письмо к Алексису, что она умирает с тоски и что хочет выйти замуж за Алексиса.

Горбун с этого дня превратился в их почтальона. – Он совершенно изменился, обращал больше внимания на свой туалет, сделался заступником угнетенных, наказывал притеснителей, и имя его стало повторяться с благоговением во всем околотке.

Через несколько времени Бранчевская принялась пересматривать свои сундуки; горбун понял, что время приближается.

Он объявил Саре, что владеет страшной тайной, которая касается до нее. Она требовала, чтоб он сказал эту тайну.

– Нет, я даром не скажу. Что вы мне дадите за это? – спросил горбун.

– Как ты смеешь говорить мне такие вещи! Я сама не хочу знать твоей тайны! – гордо отвечала Сара.

Но через минуту она снова умоляла горбуна открыть ей тайну.

– Я тебе дам все, что ты хочешь, только скажи!

И Сара сложила руки и умоляющими глазами смотрела на горбуна.

– Позвольте мне поцеловать вашу руку, – скороговоркой сказал горбун.

Сара засмеялась и гордо протянула ему свою руку. Он жадно поцеловал ее.

– Говори же, скорее! – нетерпеливо закричала Сара, и глаза ее расширились.

Оправясь от волнения, горбун таинственно произнес:

– Скоро приедет… ваш… жених.

– Ха, ха, ха! Да я эту тайну давно уж знаю: я догадалась с первого же дня, зачем меня сюда привезли.

Горбун оторопел и поспешно спросил:

– Вы согласны за него выйти?

– Если понравится, выйду.

– А ваш…

Сара погрозила пальцем горбуну и убежала.

Горбун заметил, что Сара стала гораздо холоднее к Алексису и чаще ссорилась с ним; реже писала к нему; но зато он писал к ней по два письма в день.

Наконец наступил день, когда молодой Бранчевский возвратился из столицу. Немногое было нужно, чтоб он влюбился в Сару: она обходилась с ним холодно и строго, явно отдавая предпочтение Алексису… Бранчевский приходил в отчаяние…

Родители ждали, чтоб их сын сам попросил руки Сары; так и случилось. Молодой Бранчевский, наскучив разыгрывать жалкую роль перед своим соперником, просил позволения жениться на Саре.

Старуха Бранчевская, важно усевшись в кресла, призвала Сару и покровительным тоном объявила ей радостную весть, что Владимир Григорьич просит ее руки.

Сара уже была предуведомлена об этом горбуном; она холодно выслушала Бранчевскую и сказала:

– Я не выйду за вашего сына!

Бранчевская чуть не лишилась чувств: она не могла себе представить, чтоб бедная девушка не польстилась такой партией.

– Я хочу знать причину? – строго спросила старуха, дурно скрывая свою досаду.

– Я его не люблю! – небрежно отвечала Сара, поправляя свое платье.

– Вы безрассудная девочка! – с горячностью сказала Бранчевская.

– Разве только потому, что не люблю вашего сына! – насмешливо возразила Сара.

– Прошу вас удержаться при мне от вашей веселости; наши лета слишком неравны для шуток! – с надменностью заметила Бранчевская.

Сара поклонилась и, выходя из комнаты, пробормотала:

– Давно бы пора догадаться, что мне очень скучно с стариками!

Горбун с трепетом ждал ее у дверей. Сара все пересказала; она была весела и все твердила:

– Я разозлила ее, мне весело, мне страшно весело!

– Вы серьезно не хотите выйти за ее сына? – спросил горбун.

– Кто это тебе сказал? Я нарочно обходилась с ним холодно, чтоб он скорее посватался на мне. Мне уж слишком скучно, я хочу, чтоб мне никто не смел запрещать делать, что я вздумаю. Он богат, а? И без ее денег?