Володя подпер подбородок кулаком и представил, как сладко бы ему жилось без школы. Жил бы припеваючи, как Война. У него-то нет никаких проблем!
Глава 28
Серое сочилось сквозь окно, когда Война проснулся. Как обычно, время было около двенадцати. «Обеденный час» – любила упрекать его старушка, но спал он до обеда не из-за безделья, а потому, что не мог заставить себя лечь рано вечером, в десятом или двенадцатом часу, как все нормальные люди. Войнов Глеб засыпал только к трем ночи.
И наутро, как сейчас, просыпался разбитым, с паршивым ощущением. Нечто тяжелое поселилось в груди, что царапало и разрывало душу.
Каждое утро Война открывал глаза и видел за стеклом старые, похожие на развалины дома и затянутое пеленой небо. Каждый день одно и то же. Трущобы. Бесцветное небо. Трущобы и бесцветное небо. Это чередовалось между собой, вытесняя из огромного мира лишние оттенки.
В числе твердых правил психологии есть одно, связанное с погодой: будто на душе у человека творится то же самое, что происходит у него дома за кухонным окошком. Внутренний мир тесно связан с миром внешним – Война не углублялся в изучение наук, ему незачем это делать, он нашел эту закономерность интуитивно.
Только одного он не мог постичь ни умом, ни душой. Как люди противятся депрессии? Какими словами оправдывают то, что происходит перед глазами? Сам он чувствует себя слабым, унылым, ни на что не способным, когда на улице пасмурно. Неразумно так сильно связывать себя с погодой, особенно, если живешь в Петербурге. Но, с другой стороны, как быть счастливым в стране, где солнце не появляется целыми месяцами? Это какая-то химическая реакция в организме, и он не способен ей управлять. Если кто-нибудь сейчас крикнул, что тоже страдает, то Войне бы стало легче. Мысли о смерти являются каждый раз, когда над головой бесцветная картинка. Впрочем, день за днем.
Серое сочилось сквозь окно, и Война осознал, что до Нового года осталось пять чертовых дней. Он отбросил одеяло и сел на кровати. Болячки на голове затягиваются, но волосы в некоторых местах больше не растут. Отныне придется носить длинную прическу. Может, оно к лучшему, перестанет выглядеть как уголовник.
Он уже хотел подняться, как рядом что-то пошевелилось. Из-под одеяла высунулись две рыжие лапы с зевающей мордочкой. Рыжик тянулся что было силы, и даже выпустил когти, видно, противоборствуя сонному состоянию, но не прошло и секунды, как расслабил мышцы. Войнов Глеб потрепал питомца по мордочке. Вид перекошенных глаз вызвал у него улыбку.
– Мы с тобой одной крови. Ты тоже тот еще лодырь.
Рыжик мягко, едва слышно мяукнул, как будто ответил: «да, лодырь».
Война, накинув шорты, вышел из своей комнаты. На кухне гремели кастрюли. Старушка жарила лук и чистила над ведром картошку. Серое сочилось сквозь окно, прямо у нее за спиной, когда она подняла голову на звук скрипящего паркета. И вздохнула, заметив внука.
Эти вздохи и упрекающие взгляды не к месту. Он и сам себя ненавидит.
Война закрылся в ванной на щеколду.
За полтора месяца борода разрослась. Подбородок напоминал мочалку, из щек тоже вылезли единичные курчавые волосы. Всегда хотелось отрастить бороду, и вроде бы даже начало что-то получаться. Но свое лицо Войне все равно не нравилось. Он взял бритву, решив избавиться от поросли. Покрутил в руке. Осенила мысль, до того простая, что удивляло, как она не возникла раньше.
Рука прислонила острие к горлу так, что вниз потекла струйка крови. Мышцы вздулись, в глазах стало все расплываться. Татуировка задрожала. Война призывал себя сдержаться, но не мог, слезы душили.
Вот он – выход. Штрих под кадыком, и все. Движение, благодаря чему страдания закончатся. Ему стоит лишь провести рукой, чтобы избавиться от ненавистного лица, ненавистной жизни, от ненавистного серого мира за окном. От разочарований, которые он приносит близким людям. Одно движение погрузит в темноту, где никто и никогда не сможет потревожить. Ведь он желал этого совсем недавно. Справа налево – движение, над которым не стоит думать. Размышления только погубят дело. Максимальная концентрация, уверенность, вспышка мгновенного усилия, это все, что ему требуется.
Кровь сочилась по трапеции, собираясь в ямке ключицы. Перебравшись через кость, струйка разделилась на два направления и теперь пожирала как грудь, так и плечи.
Размышления погубят все дело, твердил Война, но в то же время не находил духа отнять у себя последнее удовольствие. Мысль о собственной смерти приносила облегчение. Ему почему-то становилось приятно, когда он представлял ситуацию со стороны. Что скажет мама, когда увидит своего сына в ванной на полу, белого как снег и залитого кровью? А старушка, его родная бабушка, которая чистит картошку на кухне и ни о чем не догадывается? А друзья? Вспомнился Жемчужный Володя. Как бы тот отреагировал о подобном известии? Жалко бедолагу. Ведь реально взгрустнет.
Капля крови звучно шлепнулась на плитку пола. Война отнял лезвие. И улыбнулся расплывающемуся отражению. Кажется, он потерял рассудок, и вместо него обрел себе друга.
Глава 29
«… Да и зачем оно, это дикое и грандиозное? Море, например? Бог с ним! Оно наводит только грусть на человека: глядя на него, хочется плакать. Сердце смущается робостью перед необозримой пеленой вод, и не на чем отдохнуть взгляду, измученному однообразием бесконечной картины.
Рев и бешеные раскаты валов не нежат слабого слуха; они все твердят свою, от начала мира одну и ту же песнь мрачного и неразгаданного содержания; и все слышится в ней один и тот же стон, одни и те же жалобы будто обреченного на муку чудовища да чьи-то пронзительные, зловещие голоса. Птицы не щебечут вокруг; только безмолвные чайки, как осужденные, уныло носятся у прибрежья и кружатся над водой.
Бессилен рев зверя перед этими воплями природы, ничтожен и голос человека, и сам человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! От этого, может быть, так и тяжело ему смотреть на море.
Нет, бог с ним, с морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь. И небо там, над скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от людей…»
Нет, Володя не выдержал. Он захлопнул книгу, несколько озлобленный, и отвернулся к стене, решив, что сон принесет ему намного больше удовольствия, нежели чтение русской литературы. Для чего он вообще взял эту книгу? Теперь сон как рукой сняло. Первое, о чем Володя подумал, когда продрал глаза, было то, что непременно нужно поспать еще. По подсчетам, он проводит в постели около одиннадцати часов в сутки. Но и что с этого? Ощущение такое, будто не спал вовсе.
Жемчужный Володя с зевком включил телефон, чтобы узнать время. Скоро обед. Вставать нужно. Но, хоть убей, делать это совсем не хочется.
Кто мог ожидать, что первые числа нового две тысячи шестнадцатого года выдадутся настолько ленивыми? Володя лежит и явственно ощущает, будто по венам его молодого крепкого тела течет слабость.
«Наверное, не следовало сбивать режим» Прекрасная мысль, однако ночью Володя не такой рассудительный. В ночи все кажется другим. Будние предметы обретают какую-то особенную прелесть, и он не может устоять перед ними. Каждый раз начинается с того, что ближе к вечеру Володя задумывается, не пора бы лечь в постель? Еще немного, обещает он себе, еще немного поиграет в компьютер и ляжет. Он заваривает кофе, кидает под губу пакетик душистого мятного табака и начинает играть. Время при таком раскладе пролетает незаметно. Только когда фонари за окном вдруг гаснут, а небо из черного цвета обретает вид синей дымчатой массы, Володя укладывается в постель. И так происходит изо дня в день.
Ладно, решил Жемчужный Володя с зевком, хватит лоботрясничать, а то так можно все каникулы проспать. Хорошо хоть Новый год не пропустил. Созвонившись с Войной по телефону тридцать первого декабря, он сначала решил, что не будет встречать праздник.
– Праздничного настроения нет, – сказал Володя, ссылаясь на свои отметки за полугодие.
– А у меня из-за погоды. Представляешь, сейчас дождь идет, – унылым голосом ответил Война и на последних словах, должно быть, поднес телефон к окну, потому что в трубке раздалось шипение. – Новый год без снега! Это шутка какая-то?
– Это Санкт-Петербург! У нас в Москве тоже зима какая-то неполноценная получается. О! Не хочешь ко мне в гости на новогодние праздники приехать? Родители до десятого числа на отдыхе.
– Нет, Володь, у меня другие планы.
– Какие?
– Буду спать. Встречу Новый год летаргическим сном, бляха муха!
– Тебе не помешало бы развеяться, – подметил Володя, заметив настроение друга.
– Нет, мне, наоборот, нужно побыть одному. Подумать кое о чем.
– О чем же?
– У меня есть идея устроить небольшое мероприятие. Что-то вроде вечеринки, где соберутся разные, но близкие по духу люди. Я лучше расскажу тебе эту идею при встрече. Она стоит отдельного внимания. – Война заинтриговал, но Володя не стал допытываться до друга.
– Ладно. Но после разговора я теперь и сам знаю, чем заняться на Новый год.
Через час позвонил Носов и пригласил на вечеринку.
– Кто будет? – поинтересовался Володя.
– Девчонки. Сотни. Тысячи, – Носов давал прочувствовать размеры празднования. – Собирается грандиозная вписка.
– Хорошо. Где будет проходить?
– В коттедже, где-то в пределах Садового кольца.
– Взнос есть какой-нибудь?
– Бутылка.
– Бутылка чего?
– Любая бутылка: водка, виски, ром или джин. Ты был когда-нибудь в кинотеатре?
– Да. Но это здесь при чем?
– Притом что вход здесь будет осуществляться тоже по билетикам. Одна бутылка, один билетик.
– Понятно. Хочешь сказать, никаких знакомых не будет?
– Тю-ю! – Носов присвистнул, удивляясь наивности друга. – Это же вписка, какие знакомые? Знакомые появляются только наутро.
И точно. Утром Жемчужного Володю знала половина коттеджа. Когда он, помятый после двухчасового сна, спустился по лестнице в общую комнату, где гремели пустые бутылки, парни встретили его, как брата. Кто-то ободрительно кивал, улыбался. Некоторых он помнил, некоторых видел впервые, но судя по самочувствию, Володя выпил с каждым. Носов заверил, что так и было. Пил без остановки. Из бутылки. На брудершафт. «Лучше бы с девчонками так получалось общаться, как с парнями!»
От зевков устал рот. Надо вставать, в десятый раз напомнил себе Володя. Без тренировок он совсем ослаб.
Повар из местной кондитерской тоже удивился его распорядку, когда Жемчужный Володя позвонил заказать завтрак в первом часу.
– Может быть, обед? – уточнил тот.
– Нет, я только проснулся. Мне бы что-нибудь легкое, например, круассаны.
– Есть свежеиспеченные ватрушки, хочешь?
– Давайте. И горячий шоколад.
– Хорошо, Володя, через десять минут все будет.
– Благодарю. – Слово «спасибо» после воспитательной колонии Володя не произносил принципиально.
Кондитерская находилась на втором этаже в его доме, и завтрак поспел раньше, чем обещали. Помимо ватрушек в большом бумажном пакете, оказалась порция глазуньи с поджаренным беконом, булочка с маком и шоколадом, мюсли и молоко. Стакан горячего шоколада дымился, распространяя по квартире сладкий запах. Для блинчиков, которые лежали в коробочке стопкой, прилагалось несколько видов заправок: творог, сгущенка и красная икра. Володя сперва обрадовался внезапной щедрости, но затем догадался, что весь завтрак, скорее всего, оплачен отцом. У родителя имелась особенность продумывать все наперед.
Позавтракав плотнее, чем хотелось бы, Жемчужный Володя поднялся в отцовский кабинет. «Обломов» ему не понравился, хоть рекомендовал сам отец. Убрав книгу в шкаф, Володя огляделся. Всюду пахло табаком. Никогда прежде ему не приходилось чувствовать себя в этих стенах так свободно. Под суровым взглядом родителя глаза отпускались сами по себе, поэтому неудивительно, что некоторых вещей он просто не замечал. Например, какой красивый вид здесь открывается из окна. Льдом Москва-река не затянулась, но поток замедлился и стал таким густым, что складывалось впечатление, будто по каналу течет темный кисель. Красная Кремлевская стена контрастировала с остальным миром, а башня и вовсе напоминала о каких-то средневековых временах.
Коровий мех приятно щекотал стопу. Володя прошелся туда-обратно, прежде чем приблизиться к рабочему месту отца. Затем залез на стул и оттянул картину. Нет. Все-таки камеры тут нет.
Убедившись в отсутствии посторонних взглядов, он совсем раскрепостился. Плюхнулся на диван и накрылся пледом. Мягкий, почти воздушный плед грел тело снаружи, а съеденный завтрак – изнутри.
Дремота одолевала. Где-то за окном грохнули часы, возвестили о второй половине дня. Жемчужный Володя повернулся к стене и засопел вновь.
Глава 30
Задыхаясь, Жемчужный Володя сделал еще один удар. Это уж последний, решил он, больше сил нет. Однако руки двигались сами по себе. Они ему теперь точно не принадлежали.
Когда тренировка дается тяжело, не следует зацикливаться на самочувствии, надо думать о чем-то отвлеченном, положительном… Володя слишком измотался, даже перенестись мыслями мочи нет. Сколько уже длится подход? Двадцать минут, тридцать? Андрюша, с кем он начинал работать в одно время, давно выдохся. Нет. Жемчужному Володе не стоит равняться на тринадцатилетнего ребенка. Тот только в нынешнем году перешел в старшую группу вместе с напарником Малышом Валерой. Чем-то эта сладкая парочка напоминает Володе самого себя с Носовым пятилетней давности, когда они были такими же полутораметровыми школьниками. Приставка «Малыш» подходила обоим идеально, но Носов прозвал так только белобрысого задиристого Валеру, чтобы чаще его задирать. Они и сейчас дурачились в ринге, будто обрабатывая удары. Носов лупил по лапе, а Малыш Валера взвывал, когда становилось слишком больно.
Тем не менее в зале остались они вчетвером, самые стойкие. Алексея Борисовича в клубе нет, а жалко. Видел бы тренер, какой подход Володя выдал! После трехмесячного перерыва в воспитательной колонии ему надо усердно работать. Володя растерял прежнюю форму, он сам знает это. И соперники знают. Вести о неудачах расходятся охотней, чем вести о триумфах, но близок час доказать: Жемчужный Володя достоин выступать на первенстве Москвы, пусть не проходил отборочные! А те, кто придерживается мнения, будто его участие несправедливо и за него договорился тренер, смотрите, как он тренируется! После этого дальше размышляйте о справедливости, если сможете! Сильнейший не должен пропускать первенство просто потому, что во время отборочных сидел в тюрьме!
Задыхаясь, Володя сделал еще один уклон. Все, решил он, больше не может. Воздуха не хватает. Нужно отдышаться, хлебнуть воды. Лучше остановиться. Но если сделает это, то нарушит главное правило упражнения. А это будет означать, что ничего не вынесет из сегодняшней тренировки. Володя высокий, но худой, у него нет той мощи удара, как у соперников из весовой категории. Зато имеются длинные руки и уникальная техника, и для ее идеального исполнения требуется скорость и выносливость. «Важную роль в быстроте движений играют волевые усилия боксера, его психологическая настроенность» – просвещал Алексей Борисович. Именно поэтому Володя уже полчаса колотит круглую грушу, которая расположена на уровне плеч и прыгает, точно помпончик. Из-за пружины скорость у снаряда развивается такая, что если Володя вдруг зазевается, то без каких-либо проблем отправится в нокаут в ту же самую секунду. Нокаут от груши, не это он собирается доказывать!
Задыхаясь, Володя сделал еще один удар. Затем уклон. Удар, уклон. Удал, удар, удар. Сколько их насчитывалось, сотни, тысячи? Казалось, от соприкосновений не только крошится кулак, но и сотрясаются внутренние органы. Пот летел каплями с локтей. Иногда капля бежала по губам, и тогда Володя слизывал ее. Ядреная, точно соль, но хоть какая-то влага – глотка совсем пересохла.
Либо у него в голове возникли звуки, либо это действительно пищал секундомер.
– Шестьдесят минут ровно! – заявил Андрюша.
– Новый рекорд? – крикнул Носов из глубины зала, но на ответ у Володи не нашлось сил.
Стены шли кругом, стоило остановиться. Сердце пульсировало, разрывало грудь. Жемчужный Володя приземлился на скамью, чувствуя невозможность стоять на ногах, хоть знал, что перед отдыхом прежде стоило бы восстановить дыхание. Носов и Малыш Валера спрыгнули с ринга, тоже закончив упражнение. Они обменивались ощущениями:
– Носов, ты бьешь слишком сильно, мне потом опять перед родителями оправдываться придется.
– Оправдываться из-за чего?
– Из-за этого! – Малыш Валера задрал шорты и указывал на синяки, темными точками разукрашивающие ногу. – Меня мамка спросила, что это такое. Пришлось говорить, будто на камни упал!
– Оригинально!
– Нет, – вмешался Андрюша, когда Носов засмеялся, – нет, его реально мамка застукала.
– Почему вот у Андрюши никогда синяков не остается? – Закапризничал Малыш Валера. Голос его ломался, и сейчас это слышалось отчетливо.
– Андрюша нормальный парень, в отличие от тебя, белобрысого, – объяснил Носов.
– А ты хуже белобрысого, Носов!
Малыш Валера напоролся бы на очередной удар, если не отпрыгнул в сторону. Но Носов не стал бегать за ним, направился к Володе.
– Как ощущения после часа долбежки?
– Дурновато. – Хорошо, кто-то вспомнил о нем. Не любитель жаловаться, Володя был готов расплакаться: только бы скорее сняли перчатки. Мышцы налились свинцом, на кистях висели невидимые двадцатикилограммовые гири. – Парни, снимите. Еще немного и они меня утащат.
– Куда утащат? – Глаза у Андрюши расширились.
– Под землю, к чертям собачьим, – ответил за Володю Носов, тоже, видимо, знакомый с чувством.
– Давайте быстрее, парни!
Андрюша стал расшнуровывать левую перчатку, а подскочивший Малыш Валера – правую. Подперев стену плечом, Носов со вздохом сказал:
– Эх, Володя, выдал бы ты лучше такой подход два месяца назад! Все было бы иначе. – Вопросительно поднятая бровь заставила его объясниться: – Я про тот случай в «Репутации».
– Так я надеялся, что ты со всеми разберешься.
– Разобрался бы… – Носов наигранно поработал челюстью, – … если бы уродцы не пустили в ход холодное оружие. До сих пор что-то хрустит.
Володя почувствовал к Носову что-то вроде омерзения. Они дружат пятнадцать лет, но не замечать его порочную натуру иной раз просто невозможно.
В тот вечер, когда у Володи хлестала кровь из брови, а Войне размозжили об голову бутылку, Носов остался цел и невредим. У того была лишь покрасневшая щека, точно кто-то влепил пощечину. Драка закончилась, Володя с трудом поднялся на ноги. Он был весь в грязи, потому что катался по земле, как долбаная сороконожка. Война выглядел убитым. Капот машины, на котором он лежал, носила следы вмятин и ударов. Но даже Война потихоньку скатывался, предпринимая попытки встать на ноги. А Носов в это время горбатился у стены, обеими руками прикрывая правую сторону лица. «Кастет, – сказал тогда Носов с отвисшей челюстью, едва сдерживая слезы, – мне двинули кастетом». Выглядело правдоподобно, но, сказать честно, Володя ни разу не заметил Носова в драке.
Андрюша без каких-либо проблем справился с перчаткой, а Малыш Валера сопел, упирался ногами в скамью, пытаясь стянуть ее силой. Он отлетел кубарем, когда та соскользнула с руки. Ребята захохотали, но Жемчужный Володя слишком устал, чтобы смеяться. Он поднялся, поблагодарил парней, поблагодарил зал, скинул мокрую одежду, когда оказался в раздевалке и, подпоясанный полотенцем, направился в душ. В душевой комнате пахло шампунем. После зальной духоты даже дешевый шампунь с морской свежестью казался приятным ароматом.
Сперва Володя включил горячую воду, она уняла боль в мышцах, а затем переключил на холодную. Кожа стала гусиной. Чтобы не замерзнуть, он прибавил тепла. Пар летел вверх, и, понежившись минутку, Володя выключил горячую воду совсем. Обжигающие как лед капли ударили в грудь такой ошеломительной силой, что Жемчужный Володя даже взвизгнул.
Зато когда он, свежий и еще несколько дурной, вернулся в раздевалку, приземлился на лавку, запрокинул голову – наступило блаженство. «Людям не нужны наркотики, когда есть контрастный душ после тренировки». Из форточки, под самым потолком, тянулись белые, точно паутина, клубы морозного воздуха.
Спортсмены влетели в раздевалку, как обезьяны, с танцами и улюлюканьем. Хорошо, что Володя заранее надел штаны.
– Ничего, поработаем на лапе во вторник! – Носов швырнул перчатки в спортивную сумку.
– Он не придет, – сказал Андрюша.
Все взорвались смехом, кроме Малыша Валеры.
– Приду, – упрямо, ломающимся голосом прогнусавил он.
– У него другие дела, – продолжал Андрюша, – ему не до тренировок.
– У меня нет других дел, кроме тренировок. – Светлые волосы у Малыша Валеры торчали в разные стороны. Он вытер их полотенцем. – Сейчас же каникулы. Мы с Володей к Москве готовиться будем. Правильно, Володь?
Не успел Жемчужный Володя ответить, как ребята прыснули опять. Носов смеялся громче всех:
– В каком весе выступать будешь? В бараньем?
– В бараньем… – повторил Малыш Валера, почесывая макушку. Каждый раз, когда его оскорбляли или он просто чего-то не понимал, Малыш Валера долго-долго думал над ответом. – Такого веса нет. Я знаю, что вторую наилегчайшую называют «весом мухи». Еще есть «вес петуха». Это твоя категория, Носов!
– Моя? – Носов аж взвизгнул от удивления. – Уверен?
– Уверен! – выпалил Малыш Валера как можно наглее. На расстоянии он чувствовал себя уверенно. Но как только увидел, что Носов направился к нему, завопил: – Перестань! Я имел в виду пятьдесят четыре килограмма! Я не называл тебя петухом! Это легчайшая категория! Я пошутил, Носов! ПОШУТИЛ! АЙ, БОЛЬНО!
Жемчужный Володя надел кофту и снял куртку с крючка, но уходить пока не спешил. Он наблюдал, как Носов награждает Малыша Валеру точечными ударами по ногам, где находятся нервные окончания и старые синяки.
– Ну, будешь еще борзеть? – спросил Носов.
– Нет, никогда! – визжал Малыш Валера. – Ни за что!
– Клянись.
– Клянусь, Носов, клянусь!
Носов победоносно выпрямился, направился назад.
– Клянусь твоим носом, – пробубнил Малыш Валера, но сделал это ровно так, чтоб все услышали его слова.
– Ты что-то сказал? – на носках повернулся Носов.
– Нет, ничего!
– Смотри мне.
Как только Володя понял, что представление окончено, он надел обувь и пожал спортсменам руки.
– Хорошо сегодня потренировались, – сказал ему Андрюша, – но завтра будет еще жарче. Парни из «Защиты» приедут.
«Ух ты, совсем забыл! Завтра день спаррингов. Что ж, первое ответственное дело в новом году: покажу, как боксируют уголовники! Пока отец раскатывает по снежным сугробам, мне уже приходится работать. Ну и кто здесь более занятой человек, спрашивается?»
Глава 31
А что, если организовать встречу боксеров и хулиганов, где каждый будет вправе драться друг с другом? Ученики двух направлений смогут выяснить, какая школа драк сильнейшая. Это мероприятие будет похоже на дебош, большую и грандиозную вечеринку, в центре которой – ринг и выпивка. На ринге сможет драться любой, кто захочет, думал Война, обнимая колени под струей горячего душа.
Каждый человек выражается в этом мире, как умеет. И подобное мероприятие будет его искусством. Странным, неоднозначным, но все-таки искусством. Не у всех, в конце концов, имеются способности рисовать картины или создавать музыку. Не всякий одарен красивым голосом, чтобы завывать под гитару у костра, или математическим складом ума, чтобы стать профессором наук. Ровно как и не всякий наделен талантом в драках.
Кто бы что ни говорил, но и для драк нужны определенные задатки. Иной раз самый успешный спортсмен может повалиться от руки первого встречного хулигана, если столкнутся они где-нибудь в подворотне, где и темнота, и отсутствие бинтов на руках, и бессмысленность происходящего будет являться привычным обстоятельством для одного, и непривычным для другого.
Для драк, так же как в искусстве, весомую роль играют не навыки, которых человек нахватался со временем, а его талант и характер. Часто случается, что на исход боя влияют душевные качества дерущихся. Неуверенный в себе мальчик никогда не сможет задать тон противостоянию, а мягкий и добродушный – взорваться и проявить бесовскую злость. Если у парня тонкая душевная организация, он не сможет отпинать противника ботинками, когда тот свалится на землю, и тем самым закончить драку, просто потому, что слишком чувственен по своей натуре. Такова природа. Ему больше сгодится роль примерного юноши: будет ходить по аллее, нюхать цветы и читать книги. Такой человек не рожден для драк. А вот Война рожден.
И на дебоше соберутся такие же, как он, скандальные и непокорные, под эгидой «Ненависть навсегда».
Сердце так сильно прыгало в груди, что он опомнился на минуту. Горячие капли барабанили по шее и спине. Война поднял голову, и вода омыла его лицо. Подумать только, он мечтает, как самореализоваться за счет ненависти. Думает, как развить ту темную часть души, от которой обычный человек старается всячески оградиться. К чему это может привести? Ни к чему хорошему. Если желает положить страданиям конец, ему нужно отказаться от подобного мышления, иначе оно поломает его жизнь окончательно. Событие, произошедшее вчера вечером тому доказательство.
Он решил записаться на секцию бокса. Боксерский деревянный зал, увешанный вымпелами и пожелтевшими плакатами, выглядел старым и неухоженным, как и все в Петербурге. В тренерской комнате сидел такой же внешности дедок. Цвет спортивного костюма контрастировал с его белой, будто покрытой снегом головой. Следующие десять минут он засыпал Войну вопросами.
– Рассказывай, шалопай, не стесняйся: ты когда-нибудь дрался?
– Приходилось.
– Вижу. – Он прищурился. – Как часто приходилось? Отхватывал? Раздавал? Что чаще всего?
– Раздавал.
– Шрам на переносице тогда откуда?
– Этот случай исключительный.
– За бабой какой-нибудь волочился? – По вылезшей у Войны улыбке, дедок понял, что попал в самое яблочко. – Все проблемы из-за баб! В постель-то хотя бы ее затащил?
– Нет.
– Тьфу, тоже мне волокита! – Дед расправил руки, показывая на себя самого. – Вот когда дед Петро с военных сборов возвращался, его целая толпа девок встречала! Как думаешь, со сколькими я переспал?
– Со всеми? – предположил Война, заметив заносчивость дедка.
– Ни с одной, – ответил тот на удивление переменившимся голосом. – Всех прочь отослал, понимаешь? В том возрасте у меня были максималистские взгляды на жизнь. Младший сержант, статный, молодой, я не позволял к себе притрагиваться, вследствие чего дуры-то в меня и повлюблялись. И знаешь что? Теперь я жалею! – Шепот закончился, глаза вновь вспыхнули озорством. – Да, представляешь, жалею! Надо было трахнуть каждую! Сейчас я, конечно, так бы и сделал, жаль, возможности нет!
Война рассмеялся. Дедок зашелся в самодовольной улыбке и наконец перешел к делу:
– Надевай перчатки, сейчас испытаем тебя.
Тогда они переместились в общий зал, где тренировочный процесс шел полным ходом. Парни отрабатывали удары на грушах, спаринговались, прыгали через скакалку и поднимали железо.
– Эй, Амир! Иди сюда, шалопай!
– Ну, Петр Петрович, – плаксиво отозвался боксер, – я ведь просил меня так не называть. У меня есть прозвище – «Борода».
– Ах. Да. – Дедок повернулся к Войне и объяснил: – Оболтус взял себе такое глупое название из-за того, что рекомендует носить противнику бороду, якобы скрыть покрасневшую от ударов челюсть. Короткий прямой удар – его излюбленное движение. Не отводи глаз, следи за правой рукой, предупреждаю заранее!
Амир с откровенной ухмылкой стукнул друг об друга перчатками и прыгнул на ринг, с грацией кошки вильнув под канатами. Ловкий, жилистый, боксер казался одинакового с Войной роста, но плечи имел мощные, как у быка.
Зато у меня пресс рельефнее, подумал Война, забираясь на ринг. Соперничество с сильнейшими приносит много синяков, но и опыта тоже. Если он будет, как раньше, драться возле клубов или пивных, то многому не научится.
Помнится, в любом противостоянии Война выступал первым номером, но теперь все переменилось. Никогда прежде он не оказывался в подобной ситуации. Боксер гонял его по рингу и, отражая любую попытку контратаки, наносил болезненный тычок по корпусу. Иногда бил по блоку в уровень головы, тоже весьма ощутимо. Не прошло и двух минут спарринга, как у Войнова Глеба начали отниматься руки. Он пытался двигаться, но скорости у противника было больше.
После короткой передышки, во время которой удалось поразмыслить над тактикой Амира, Война начал поднимать руки выше обычного, провоцируя на удары по корпусу. Логика простая: раз у противника успешно проходили атаки в нижнем ярусе, то он повторит их и во втором. Бокс – это не только соревнование физических сил, но и игра разума, тактики и дисциплины. Своего рода шахматы, только спорт более корректный, потому что вместо пешек, ферзей и королей рубишься ты сам. Война рассчитывал, что противник сочтет его за испуганного мальчика, остерегающегося коронного удара. Рассчитывал также, что раз открыт корпус, то Амир пустит перчатку именно по корпусу. Прямого удара в челюсть, когда там вроде бы имелся блок, Война никак не ожидал. Ноги по инерции совершили пару шагов назад, зрение раздвоилось. Деревянные стены, канаты, противники. Глаза выдавали одинаковую информацию, но не складывали детали в одну общую картинку. Война чувствовал зубами капу, мягкую, резиновую. А еще этот омерзительный вкус крови.
Потом спортсмены, накинувшись с двух сторон, еле оттащили его от боксера. Амир сидел на полу, не то испуганный, не то отсутствующий. Его черные перчатки, минуту назад рассекающие воздух, как камни, покоились на настиле ринга, спокойные и бездвижные.
– Хватит, мужик, – кричал кто-то слева, оттягивая за руку, – хватит, успокойся!
Война стянул перчатки и бросил их наземь. Да, он погорячился, но также быстро осознал это.
– Извини, я тебя не сильно ушиб?
Опомнившись, Амир выплюнул капу.
– Да ну тебя нахрен! – Как только заметил протянутую руку, он что-то злобно пробормотал на арабском языке и поднялся без посторонней помощи. – Зла я на тебя не держу, но ко мне больше не приближайся. Ты – черт!