– Это я одному партак во всю спину набил, он меня килограммом куриного дерьма отблагодарил. – Володя, скорчив лицо, протянул пакет. – Дарю тебе, Война, мне это все равно на воле не понадобится.
Из-за того, что пакет был забит под завязку, его следовало открывать как можно аккуратнее – иначе одно неловкое движение, и вся койка окажется в зловонной смеси. Онемевшие пальцы плохо слушались, но спустя минуту Войнов Глеб справился. Вонь тухлых морепродуктов распространилась по воздуху, отчего Володя натянул майку на нос, но Войну подобными штучками не напугаешь. Под звон цепей он отправил горсточку в рот. Некоторая часть порошка попала на язык, и язык начало сильно жечь. Война поскоблил зубами, выплюнул лишки, стало легче, но в то же мгновение ощутил прилив слюней к губе. Плюнул еще раз. Как же давно он не испытывал этого ощущения! Десну щипало, по голове пробежал ветерок.
Самое неприятное в шпаке, из-за чего его все не любят, это своеобразный резкий душок, но он пропадает, как только отправляешь горсть под губу. Главное, не глотать слюну, напомнил себе Война.
Володя посмотрел на время, затем в окно. Светать пока не собиралось. Он вздохнул.
– Два часа до подъема.
– Уфпеем есе отну? – с трудом проговорил Война.
– Успеем еще одну? – Прищурился Володя. – Ты про татуировку?
– Та.
– Если тебя тошнить не будет, то без проблем.
Выражая готовность, Война снял майку, стукнул себя по груди.
– Коли.
На этот раз удары швейной иглы беспокоили не так, как раньше. Слабость разливалась по телу, рукам, животу и в особенности ногам. Это, видимо, и приглушало боль. Для полного блаженства не хватало только растянуться на кровати.
Когда Володя объявил, что завершил, Война плюхнулся на койку, даже не глянув на свою новую татуировку. Продремал он как минимум несколько часов, потому что, открыв глаза, удивился изменившейся обстановке. Стало светлее. Володя мерил комнату нетерпеливыми шагами, озираясь на дверь. Своего он дождался: в определенный момент дверь грохнула, будто ее выбили с ноги.
– На выход, с вещами! – Жемчужный Володя сразу же шагнул за порог, но Дежурный не уходил. Набрав полные легкие воздуха, он склонился над Войной и заревел: – НА ВЫХОД, ОБА, БЕГОМ!
Глава 18
Черное рассветное небо бурлило, когда Война стоял у ворот, обратив лицо к воле. Пытаясь принять факт, что он вышел из ворот, в которые провели пару месяцев назад, он, точно потерянный, обвел взглядом деревья, тучи, дремлющих на фонарях ворон, и обернулся. Проволока оплетала верхнюю часть забора. Непривычно осознавать, что эти колючки ограждают не весь мир, как раньше, а наоборот – тот злосчастный клочок земли, полного брани и жестокости.
От мороза жгло ноздри.
Чем пахнет воля? Война совершил вдох, способный, кажется, разорвать его легкие. Воля, она пахнет, как весна: свежестью, благодатью, вдохновением. Безграничными возможностями. Ожиданием некоторого счастья, светлого и чрезвычайно близкого. Но в то же время смешанного с растерянностью перед неизведанным будущим, опустошенностью. Столько всего ужасного произошло. И сколько будет хорошего впереди, подсказывал внутренний голос.
Дыхание отдавалось паром. На улице не было ни малейшего движения, и Война не совсем понимал, зачем его выставили так рано. Еще даже семи утра нет. Дежурный, не позволив ни умыться, ни позавтракать, чуть ли не пинками гнал до контрольно-пропускного пункта, но к чему эта спешка?
Припаркованные машины покрылись инеем, еще зеленая в некоторых местах трава опушилась морозной коркой, грязь под ногами застыла. При виде бело-синего бобика в памяти у Войнова Глеба всплыла небывалая жара летних дней, когда его только привезли отбывать срок: зной солнца, крутящаяся в воздухе пыль. Зелень деревьев, и первые желтые листья, шуршащие по асфальту. Что теперь от них осталось? Ничего, кроме грязи. А между тем прошло три месяца. Подумать только: три месяца. Срок небольшой, но как сильно все изменилось! Сам он тоже. Если раньше считал себя мелким хулиганом, то теперь он едва ли человека не убил. Он уходил Глебом, а вышел – Войной.
Вороны подняли оглушительный крик, вспорхнув с деревьев, когда рыжый зверь выпрыгнул из сумки. Война опустился на корточки и приласкал котенка. Пушистая шерсть послушно разглаживалась под ладонью.
– Я же обещал, что заберу тебя с собой. Вот мы и выбрались, слава богу.
Война теребил Рыжика за ухо, а тот грыз его палец, причиняя боль и без того ушибленной руке, когда из контрольно-пропускного пункта вышел Жемчужный Володя, одетый непонятно во что. В классическом костюме, с галстуком, как адвокат, он держал спортивную сумку наперевес. Разве что стриженная кружком голова выдавала в нем преступника. Пройдя несколько шагов, Володя сбросил все шмотки на землю и расправил руки:
– Вот она какая. Вот она – ВОЛЯ!
Глава 19
На прилавке помимо высоких, цвета венозной крови сапог находились невзрачные и абсолютно убитые кроссовки, будто бы только что снятые с чьей-то ноги. Здесь же лежали зеленые с блестками тапочки. И это был весь выбор обуви у мужчин, проживающих в ста километрах от Москвы. Далее в ряд тянулись женские туфли.
Война взял и покрутил темно-красный сапог. Тяжелый, хорошо прошитый, с толстой подошвой и металлическим носком. Чем-то похоже на армейские берцы, которые носил Повислый, только название интереснее. «Гады» – гласила надпись на бирке. Во всяком случае, это лучше, чем нынешняя пара. Пошевелив пальцами, Война ощутил прилив свежего воздуха к стопе. Смотреть на дырку в районе мыска не хотелось, уже надоело. Ему давно следовало купить новую обувь, но если летом в этом необходимости не было, то теперь, когда на улице крепчает минус, а в кармане теплится зарплата после трехмесячного срока, тянуть с покупкой нет смысла.
Но, черт побери: не женскую ли модель он крутит в своей руке, в конце концов? Может, какой-то олух выбирал своей девушке сапоги и, перепутав местами, поставил их в мужской ряд?
Война решил, что спросит совета у Володи.
Тот тем временем уже что-то примерял, спрятавшись за шторкой. Понять можно, в пиджаке Володя представляет смешное зрелище. Особенно рядом с таким бандитом, как Война, одетого в спортивные штаны. Прохожие всю дорогу косились на них двоих, а когда вошли в секонд-хенд, у продавщицы чуть глаза не вылезли. «Он представляет мои интересы» – чесался язык у Войнова Глеба, но вслух ничего не сказал.
Кожа сапога переливалась на свету пестрыми оттенками. Не то красный, не то бордовый. Нет, ему определенно нужен совет, прежде чем надевать это на ногу.
Война поставил сапог на тумбу и двинулся вдоль рядов одежды. Джинсы, брюки, спортивные штаны – все имелось в таких количествах, что дня сосчитать не хватит. По правую сторону целая стена была завешана кофтами. Некоторые вязанные, иные тряпочные. Одни с рисунками, другие – однотонные. С капюшоном, укороченными рукавами, завязками, на молнии и без молний. Тут же находилась табличка, указывающая, что килограмм одежды стоит шестьсот рублей. Дорого ли это, Война не знал. Но понял, что сейчас узнает, обнаружив Володю с кучей тряпок в руках. Тот был в разноцветной рубашке.
– Как тебе стиль, Война?
– Ты опять рубаху примеряешь?
– Почему: опять? Эта же совсем другая. Разноцветная!
– Вижу. – Не заметить этого мог разве слепой, да и у того бы в глазах запестрело. Полсотни цветных полос рассекали Володю от шеи до пояса, чем-то напоминая моду восьмидесятых годов. – Ты как из Бременских музыкантов.
– Значит, беру, – самодовольно заявил Жемчужный Володя, и не успел Война спросить про сапоги, как тот вновь скрылся за шторкой.
При виде этих гор одежды больше всего удивляло то, что на каждого здесь найдется какая-нибудь вещичка. Такая вещичка, которая позволит человеку выразить свою индивидуальность, подчеркнет как личность. В колонии подобное мышление казалось немыслимым. Там все иначе. Ты просто не станешь воспринимать своего ближнего, когда он выглядит как сотня других зеков. Да стоит ли удивляться? Их заставляли ходить строем. Каждый друг за другом. Нога в ногу.
На секунду Войне захотелось как-нибудь ярко вырядиться, как фрик, в протест своему прошлому. Но благоразумие одолело.
На промежутке осенних и зимних курток висел бомбер с классической оранжевой подстилкой. В отличие от многих выставленных на продажу вещей, некоторая подержанность придавала этому куртецу своеобразное очарование – дух бандитизма. Облачившись, Войнов Глеб долго разглядывал собственный темный силуэт в зеркале. Вылитый батя. Тот тоже был хулиганом. Пусть и показывали его только по фотографиям, но эти жгучие черные волосы, одинаково курчавившиеся и на голове, и на подбородке, сыну помнились хорошо. Ни много ни мало, у него такие же. И бомбер теперь похожий.
Володя также убедил Войну взять бордовые сапоги, убеждая при этом, что ему крупно повезло встретить их в секонд-хенде. Это качественная обувь. Всемирно-известный и культовый бренд. Цена за новую пару больше десяти тысяч. Они вовсе не женские, наоборот, ботинки для настоящего сорвиголовы. Почему цвет такой? Чтобы пинать и крови не было видно.
Сам же Жемчужный Володя прикупил себе черные джинсы и настолько же черное бесформенное пальто, но совместил это с розовой кепкой, утверждая, что он художник и так видит. Пестрая рубашка заменила белую. Костюм адвоката был упрятан на дно сумки.
И тогда они, совсем уж рядовые граждане, двинулись в мир. По пути к вокзалу позавтракали беляшами, которые оказались настолько вкусными и ароматными после безвкусной баланды, что не загуди подъезжающая электричка, они опустошили бы весь прилавок.
Следующие часа полтора Войнов Глеб провел в наблюдении, как пролетают поля, леса и станции, и ликовал внутри: «ЕДУ ДОМОЙ, Я ЕДУ ДОМОЙ!» Он решил, что проведет не больше дня в Москве, переночует у мамы, а следующим утром отправится в Санкт-Петербург – город, ставший за последние годы настоящим домом. Теперь, когда поезд мчал его к семье, воображению все чаще представлялись домашние занятия. Мелкие, но такие приятные. То он грезил о горячей ванне, то о кружке сладкого кофе и завтраке в семейном кругу, где брат неумело размазывает шоколадную пасту по хлебу, а мама наблюдает за сыновьями любовными глазами. Представлял также, как курит на балконе. Будет стоять в одних тапочках, и плевать, что холодно. Затянется крепким дымом, стряхнет пепел вниз, с четырнадцатого этажа, навстречу бескрайнему ковру деревьев Московской области. Он вздохнет, расправит руки и, как Володя на контрольно-пропускном пункте, крикнет, сколько сил хватит: «ВО-О-ОЛЯ».
За окном реже встречались леса, все чаще – краны и растущие, будто ульи, дома. Война пихнул клюющего носом друга.
– Не спать, заключенный!
– Что, где мы? – Володя испуганно встрепенулся.
– Коренной житель, а родного дома не узнает! Мы в Москве!
На перроне Киевского вокзала мельтешило так много радостных лиц и улыбок, что возникало ощущение, будто все празднуют возвращение двух легенд из воспитательной колонии. Еще в тамбуре, не успел Война с Жемчужным Володей выйти из вагона, их подхватило общим движением толпы. Старушки, переваливаясь с одной ноги на другую, немного замедляли скорость потока, но заторов не создавали. От мужчин тянулся шлейф терпких духов. Попадалось много фриков и бомжей. Но глаза видели только девочек. Эти прелестные мифические существа, о существовании которых Война успел позабыть. Одна находилась перед ним вплотную, и, перебирая своими маленькими ножками, распространяла стук каблуков на несколько метров в округе. Чуть дальше шла другая, пофигуристей, но Война не успел присмотреться хорошенько – куда-то сильно опаздывающий мужик с коробкой потеснил ее.
Рельефная подошва цепко соприкасалась с плиткой перрона. Войнов Глеб передвигал бордовыми сапогами и получал от этого невыразимое удовольствие, весьма странное для обычного человека. Удовольствие от того, что идет. Не каждый способен понять это могучее свободное чувство: ОН САМ ИДЕТ. Если захочет, он может повернуть направо, захочет – налево. И никто ему не запретит, нигде не встретит дубинки или автомата. Война поднял голову, проскользил взглядом поверх толпы. Нигде. Нигде нет фуражек. Не это ли истинная свобода?
Глава 20
Володя ткнул пальцем, указывая на скопление людей возле стеклянной витрины. Разбившись по кучкам, народ пыхтел сигаретами, дым курчавился у них над головами и, подобно облаку, застилал вывеску заведения. Издалека было невозможно разобрать, что там написано, но Володя подсказал Войне – «Рюмочная».
Дорогу пришлось прокладывать плечом. Война вежливо отодвинул одного, второго, третьего. Вежливо. Если его так потеснили, он бы совсем не обиделся.
Дверь отворилась, навстречу ударил теплый воздух. Как оказалось, снаружи была еще лишь малая часть празднества – основная суета происходила в помещении. Кто-то поднимался по лестнице с сигаретой в зубах, кто-то встал посередине прохода и о чем-то спорил с другом, кто-то пытался их обойти. Отсюда, с верхней ступеньки, представлялась хорошая возможность оценить заведение, но Володя сзади поторапливал толчками, и Война, не имея выбора, шагнул навстречу красному сверкающему пространству.
Только на ходу он сумел осмотреться. Горело много ламп и огней. Сводчатый потолок, а также стены из кирпича отливали рыжим. Сверху, настолько высоко, чтобы пьяные не дотянулись, висело множество аксессуаров: картины, плакаты, футболки спортивных команд. На одной Войнов Глеб прочел «Овечкин», на другой – «Акинфеев». В дальнем углу, будто икона, располагался портрет кудрявого Есенина. Войнов Глеб засиял. Не зря он ходил в школу! Так-то еще помнит, как выглядит Пушкин, Маяковский и Толстой, но их здесь не было.
Чем глубже продвигались, тем сильнее возникало ощущение, будто все перемешано в этих стенах: как запахи, так и звуки. По воздуху плыл аромат пива, мяса и пряностей. При виде тарелки поджаренных колбас рот у Войны наполнился слюной, однако их никто не торопился есть. Компания за столиком безостановочно болтала. Некоторые крутили головами, не успевая слушать с разных сторон, некоторые смотрели в потолок, то ли вникая в суть разговора, то ли задумавшись о чем-то своем. Смех девочек дразнил слух. Точно взрывы, опускались друг об дружку пивные кружки, брякали подносы, звенели стеклянные рюмки. И где-то из колонок доносились заглушенные, но тяжеловесные обороты рока.
Пробежавшись по лицам людей, Война приспустил с плеч бомбер. Разгульное, возбужденное настроение овладело им, когда понял, что никто из присутствующих не сможет противопоставить ему в случае ссоры. Все парни были такие милые, улыбчивые и такие щупленькие, будто нечто среднее между мужчиной и женщиной.
– Фраерки! – бросил он всем и никому одновременно.
– Война, ты что, в хату входишь что ли? Пожалуйста, давай без сленга, – Володя навис над ухом, переходя на шепот, – мы теперь в приличном месте, сам понимаешь!
– Понимаю. – И, правда, что он опять за старое! Атмосфера сводчатого кирпичного потолка очаровывала. – У меня такое ощущение, будто мы в средневековом замке.
– Есть такое. Я бы лучше сказал, в погребе замка, где выпивка хранится бочками. Сейчас мы будем их взрывать.
Володя хотел пройти, но кто-то толкнул так, что он качнулся. Они с Войной одновременно повернули головы. Патлатый парень, с трудом удерживающий три кружки пива, дружелюбно попросил прощения. Жемчужный Володя ответил не менее дружелюбным кивком.
– Здесь всегда так много народу? – поинтересовался Война.
– Не всегда, просто выходной. У нормальных людей не принято пить по будням.
Бляха муха, подумал Война, у него уже из головы вылетело, что отсчет может происходить в буднях, а неделя делится на рабочие и выходные. В последнее время он привык считать только голые числа.
Жемчужный Володя направился к барной стойке, жестом приглашая Войну следовать за собой. Все места за красными кожаными диванами были заняты, но бросить сумки и встать за длинный миниатюрный стол, что находился у стены напротив бара, возможность имелась. Выше, чем остальные люди, Жемчужный Володя поднял руку, и бармен с ярко выраженным грузинским носом встретил его, как родного – смачным рукопожатием.
– Где пропадал, дядь?
– На курорте.
– А загар где?
– Там, где светит солнце. Я же в Можайске отдыхал.
– Ого, – удивился Грузин. – И как? Осенняя хандра, случаем, не замучила?
Володя почесал короткостриженую голову.
– Ну, можно и так сказать.
– Понимаю. – На зубах у Грузина сверкнули брекеты, когда тот улыбнулся. – Как говорил классик: «гоним мы осеннюю хандру бутылками, драками, кровавыми улыбками». Не парься. Все мы в одной лодке под названием…
– Унылая Россия, – вставил Володя.
– Великая Россия, – вынес палец Грузин, держа в этой же руке бутылку. – Вот у меня на родине море, горы, солнышко, и как-то ничего не хочется. А Россия, она другая. Серые цвета закаляют дух и вдохновляют на свершения, особенно вас, коренных русских. Но от всего нужно отдыхать. Что налить тебе?
– Давай что-то праздничное.
– С водкой, что ли?
– С водкой, – рассмеявшись, махнул рукой Володя. – Я с другом, поэтому делай ему то же самое.
Грузин одобрительно кивнул и подхватил бутылку, а Володя повернулся к Войне и сказал, чтобы он забрал их выпивку, поскольку сам идет отливать в туалет.
Стоило ему убраться, рядом освободилось несколько высоких стульев, и Война перетащил на них сумки. На один стул забросил Володины вещи, второй и третий сдвинул, взгромоздил свою сумку. Рыжик высунул голову, ощутив сильную тряску. Не глядя по сторонам, он прищурился, зашевелил ноздрями. Затем повернул голову налево, видимо, учуяв где-то поблизости мясо.
И правда, ближайшая компания парней резала колбасы. Подцепив вилкой дымящиеся ароматные куски, из которых еще капал сок, они готовились отправить их в рот, чтобы через секунду запить пшеничным пивом. Внешность у всех троих была необычная: один с крашенными зелеными волосами, второй с серьгой в брови. У третьего вообще на лице были татуировки. Вот это смелость у парней, подумал Война, разглядывая наколки последнего. Тот будто почувствовал на себе посторонний взгляд, повернул голову. На него зашипел Рыжик.
– Опа, котенок! Классный! Как зовут?
– Рыжик.
– Оригинально! – На татуированном лице вылезла ухмылка, но затем вернулось умиление. – Ути-пути, какой маленький, пушистый! Не шипи, котеночек.
– Еще одно ласковое слово, и он тебе глотку перегрызет! – Произнесенные слова, как на свое, так и на общее удивление, оказались слишком резкими. Переглянувшись, парни отвернулись и больше не обращались с вопросами.
Наличие синих рисунков у парня на лице напомнило Войне о своих татуировках, сделанных в похожем стиле. Стиль Хендпоук, с умным лицом объяснял Жемчужный Володя, это простецкие рисунки, которые может выполнить любой, кто хотя бы раз в жизни рисовал. Никаких особенных умений не требуется, нужна лишь швейная игла и краска. Единственное, что важно, это краска: она должна быть хорошего качества.
Пальцы проверили повязку на груди. Почти не болит. Благодаря ручному нанесению кожа травмируется меньше. Но не переборщил ли Война с наколками для первого раза? Две штуки за ночь, учитывая их значение, принесут немало косых взглядов.
С другой стороны, какое ему дело до чужого мнения? Эти татуировки несут особый смысл. Взять, к примеру, грустную и смеющуюся маски на плече. Символика положительных и отрицательных эмоций. Два разнобоких чувства, но всегда удивляло, насколько тесно переплетены они в жизни. Для кого-то события одной ночи являются трагедией, для кого-то – комедией. Один плачет, когда весь мир уходит из-под ног, а другой хохочет. Но существуют и такие, кто совмещает в себе два начала.
Вложив душу в предмет, становится плевать на осуждение. Голос общества – что это, в сущности, такое? Пустой звук, будто звон стакана в оживленном баре – мгновенный, проходящий и бессмысленный. В колонии их стригли одной машинкой, одевали в одну одежду, и парни, смирившиеся со своим положением, имели одинаковые выражения в лицах.
Нет. Себя Война не потеряет. Он клянется, что мнение окружающих не будет иметь веса, не заставит отказаться от собственных взглядов и идей. Он клянется, что всегда останется собой при любых обстоятельствах, как бы трудно ни приходилось.
– Забирайте выпивку! – оторвал от мыслей крик бармена.
Войнов Глеб спрыгнул со стула и протиснулся к барной стойке, надеясь, что зов обращен к нему. Грузин разливал пиво, а его коллега, на несколько лет моложе, с цепочкой на груди, стоял на раздаче напитков.
– Ты друг Володи? Заказывали два коктейля? – сказал он, но в тоне вопроса не чувствовалось. В руке между пальцами у него что-то пестрело, и когда Война опустил взгляд, обнаружил там гламурный ромбовидный бокал с розовым напитком. Долька апельсина каталась на тонком ободе стекла, а рядом с трубочкой соседствовал зонтик, окрашенный во все цвета радуги.
– Нет. – Война растерялся, даже испугался. – Что это?
Скорее всего, эмоции так четко отобразились на его лице, что бармен тоже смутился. Он обернулся к Грузину:
– Кому эти два кактуса, дядь?
– Володе с братаном. Оставь, Вань, он сейчас заберет.
Благородное негодование охватило Войну, когда Ваня придвинул коктейли вперед, убежденный, что Володя в самом деле придет и заберет их. Один цвет напитка раздражал, не говоря о приторном запахе, от которого крутило нутро.
– Он это пить не будет! – Заявил Войнов Глеб и в доказательство приподнял шапку зонтика. Льдинки на свету вспыхнули розовыми блестками. – Вы что, прикалываетесь, парни? Ни я, ни Володя не будет пить это гламурное пойло!
Бармены обменялись взглядом, а затем уставились на Войну с недоумением. Среди общего шума особенно странно было наблюдать их молчание.
– Парни, может, у вас есть обыкновенные напитки?
– Какие это «обыкновенные»? – с чувством задетого достоинства произнес Грузин.
– Обыкновенное пиво. Совершенно обыкновенная водка?
– Есть.
– Вот их мы с Володей и будем.
– Но что именно? Пиво? Водку? – Ваня ссыпал вопросами, но Грузин оказался куда более смышленым.
– И то и другое. А лучше два в одном. – Ответил за Войну он. – Никогда не думал, что когда-либо произнесу эти слова вновь. Доставай кубок, Ваня, сейчас покажем дядькам нашего фирменного ерша!
Жемчужный Володя явился свежий, пахнущий миндалевым мылом и, нужно сказать, в подходящий момент. В пятилитровую серебряную посуду вливали десятую рюмку водки.
– Ого! – с ходу удивился он. – Кто здесь такой смелый, что ерша решил заказать?
Отвечать Война счел излишним, кубок стоял слишком близко. Володя изучал обстановку своими большими глазами, и с каждой секундой принимал все более подозрительный вид, пока, в конце концов, не догадался. Тогда он выпучил глаза, будто они и без того были недостаточного размера.
– Да. Это наше, Володя.
– Пять литров ерша на двоих? Ты, Война, чокнулся!
Война пожал плечами. Может, и чокнулся. Затем зачерпнул и протянул Володе посеребренную кружку, украшенную в центре крупным рубином и до краев полную желтым, как солнце, напитком.
– Пей, эффект сногсшибательный.
– Я в этом не сомневаюсь, но… – Володя замолк на минуту, собираясь с мыслями. Видно было, как он хотел отказаться, но любопытные взгляды как барменов, так и посетителей пробуждали в нем азарт. Решившись, Жемчужный Володя хлебнул, скорчился, застонал. Война тоже не мог не отметить ядреность напитка. Водки Грузин, конечно, не пожалел. Но праздновать, подумал он, значит праздновать всей душой!
Когда первая кружка закончилась, Володя зачерпнул из кубка еще и поднес ерша к рыжей мордочке, интересующейся каждой деталью. Рыжик отшатнулся, как только учуял запах пива и водки, заморгал, начал дергать ушами. Секунду спустя, когда он вытянул шею, все было подумали, что его сейчас вывернет, но все обошлось. Володя заржал, и Войнов Глеб засмеялся тоже, взлохмачивая огненную шерсть питомца. Тот что-то недовольно мяукнул.
Грузин налил Рыжику молока и все, кажется, были поистине счастливы в эту минуту!
Глава 21
– Знаешь эту песню? – Володя отстранил кружку ото рта.
Война вслушался в мелодию, состоящую из резких электронных звуков.
– Нет.
– Тогда наблюдай, что сейчас будет. – Последовал кивок в сторону толпы.
Кучки людей с прежним оживлением разговаривали между собой, не обращая внимания на окружающую суматоху, и Война уже хотел спросить, что он должен увидеть такого, как кто-то испустил радостный крик, привлекая всеобщее внимание. Головы закрутились, кто-то даже поднялся из-за стола. Песня с каждой секундой становилась громче, и в момент, когда на музыку обрушился, как железо, гром гитары, пятьдесят глоток подхватили одним голосом:
«ДУ-У-У! ДУ ХАСТ!»
– Рамштайн, – пояснил Володя. – Гимн этого бара. «Ты ненавидишь».
– Что ненавижу?
Какая-то ехидная улыбка выскочила у Володи.
– Ты, Война, все на свете ненавидишь. Но дело не в этом. «Du hasst» в переводе с немецкого означает: «ты ненавидишь». Я это имел в виду.
Все вроде бы притихло, но хор людских голосов до сих пор стоял в ушах. «Du hasst» Войнову Глебу мерещилось даже, будто он побывал в Германии.
– Неужели все так хорошо знают иностранный язык?
– Чтобы петь любимую песню, никаких языков знать не нужно.
Война то ли накидался, то ли музыка оказывает на него такое сильное влияние. Возникло желание научиться петь, и если вокал можно было бы развить в кратчайшие сроки, он принялся бы репетировать прямо сейчас. Правда, язык порядочно онемел, будто от заморозки.
– Я не владею языками. Но, мне кажется, это не страшно. Страшно не находить в себе желания развиваться.
– Про что ты сейчас? – Совершая маленькие глотки, Жемчужный Володя стрелял глазами в красный плакат с лозунгом «ПЕЙ ЧИСТЫМ ОСТАВАЙСЯ ЧЕСТНЫМ». – Я что-то потерял суть.
– Ты ведь тоже посещал уроки русского языка в колонии? Там парни по слогам читают, хотя им вот-вот исполнится восемнадцать. Читают по слогам, бляха муха, и это их ни капли не заботит! Я, может, и сам не ученый, но… меня пугает эта тьма в головах!
– Невежество пугает, согласен, но есть и другая сторона. Лично я знаю два языка: Английский, Немецкий. И Русский тоже. Получается, даже три языка, – поправил сам себя Володя, – и какая от этого польза? – «Можешь общаться с другим народом», хотел возразить Война, но Жемчужный Володя не дал вставить свои три копейки. – Я выучил их, потому что отец заставил. Он важный, образованный человек. Вращается среди интеллигенции и хочет, чтобы я был таким же.
Войнова Глеба позабавил такой поворот событий.
– Но ты, кажется, пошел по кривой дорожке.
Володя улыбнулся, но в мгновение стал серьезным.
– Знаешь что, Война? Меньше всего я хочу быть похожим на своего отца. Кто в этом виноват? Прежде всего он сам. Слишком жесткий, бессердечный, считает себя вправе распоряжаться чужими судьбами. Когда у меня будут дети, я никогда не буду к ним так относиться. Чтобы ты понимал, в детстве у меня была мечта стать футболистом. Я молился о мяче с английской лиги, бутсах с железными шипами, гетрах и все такое. Просил подарить это на день рождения. Но знаешь, какой подарок отец мне подготовил? Записал в художку.
– Почему именно в художку? Если бы хотел унизить, мог бы записать на танцы.
– Как я понял, чтобы научить терпению. Вместо беготни, я был вынужден сидеть на стуле несколькими часами. – Он сделал лирическую паузу, либо просто решил смочить горло. – И вот теперь, когда я вырос и получил художественное образование, когда творчество вошло в мою жизнь плотно, отцу, видите ли, не нравится, как оно проявляется.
– Граффити, – вразумил Война, – граффити, это твой протест?
– Не совсем. Оно само по себе как искусство импонирует.
– Хм. – Войнов Глеб почесал волосатый подбородок. – Тогда, как ты сопротивляешься отцу?
– Да никак особо. Строю из себя послушного сына, потому что, во-первых, еще не достиг совершеннолетнего возраста, а во-вторых, завишу материально. – Володя сделал жадный глоток, утер рот кулаком. – Но близится время, Война, когда я заявлю о своем мнении. Уже надоело, что моя собственная жизнь решается по чужому слову. Надоело, когда указывают, чем ты должен заниматься, с кем проводить время и где учиться.
– Учиться? – «Правильно услышал?» – Ты разве где-то учишься?
– Конечно. В частной школе.
– Хочешь сказать, тебя не выгнали, когда узнали о судимости?
– Нет. – Жемчужный Володя сжал губы в твердую линию. – Отец договорился. Но будь моя воля, клянусь, я никогда бы там не появился!
– Это правильно.
– А ты что?
– Я не учусь. Я не могу учиться. От школы у меня была депрессия.
– Депрессия?
– Ага. Школа сосала всю мою энергию. Я чувствовал это, но ничего сделать не мог. А почему? Все из-за давления со стороны. Родители отправляют детей в школу, хотя сами не знают, чему их там учат… – «не знают, чему учат». Тьфу! Проклятая выпивка мешала сформулировать мысль так, как Войне хотелось. – Я про то, что взрослые, может, и знают программу обучения, но не понимают наши души. На уроках нас пичкают непонятно чем, бестолковыми знаниями. Я чувствую, что это глупо вбивать в голову вещи, которые делают меня несчастным.
Ерш плеснул пеной, когда Война выражал мысль. Несколькими глотками он опустошил кружку, от спиртовой горькости тряхнув головой.
– Бр-р! Последний раз, когда меня выгнали из школы, мама с бабушкой несколько месяцев сверлили из-за того, что я никуда не восстанавливаюсь. Но я не собирался. Мне это не нужно. Школа отнимает свободу мысли. К чему мне слушать про алгоритмы, косинусы и тангенсы, если эта информация никогда не понадобится в жизни? – Володя слушал сосредоточенно, и в его округлых глазах Война читал подтверждение своей мысли. Все сказанное хотелось подытожить одним изречением. – Все, что заставляет тебя чувствовать скованно, нужно выбрасывать из жизни.
– Но ты ведь на работу хотел по выходу устроиться, разве нет?
– Когда я такое говорил? – «В здравом уме уж точно не мог».
– Недавно. Когда партаки били. Ты рассуждал, что безделье губит.
Было такое, подумал Война, но разве работа может быть решением в его случае? А почему бы и нет? «Если сумею подобрать такую, чтобы не чувствовать себя рабом, то можно» – намеревался было произнести он, как чья-то костлявая рука легла Володе на плечо. Жемчужный Володя, беспечно попивающий из серебряной посуды, едва не поперхнулся и без того трудно усваивающимся напитком.
Следуя по направлению руки, Войнов Глеб обнаружил лохматого парня с задорным детским лицом. Не будь он таким высоким, как Володя, можно было подумать, что ему четырнадцать лет. Здесь же стояли две девочки – ни рыба ни мясо, что называется. Одна из них казалась скорее красивой, чем некрасивой, но крошечные зрачки выдавали в ней стерву. С другой стороны, именно эта деталь придавало внешности некоторую привлекательность. У второй глаза прикрыты челкой, зато фигура лучше.