Тюремщик по прозвищу Повислый издал страшный звук горлом – то ли прохрипел, то ли прорычал, и, выражая явное недовольство, убрал дубинку.
– Ничего, – процедил он, – сукин сын еще получит свое.
В ту же секунду Глеб почувствовал прикосновение рук к плечам, они грубо выпрямили его на табурете. Но ненадолго. Мышцы на животе свело судорогой, и туловище согнулось само по себе, как чемодан. Тогда Войнова Глеба вновь разогнули, на этот раз удерживая, чтобы он смутным взором наблюдал выставленный палец Дежурного. Тот наказывал:
– Горбатого могила исправит, знаешь выражение? У нас здесь тоже самое: «Мажайка» для таких горбатых малолеток и создана. Не исправим, так сломаем. Это наш девиз. Повислый, – обратился Дежурный куда-то в сторону, – Повислый, вот тебе и повод нарисовался! Веди паренька в ШИЗО!
Стены расплывались перед глазами, и ничего не волновало Глеба, как раньше. Пусть ведут куда хотят. Главное, чтобы уже оставили в покое.
Глава 6
– Сука! – прокричал цыганенок, влетая в камеру с вытянутыми вперед руками. Он чуть было не совершил кувырок, когда на полном ходу упал на бетонный пол и проехался по нему локтями.
Повислый не сдержался и заржал так, что даже звука железных затворов было неслышно, хотя они всегда грохочут, как сумасшедшие. Особенно по утрам, когда у него раскалывается голова. Если возможно было, он вообще не появлялся бы в Штрафном Изоляторе, спихнул бы работу на другого, кого-нибудь помоложе. Но сделать этого не может, видите ли, это прямая его ответственность. Подумать только! Будто никто другой не в состоянии стучать в дверь камер, проверяя, живы ли малолетние заключенные, бить их и раздавать похлебку.
Сказать откровенно, ему опротивело вести надзор за Штрафным Изолятором. В ШИЗО всегда нужно быть собранным. Никогда не знаешь, чего ждать от бешеных и озлобленных малолеток, которые содержатся на особенных условиях, в камерах с решетчатыми дверьми. Они, как скоты, сидят среди голых стен и хрен знает о чем думают – могут накинуться в любую секунду.
За двадцать три года службы на Повислого совершали нападения два раза, и то на первых порах. По молодости лет он действовал согласно протоколу: скручивал заключенного и держал на полу до прихода врача. Но если бы на него кто-нибудь накинулся сейчас, он бы ни за что не стал церемониться. Повислого знают как жесткого тюремщика, он зарекомендовал себя с действенной стороны, и все знают об этом.
Мальчишка тем временем настойчиво долбил в дверь.
– Открой, гнида усатая! – Кричал он и теперь, сквозь одно решетчатое ограждение, когда основная дверь открылась.
– Ну! Что тебе? – гаркнул Повислый.
В ту же секунду цыганенок подпрыгнул к решетке и, просунув руки меж прутьев, попытался схватить его. Мальчишка зацепился правой рукой, скрутил воротник. Лицо было перекошено злобной гримасой, как у зверька, но Повислый нисколько не испугался, и это заставило того призадуматься. «Почему ты не сделал ни шага назад, когда я вроде бы держу тебя за шиворот?» – как будто хотел спросить малолетний заключенный. Для уверенности схватил за воротник второй рукой.
Повислый подхватил кисти и подтянул к себе. Он мог бы сломать цыганенку руки, рванув их вниз прямо сейчас, но тогда придется вызывать врача, писать рапорт. А это слишком много мороки. Пусть себе прыгает, если охота, но за слова ответить придется!
Повислый уперся ногой в решетку и что имелось силы дернул малолетнего заключенного. Трудно понять, чем ударился, то ли зубами, то ли лбом, но звук был отменный. Тот поочередно мигнул глазами, в которых более не было выражения, и рухнул через мгновение.
– Я предупреждал, что ты получишь свое, – сказал Повислый, надеясь, что его слышат, – а ты не верил, сукин сын!
Но мальчишка, судя по всему, не слышал. Он лежал на полу, раскинув руки по обе стороны, и как-то очень смешно выпятил заросший подбородок. Допрыгался! Повислый прочистил нос, шмоток соплей звучно впечатался в бетонный пол.
Только повернувшись, тюремщик вспомнил, что из глубины камеры за ними наблюдает третье лицо.
– Будьте дружны, мальчишки!
Поправив воротник, он запер дверь и направился к выходу, получая огромное удовольствие от гулкого стука, которые производят каблуки под темными сводами Штрафного Изолятора.
Глава 7
Сквозь темноту ресниц Глеб увидел желтые разводы на потолке. Он подтянул руки к лицу, ощупал переносицу. Кость цела.
Хриплый стон, какой-то слишком старческий, выскочил из горла, когда Войнов Глеб приподнялся с пола. Ему захотелось оглядеться, выяснить, что собой представляет Штрафной Изолятор, этот предмет многочисленных разговоров тюремщиков, но кровь прилила к голове. Пушечный залп боли разразился в висках, эхом пробежавшись по всей черепушке. Глеб улегся в прежнюю позу, надеясь, что боль уймется. Тщетно. Сознание пульсировало. Он потрогал затылок – крови не было. Значит, голова не пробита. Хоть какая-то положительная новость среди дерьма, которое обрушилось на него в последние часы.
От бетонного пола разило холодом. Кругом тихо, слышно лишь шорох собственных ботинок. Наконец, выдалась минута, чтобы обдумать событие, но мозг отказывался. Неудивительно. Кто вообще способен принять резкий переворот в своей жизни? Не то чтобы анализировать, но и принять, поверить в подлинность момента сложно. Глеб в тюрьме – шутка ли? Нет, это невозможно, не может быть, все случилось слишком быстро. Еще суток не прошло, как он ел на завтрак сырники, запивал дымящимся чаем, смеялся с младшим братом, затягивался сигаретой, а теперь вдруг лежит на полу тюремной камеры? Вряд ли. Также сомнительно, что здесь, в этой каменной темнице размером два на два метра пройдут следующие месяцы его жизни. Три месяца заключения или два при образцовом поведении, как сказали в суде. Судья стукнул молотком, немногочисленные присутствующие поднялись, один Глеб сидел, потерянно озираясь по залу, и повторял один и тот же вопрос: «как три месяца?»
Признаться, он и сейчас его повторяет, только к недоумению прибавились более жуткие чувства. Ужас, тревога, невыразимое отчаяние. Ничего другого не возникает при виде места, где он очутился. В существующих условиях не проживет ни одно существо, не протянет и недели. Как можно говорить о сроке в три месяца? Глеб не вытерпит, умрет прямо сейчас, от холода, голода и боли.
Какое-то скверное, похожее на мистическое предчувствие терзало Войнова Глеба: он не мог представить свое будущее. Как бы ни пытался, но ему не удавалось найти своего присутствия в завтрашнем дне, не было ни дела, каким бы он мог заняться, ни ожиданий, ни эмоций, лишь одна пустота на горизонте. Это настораживало. Неужели он и вправду погибнет совсем скоро? Бетонные стены шептали ответ: трое суток, максимум трое суток, после которых человек теряет рассудок. Может, он свихнется чуть позже, но главное не затягивать с этим. В конце концов, умирать дураком не так уж и обидно, подумал Глеб и попытался примерить состояние сумасшедшего. Как тогда заиграет мир в его глазах? Что станет мерещиться при виде бежевой краски, ровным контуром тянущейся по стене? Смирится ли его глаз к полумраку, и какого размера должно быть окно, чтобы в него проходило так мало лучей? Глеб повернул голову к источнику света.
Чье-то лицо висело над ним, близко, всего на расстоянии вытянутой руки. Глаза, цвет которых было не разобрать во тьме, смотрели неподвижно, сосредоточенно, как будто изучая.
Войнов Глеб подпрыгнул, в висках стучало, но больше всего беспокоило другое: кто находится перед ним, человек или тень? Встречный луч ослеплял, рассмотреть силуэт было невозможно.
Глава 8
Он долго разглядывал гостя в попытке определить реальность. В его камере кто-то оказался или ему опять кажется? Он сидит в Штрафном Изоляторе слишком долго, слишком, уже бывали галлюцинации.
Солнечные лучи, копьями торчащие из амбразуры-окна, летели незнакомцу в лицо и озаряли враждебно надутые скулы. От носа и выше залегала тень – под черной занавесью скрывалось все, кроме блестящих глаз. Незнакомец застыл, выставив кулаки вперед, точно в нерешительности, но от этого казался не менее грозным. Грозным и великолепным. Будто сам Бог отправил в стены посланника, который или убьет, или спасет его – неважно. Главное, положит конец многим его страданиям.
Сказать честно, он уже потерял надежду видеть в своей камере такого же молодого парня, как и он сам. О, эти проклятые тюремщики просто ненавидят его, и этот усатый Повислый больше всего! Ни дня не прошло без оскорблений, он только и делает, что пинает кирзовыми сапогами да отпускает грязные шутки. Ради очередной потехи Повислый вздумал держать его в изоляции. Штрафной Изолятор – так называется эта мрачная тесная камера, но за что дали статус особого опасного преступника, никто не сказал.
Один Бог ведает, сколько тянется это одиночное заточение. Месяц, два, полгода? Сам он давно потерял счет времени, а когда в последний раз спросил Повислого, скоро ли закончится содержание в таких жутких условиях, то получил сапогом в живот. Ни одна душа не отвечает на вопросы. Никто с ним не разговаривает. Он плакал, его не слышали. Он клялся, что покончит жизнь самоубийством, его все равно игнорировали. Мрачные мысли никуда не уходят, возникают все чаще и чаще. Всему виной одиночество. Тишина разъедает изнутри, как ежедневная порция яда.
Но отныне ему незачем молчать. Он решил заговорить первый:
– Ты тоже не угодил тюремщикам? За что тебя наказали?
– Не знаю. – Гость придвинулся, чтобы лучше рассмотреть своего нового друга по несчастью. Кожа у него отливала бронзой, в темных глазах таилась тревога. – Ты кто?
– Саша.
– А фамилия?
– Пастухов.
– Почему в Штрафном Изоляторе сидишь? Штрафник? Особо опасный?
– Я не знаю, кем меня считают. Сижу в одиночке очень долго.
– Сколько?
Вопрос вызвал горькую ухмылку.
– Не знаю. В этих бетонных стенах я точно потерялся.
Саша замолчал. Ком поднимался к горлу. Если он скажет еще слово, то остановить очередную истерику будет невозможно. Каждый раз, когда вспоминает перенесенные оскорбления, он будто бы переживает их заново. «Мразь». Удар мыском по ноге. «Гнида». «Тварь». Усатый тюремщик заносит дубинку. Саша поднимает руки, чтобы защитить лицо, но получает кулаком в солнечное сплетение. Падает на пол. Плачет. Задыхается. Ревет.
Незнакомец ходил кругами, знакомясь с камерой. Остановившись посередине, он вытянул руки, чтобы измерить расстояние от стен. Не хватило какой-то ладони, чтобы дотянуться до двух одновременно. Затем незнакомец проверил койку на прочность. Толстая полка сомнений не вызвала, ибо была сколочена из досок крепкого сорта древесины, но цепь, на которой держалась вся конструкция, почернела от старости и в отдельных местах покрылась ржавчиной.
– На каком этаже ты спишь? – спросил гость, когда уже запрыгнул на второй этаж.
– На первом.
– А матрасы где?
– Выдадут на вечерней поверке. И то не факт.
Незнакомец скорчил гримасу, улегся на голую деревянную койку. Знакомиться он не спешил, поэтому Саша спросил сам:
– Как хоть тебя зовут?
– Войнов Глеб. И когда у него болит голова, я за него не ручаюсь.
Я тоже за себя не ручаюсь, хотел ответить Саша, но промолчал. Незачем портить себе и другим настроение. Сегодня настоящий праздник, ведь у него наконец появился собеседник!
Когда послышалось мерное сопение, Саша Пастухов подкрался к своей койке, как мышь, стараясь не производить лишнего шума. Усевшись, он наклонил голову так, чтобы правое ухо было обращено вверх. И с жадностью стал ловить звуки. Такое странное и блаженное чувство. Кажется, он целую вечность не слышал дыхания другого человека.
Глава 9
Иногда час пролетает за минуту, а иной раз длится целую вечность. Если ощущение времени зависит от темпа жизни, то в Штрафном Изоляторе всего этого не было – ни темпа, ни жизни. Имелась только бетонная плита сверху, давящая массой, как крышка гроба, стена справа, стена слева. Глухо, темно. От пола разило канализацией, и Глеб этим дышал. Неудивительно, что он стал похож на мертвеца. Его миндальная кожа побледнела минимум на тон.
Свыкаясь с ролью особо опасного преступника, большую часть времени Войнов Глеб проводил на верхней полке, направив взгляд в пулеметное окно. Эта пятисантиметровая щель под потолком, куда не поместилась бы ладонь ребенка, являлась в Штрафном Изоляторе окном, но по устройству напоминала амбразуру для стрельбы из пулемета. Поэтому так и называли – пулеметное окно. Для чего сюда вогнали чугунные прутья, вразумить было сложно. Но посыл однозначно чувствовался: не пролезешь, не проползешь и белого света не увидишь. И все-таки Войнов Глеб пытался. Он пытался разглядеть небо, деревья или что-нибудь живое, напоминающее о лучших временах, и иной раз смотрел в просветы целыми часами.
Когда не моргал слишком долго, яркий уличный свет, точками сочась сквозь стекло, обретал вид живой картинки. То ли начинало находить безумство, то ли это дремота одолевала при открытых глазах, но Глеб видел перед собой, как живые, улицы Москвы. Почему именно Москвы? Совсем недавно она была так близко.
Впрочем, и сейчас недалеко. Воспитательная колония, где собрались несовершеннолетние преступники из Москвы и области, удалена от столицы на километров сто – намного ближе, чем все прежние места жительства. Санкт-Петербург находится в шестистах, а Краснодар вообще в тысячах километрах. Но обидно больше всего другое: когда Глеба скрутили сотрудники, он был практически в Москве. Где-то совсем рядом, в двадцати километрах, в городе Мытищи, в гостях у мамы. Ничего не предвещало беды, он прекрасно проводил время: играл с младшим братом в приставку, курил на балконе и жил не выходя из дома, как хипстер. Кто же мог подумать, что именно та роковая башенка, растворяющаяся в синеве горизонта, рисующаяся поверх необъятных зеленых лесов с балкона, нарушит устоявшийся образ жизни? Останкинская, понял он, затягиваясь сигаретой, и вместе с этой затяжкой на душе стало тоскливо. Именно в тот момент он осознал, как скучает по бесшабашной жизни, которую вели они с друзьями в Санкт-Петербурге. Если там они могли засесть в любой пивной, то здесь Глеб один, без гроша в кармане. В Москве без денег не отдохнешь, это знает каждый. То был отправной момент всех теперешних бед. Он дернул у школьника мобильный, а на следующий день дернули его самого. На допрос.
Глеб моргнул.
Самое обидное, черт, продать телефон так и не успел. И погулять в Москве тоже. Отныне приходится гулять в своем воображении! А что, времени на это достаточно. Неспроста же он когда-то листал фотографии Москвы и удивлялся контрасту в архитектуре. Среди потока автомобилей и бегущих по своим делам людей, среди кофейни и рыбного ресторана, практически у самого метро возвышалась какая-то древняя красивая церквушка. Возле двухэтажных домов, окрашенных в нежно-голубой, зеленый, розовый, точно в каком-нибудь девятнадцатом веке, при Пушкине, стоит современная баскетбольная площадка, где бегают по пояс голые парни и кидают мячик в кольцо. И больше всего удивляет, что при всей этой многогранности и сложной совместимости, древние строения остаются в идеальном состоянии. За культурное наследие Глеб может пояснить кому угодно, за два года проживания в Санкт-Петербурге он научился многому. И с уверенностью заявляет, что в Москве жить лучше. В Москве дома имеют ухоженный вид, не обшарпанный, на стенах нет грязи и шелушившихся слоев краски. Столица совмещает в себе как современный, так и исторический облик России, что делает ее намного разнообразней, а значит ценнее и богаче Культурной Столицы.
Глеб моргнул.
Первым делом он направился бы не на Красную площадь, а в развивающийся деловой центр Москва-Сити. Река там изгибается так, что создается впечатление, будто небоскребы стоят на острове. Остров со стеклянными горами – где можно увидеть подобное, как не в столице? Там шумит вода, на поверхности играется рябь, где-то кричат галки. В реке отображается стеклянное здание, уходящее в голубизну неба, и чтобы увидеть верхушку, нужно высоко задрать голову.
Но Глеб моргнул. Не сам, что-то толкнуло в плечо.
– Просыпайся, уже шесть часов. С минуты на минуту начнется поверка. – Лицо сокамерника своей бледностью выделялось на фоне серых стен. Луч солнца мечом разрезал камеру.
– Я не спал, – пробурчал Глеб, с разочарованием плюхнувшись назад. Мысли о свободе хороши, но они побуждают в нем злость. Жизнь за стенами кипит без его участия, и никому нет дела, что он погибает в Штрафном Изоляторе. Люди занимаются делами, кто-то встал пораньше, чтобы выгулять собаку или сходить в тренажерный зал, кто-то спит этим солнечным утром, а Войнов Глеб должен заниматься не пойми чем. По правилам утренней поверки заключенные должны находиться у решетчатой двери, должны быть в одних трусах, стоять плечом к плечу, просунув руки в отверстие решетки. Если тюремщик входит в камеру, то заключенные перемещаются к дальней стене, уткнувшись носом в бетон. Когда тюремщик забирает матрасы и запирает дверь, поверка заканчивается. Тогда заключенным предоставляется свобода действий, они уже могут заниматься чем угодно. Будто было бы чем.
– Зачем мы каждый раз раздеваемся? – Войнов Глеб снял рубашку, но спрыгивать босыми ногами на бетон пока не спешил. Когда услышит Повислого в коридоре, тогда слезет.
– В целях безопасности. Чтобы мы не могли спрятать какой-нибудь камешек в складках одежды. Повислый боится, что мы ему по башке треснем. – Взгляд Саши задержался на груди Глеба. – А еще он проверяет, нет ли у нас побоев.
– Которые он сам же нам оставляет. – Пошутил Глеб, но как-то самому стало паршиво от своей шутки.
В коридоре грохнула дверь, и Войнов Глеб, спустившись со второго этажа, занял исходное положение рядом с сокамерником. Ступни жгло холодом.
– Я тебя еще ни разу не спрашивал: откуда ты родом? Не из Москвы, случайно?
– Я родился в Рязани, – ответил Саша Пастухов. – Но и в Москве тоже бывал.
– Много раз?
– Много.
– Москву-Сити видел?
– Что?
– Москву-Сити, – повернулся к нему Глеб. – Небоскребы. Стеклянные высотки, как в Америке или Арабских Эмиратах, разве не знаешь?
– А-а. Ну да, видел.
Врет, понял Войнов Глеб, опять обманывает. Саша неоднократно рассказывал какие-то странные, похожие на выдумку истории. Когда он описывал поездку на кабриолете, Глеб ухмылялся. Потом мелкий, щуплый сокамерник стал утверждать, что побил здорового тридцатилетнего мужика. Глеб старался пропускать вранье мимо ушей, но сейчас оно взбесило.
– Нет, ты не видел Москву-Сити!
– С чего ты это взял? – задрал нос Саша Пастухов. – Я много путешествовал. Я Эйфелеву башню в Париже видел!
– А затем сел в колонию несовершеннолетних?
– Я сел из-за избиения. Мужика до крови избил.
– Слушай, зачем ты мне заливаешь? Какие мужики, какой Париж? Какой кабрио…
Глеб не закончил вопроса, кто-то плеснул кипятком на руки. Он отпрыгнул от решетки и завыл при виде, как пальцы заливаются синевой.
– Когда проводится поверка, – гаркнул Повислый, – должны стоять с закрытой пастью. Запомнишь, или тебе повторить? – Усатый тюремщик постучал дубинкой по решетке. – Не слышу, цыганенок!
– Пошел ты на хрен, – прорычал Войнов Глеб, корчась и крутясь по полу от боли. – Я тебя еще придавлю! Тварь усатая, вот увидишь!
Но Повислый не зашел в камеру, как желал Глеб, а только заржал во всю глотку – сука!
Пальцы сжирал огонь, сводило судорогой, словно под ногти вгоняли иглы. Глеб сдерживал вопль, но на руку не смотрел, боялся обнаружить открытый перелом.
Глава 10
В последнее время редко случались ясные ночи. Нынешний вечер был вроде исключения. Никакие облака не заграждали видимость, и небо, это грандиозное полотно, будто пылало черным пламенем. Глеб не мог ощутить температуру, но по виду на улице было холодно: звезды сияют так ярко только в мороз. Где-то высоко, в недосягаемой пустоте бродило тысяча небесных тел, которые отсюда кажутся серебряными крохами. Только из пулеметного окна можно насчитать около десятка созвездий, а сколько их там, на Южной и Северной стороне, где видимость перекрывает бетонная стена?
Но особенную ценность сегодня представляла луна. Не успели мандариновые пятна уходящего солнца потухнуть в сумрачной краске, как она, идеально круглая, размером с пятирублевую монету, поднялась над воспитательной колонией и налилась каким-то особенным оттенком. Цвет был непривычен глазу – ни холодный белый, ни серебряный и даже ни желтый. Глеб понял, в чем дело – это Кровавая луна.
Он еще на свободе слышал, что под конец августа произойдет явление, при котором ночное светило окрасится в алый. «На рекордные четыре часа» – твердили по всем каналам в телевизоре. «Полное лунное затмение! Багровая ночь! Восход дьявола!» Новость подняла на уши также и интернет, но впервые Глеб услышал об этом от своей старушки. Натянув две пары очков на нос и оттого держа газету на расстоянии вытянутой руки, она прочла внуку статью с заголовком: «Что предвещает Кровавая Луна? Факты и вымыслы».
«Глеб, может, не поедешь в Москву? Я волнуюсь»
«Все вещи собраны, поезд через два часа. Хватит читать ерунду»
«Это не ерунда, это – народные приметы. В ночь Кровавой Луны сиди дома, иначе может произойти несчастье»
«Конечно. Кому эта луна вообще нужна?»
«Ты что! Это явление ожидает вся страна. Только вдумайся: человеку раз в жизни выпадает наблюдать такое редкое и аномальное событие. Ни в коем случае не проворонь!»
Разглядывая луну, Глеб мысленно повторял слова старушки. Чудо природы. Кровавая луна. Насилу моргнув и протерев кулаками глаза, он вновь уставился ввысь, мимо решетки. Может, со зрением что-то не так? Почему нет заявленного цвета? Название будоражит воображение, но фактически же… фактически луна замызгана грязью больше, чем обычно, и если пытаться выявить еще какие-либо цвета, то можно распознать легкую примесь оранжевого оттенка. И ни капли кровавого. Если бы Глеб был астрологом, то он прозвал ее «грязной». Куда более правдоподобное название.
Снаружи раздался электрический треск фонарей. Войнов Глеб подполз к пулеметному окну поближе и стал наблюдать, как на улице один за другим вспыхивают ледяные огни. Свет катился по периметру забора, как змея залезал на каменные стены и решетчатые ограждения, обозначая границы воспитательной колонии. Острые колючки сверкали ярче платины.
Сияние сочилось сквозь стекло, полосуя и без того уродливую руку. На месте пальцев торчало четыре фиолетовых крючка, они распухли, как сардельки, и при малейшем движении разрывались болью. Один большой палец выглядел по-человечески, но, сказать прямо, Глеб плевать хотел, как выглядит рука. В его организме происходили другие куда более тревожные изменения.
Сколько он уже за решеткой, две недели? За две недели у него ни разу не поднимался член. Стоит ли говорить, насколько это странно? Совсем недавно у того была своя жизнь, мог ни с того ни с сего подняться в любом общественном месте: как в автобусе, так и магазине, даже если Глеб сам этого не желал. И вот случилось, когда организм не реагирует даже по утрам! В это сложно поверить, учитывая прежнюю настырность. Еще во времена школы, когда старушка будила к первым урокам, Глеб просил дать ему еще пять минуточек, якобы прийти в себя. Не мог же он расхаживать по квартире со вздутыми трусами.
Первое время Глеб оправдывал свою внезапную немощность волнением и стрессом, но стресс не может длиться две недели. Здесь другое, что-то в образе жизни. Может, все из-за того, что он мало двигается, кровь не циркулирует и, самое главное, не подступает к его мужским жизненно важным точкам?
Эта мысль заставила сердце биться быстрее. Конечно, осознал Глеб, сейчас он разомнется и все будет, как прежде. Почему он раньше не додумался, что причина в таком пустяке? Вот же, бляха муха!
Глеб слез с верхней полки, чуть не придавив сокамерника. Бедняга аж вздрогнул от испуга, когда Войнов Глеб приземлился на пол, как летучая тень. Поджав колени, Саша Пастухов в испуге вытаращил глаза. Полоса уличного света ложилась сверху, отчего бритая голова его казалась особенно бледной. Разве что мешки под глазами отличались насыщенным цветом. Глеб не мог не заметить, как сильно сдал сокамерник в последние дни. К ужину он не притрагивался, от утренней каши отнимал не больше двух ложек. Когда тюремщик Повислый отпирал дверное окно и просовывал две миски, то Саша, вцепившись в свою дрожащими руками, глотал бульон прямо из посудины. Ложки для слабаков, подмигивал Повислый. «Да пошел ты» – отмечал про себя Глеб, наблюдая, как по шее сокамерника струится бульон. Саша выпивал половину, затем ставил миску назад и спешил обратно на койку. Фантастическим историям пришел конец. Со вчерашнего дня Саша перестал одеваться, сидел на своей деревянной полке с утра до вечера, накинув тряпки на костлявое тело – точь-в-точь как сейчас.
Под молчаливым взглядом сокамерника Глеб отошел к стене и сделал пару разминочных движений. Он десять раз присел, затем приступил к наклонам, чтобы растянуть мышцы спины. При каждом наклоне колени хотели согнуться, но приходилось держать их ровно. Главное, размять нижнюю часть тела: таз, ноги. Начав вращать тазобедренным суставом, он заметил, что Саша смотрит на него прежним застывшим выражением. «Как бы не отъехал» – с опаской подумал Войнов Глеб и окликнул:
– Эй, ты когда в последний раз разминку делал?
– Здесь ни разу. Для чего? – ответил тот, пошевелив одним ртом.
– Прогнать кровь в организме. – В правом колене звонко щелкало при приседании. – Когда тебя отправили в колонию?
– В марте.
– Пять месяцев тому назад, – посчитал Глеб и запнулся. Может, Саша что-то знает, и Глеб сейчас тщетно занимается разминкой? – Как думаешь, нам бром в чай подмешивают?
Если бром замедляет не только биологические, но и умственные процессы, то состояние сокамерника ясное тому подтверждение.
– Не знаю. Зачем это?
– Так делают в армии, чтобы солдаты не возбуждались в окопах. Может, здесь так же? Как в колонию посадили, у тебя проблем со стояком никаких не было?
– У меня? – Буря пронеслась по бледному лицу. Саша откинул тряпки и вскочил с такой неожиданной легкостью, что Войнов Глеб не понял, как в метре от него очутился совершенно голый сокамерник. – Как тебя подселили, проблема теперь только одна! Вот она!
Член кинжалом торчал между тощих ног. Саша напирал шажками, в его крошечных зрачках отсутствовал разум.
Глава 11
Что-то с сумасшедшей силой давило Саше на виски, и он еще с большим усилием сжимал их ладонями.
Во всем виноват Глеб, это он ударил по голове. Саша Пастухов привык, что его оскорбляют все кому не лень. И он знает почему. Причина в его большом чистом сердце. Саша Пастухов не умеет врать, он говорит только правду, ту, что лежит на сердце. Большинство людей трусы, а он – нет, ведь чтобы жить, не скрывая чувств, нужна смелость. За это Сашу презирают. Но если Войнов Глеб нравится ему, почему он должен это скрывать? У соседа слишком соблазнительный торс, чтобы молчать. Жгучие черные волосы. Глеб худой, но хорошо сложенный, каждая мышца на теле прорисована, будто его лепил сам Микеланджело.
Саша Пастухов не думал причинять зла, просто открыл свой секрет, но сосед закричал, будто его убивают. Войнов Глеб колотил кулаками в дверь, и на шум прибежал Повислый. Открыв дверь, усатый тюремщик сразу понял, в чем дело. Выставив желтые зубы, он с явным удовольствием оглядел Сашу Пастухова, забитого в угол. Потом крикнул что-то, но перекричать Глеба не смог. Повислому пришлось вытащить дубинку, чтобы тот утихомирился хоть на секунду.
– Что за беспредел? Что разорался?
– К кому вы меня подсадили, – вновь прорвало Войнова Глеба, – вы знали, кто он такой, теперь я тоже знаю!
– Ну да, – Повислый засиял сильнее прежнего, – твой сокамерник оказался голубком. Чего тут такого? Страшно?
– Страшно? – возмутился Войнов Глеб. – Мне страшно, что убью его, бляха муха, если он еще раз на меня посмотрит. Он ходит голый и постоянно смотрит мне в грудь! Я себя мясом чувствую! Переселите меня!
– Так ты скажи, чтобы не смотрел, мать твою!
– Он больной на голову, ему бесполезно что-то говорить! Если не уберешь его от меня, Повислый, я, клянусь, забью его голыми руками! УБЕРИ ЕГО! ИЛИ ПЕРЕСЕЛИ МЕНЯ!
– Тогда тебе, Войнов, прибавят десятку. По совершеннолетию пойдешь по этапу!
– ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ! Я ЗА СЕБЯ НЕ ОТВЕЧАЮ. ПЕРЕСЕЛИТЕ МЕНЯ!!!
– Еще раз так шуметь будешь, приду и отобью тебе вторую руку. Я предупредил!
Повислый ушел, хлопнув дверью.
Войнов Глеб вцепился в решетку и сотрясал до тех пор, пока не понял, что ему не под силу справиться с чугунными прутьями. Тогда он обернулся и предостерегающе покачал Саше пальцем, приказав больше не приближаться. Саша хотел подняться с пола, но сосед пнул его. «И не вздумай смотреть на меня» – добавил тот.
Саша поджал ноги и опустил голову на колени. Так легче переносить соблазн взглянуть на Войнова Глеба. Он бы может и поднял глаза, но боялся. Он бы переместился на свою койку, а не жался в грязном углу, если не сосед не был таким грозным.
Дрожь бьет тело, руки трясутся. Саша чувствует, что с организмом происходит что-то неладное. Даже голова дрожит. Ему холодно? Неудивительно, ведь он уже несколько часов находится на бетонном полу. Нет, холода он не чувствует. Это мандраж.
Саша понял, что продолжаться так дальше больше не может. Всю жизнь проявлял смелость, а тут взял и испугался? Ни за что! «Люди по своей природе трусы. Все, кроме меня». Сосед поклялся забить голыми руками. Но этого сделать не посмеет! Видит Бог, Саша Пастухов не хотел причинять зла, но тот, кто пытается избежать злого чувства, чаще всего на него и напарывается.
В камере потемнело, пока он пребывал в углу. Лишь бледный свет придавал стенам общие очертания. Шершавые бетонные стены блестели. Когда Саша Пастухов поднялся на ноги, то понял, что бояться нечего. Войнов Глеб спал. Шатаясь, но тем не менее верно ступая на звук сопения, Саша приблизился к койке. Движения были тверды и размерены, будто сам Черт наводил его во тьме. Саша Пастухов нащупал цепь верхней полки, подтянулся, залезая к соседу со стороны ног. Раздался визг железа, который показался пронзительным в совершенной тишине. Сердце стучало в висках, Войнов Глеб повернулся на звук. Лунный свет показал его сонное лицо. Глаза были закрыты, но, невзирая на это, он напрягся, приподнялся, храпнул носом, проглотил что-то. После блаженно расслабился. Этот глоток соплей, это движение кадыка на открытой шее придало Саше злости. Жилистые пальцы и вцепились в шею точно тиски.
Глава 12
Глеб вздрогнул от внезапного звука и не успел толком продрать глаза, как что-то вцепилось ему в шею. Черный силуэт растворялся в ночи, и он попытался сбежать от него, но сделал только хуже. Нечто тяжелое навалилось сзади и придавило спину. Узел, который сжимал горло, разжался, но произошло это для того, чтобы через секунду сдавить еще с большей энергией. Глеб почувствовал, что голова надувается, точно воздушный шарик, в груди же, наоборот, все сворачивалась, проминалось, кололо от нехватки воздуха. Ужасный сон. Сейчас он улетит в небо, в стратосферу, и чем выше будет подниматься, тем меньше кислорода останется для дыхания. Попытка вдохнуть через силу привела еще к большей жажде. Внутри больно екнуло, руки принялись сдирать удавку. Ему требуется расслабить узел, иначе он взорвется, как и другие шарики, когда в них накачивают слишком много воздуха. Прошла секунда, вторая, третья. Ничего не получалось, кровь барабанила по голове – что за дурацкий сон?