Czytaj książkę: «Черный куртец или приключения Ромы Зубренко», strona 2
Рома: – Нет. С ним что-то не так?
Серега: – Этот парнишка в спортивных штанах и с кривым носом… быдлятина какая-то, проще говоря!
Стас: – И он тебе ни слова не сказал, когда ты пристроился?
Серега: – Не успел. Я ему сам говорю: видишь тех трех типов? Вякнешь хоть что-то, они тебе зубы выбьют! А мне пива…
Стас: – Ха-ха! И вправду, я уже как неделю не брился. Совсем на разбойника похож, – он вскинул голову и показал щетинистую шею.
Серега: – А ты, Ромка? Сколько не брился?
Рома: – Я, ну… недели две, наверное.
Серега и Стас дали лыбу при виде четырех черных антеннок на Ромином подбородке, и еще сильнее засмеялись над тем, с какой чувственностью он провел рукой возле рта, будто там имеется пышная борода. Однако в это же мгновение по кабаку пробежал восторженный девичий визг, смешанный с каким-то уж подозрительно знакомым гоготом. Трое ребят крутанули головами и увидели, как к столику плетется Максимка с двумя официантками; руки его выписывали в воздухе круги, а губы, очевидно, шептали что-то очень смешное сперва одной девушке на ухо, потом другой.
Максим же, в свою очередь, обладал удивительной способностью обращения с противоположным полом, отчего мог с легкостью познакомиться с любой красавицей. Он располагал к себе всех девушек без исключения, целовал их прямо на первом свидании и был таким забавным и искренним собеседником, что падкое до чувств сердце раскрывалось перед ним… раз и навсегда нарекая его своим лучшим другом.
Официантки смахнули крошки со стола, убрали грязные кружки и поставили новые, блестящие; добавили салфеток в салфетницу и как завершение, украсили стол желтой вазой пива. Сделав свою работу, девушки задержались и, закинув руки за спину, взглянули на ребят.
Официантка: – Хорошего вам вечера, – сказала одна из них, с теплой улыбкой останавливаясь на Роме, отчего тот поворотил глаза в сторону и покраснел.
Максимка: – Пожалуйста, только не забудь… – он взял ее руку и потянул к губам.
Официантка: – Хорошо-хорошо, я помню, сейчас принесу.
Девушки ушли, а ребята разом посмотрели на Максимку. Он ухмыльнулся и пожал плечами.
Максимка: – Ну и что ж? Дело обычное.
Стас: – Вот это я понимаю – самец.
Максимка: – Первую зовут Маша, вторую… – лоб его зачесался, глаза сузились, – вторую вроде тоже Маша.
Серега: – А она на тебя засмотрелась, – вытянув голову в центр стола, вполголоса сказал он, – Ром, видал?
Рома: – Ну видал, и что?
Серега: – Как что?! Действуй!
Рома: – Вообще-то у меня есть девушка.
Серега: – Ах… Ну а ты, Стас? Отчего же не можешь?
Стас набрал полную грудь воздуха. Он являлся охотником до всяческих историй, тема которых в большинстве своих случаев не совпадала с интересами ребят. Однако это обстоятельство никак не отражалось на деле: они внимали Стасу, потому что он умел раздувать из мухи слона, то есть, превращать житейскую в историю красочную и захватывающую. В его натуре не было ярко выраженных ораторских способностей, однако речь его была гладка и приятна; его идея не носила назидательный характер – она лишь возносила проблему на всеобщее обозрение и освещала историю лучами здравого смысла.
Стас: – Да как же… – сказал он на выдохе,– для знакомства нужны другие обстоятельства. Вот если бы мы с ней столкнулись в дверях или, там… к примеру, кружку пива б она на меня опрокинула, тогда да, уже есть повод поговорить. Одним словом, нужны малейшие условия для диалога, понимаешь? А попросту сказать «привет, давай познакомимся» – это, по моему мнению, глупо. Очень глупо. Как вот, представляете, совсем недавно у меня была ситуац…
Серега: – Сосунки вы, мужики! – задорно возгласил он, придя в самое веселое расположение духа от такого ответа; он не терял попусту времени и уже разливал пиво по кружкам.
Рома: – Слушай, а ты-то сам?
Серега: – Я? Да а что же я-то? Она на меня не глядела так, как на тебя. Будь я на твоем месте, у меня была бы сегодня жаркая ночка!
Рома: – Свинья ты, Серега, вот и все тут.
Серега: – А я тебе скажу, что естественно, то не безобраз… – он наполнил третью кружку, но вдруг остановился, нахмурил брови и закрутил головой, – А где еще одна?
В этот самый момент к их столику подошла официантка и, выписав небольшой крюк с подносом, остановилась у Ромы под боком. Держа в руке кружку красного пенного, она наклонилась, дабы поставить его на стол. Со сосредоточенностью, которая является к актеру во время его образа, девушка старалась показать всю грацию одним движением, наклоняясь с каждый секундой все ниже и ниже… и Рома, чтобы не упереться носом в ее грудь, поспешил отодвинуть стул. Серега дал лыбу. Максимка приоткрыл рот. Ему было больно видеть, как рука официантки дрогнула и из кружки вылетела розовая пена.
Официантка: – Ой, извини. Я не хотела, – она выхватила полотенце из кармашка и стала вытирать ему колено, – Прости.
Рома: – Ничего, ничего страшного.
Все ребята улыбались, кроме Ромы. Он сидел красный и еще долго ничего не мог сказать.
Рома: – Что это такое? – наконец сделал он над собой усилие.
Серега: – Это стопроцентный вариант! Я бы сказал беспроигрышный. Чего тебе стоит…
Рома: – Я, вообще-то, про эту гадость, – он указал на кружку с красным пенным напитком.
Максимка: – Это мой клюквенный сидр. Гадость – ваше пиво. Терпеть его не могу.
Рома, Серега и Стас переглянулись между собой и скорчили кислые гримасы.
Рома: – Да…– он вздернул и покрутил мизинцем, – а Максимка-то у нас самый настоящий Максимилиан!
Серега подхватил Рому, подпрыгнул на месте и выкрикнул: «Ну ты даешь, Макс!». Стас же сидел спокойно, даже несколько задумчиво, грыз ноготь, хмурил брови.
Стас: – Слушай, а дай попробовать, может быть, и себе закажу.
Все чокнулись кружками, и белая пена вздыбилась еще сильнее. Кружки были мощные, литровые, размером с шар, и когда ребята потянули из них пиво, то головы их на некоторое время исчезли.
Серега: – Так, ладно. Я ужасно есть хочу, давайте закажем чего-нибудь? Вот, например, селедочку можно, – он ткнул пальцем в меню.
Стас: – Селедочку только под водоч…
Максимка: – Ну, мужики! – заверещал он, – какая еще, к черту, селедка?! Я не буду эту селедку вонючую.
Рома: – Согласен, нам сегодня с Максимкой предстоит официанток целовать. Ха-ха! – уже чуть охмелев, сказал он. – Давайте гренок возьмем.
Серега: – Да-да, можно и гренок. С чесноком!
Пивная ваза в один момент опустела и между ребятами начались споры о том, кто пойдет за новой. Серега уже ходил сегодня, Стас ходил в прошлый раз, Максимка, который после своего сидра присоединился ко всем и выпил две кружки светлого нефильтрованного, сказал, что пива он не любит. Очередь дошла до Ромы, и он тоже мог выдумать какую-нибудь отговорку, однако делать этого не стал. Разве способен ли он отказать своим друзьям?
Рома взял вазу и двинулся в путь. Щеки его горели. В голове было легко и весело, а по телу гуляла приятная расслабленность, отчего он, стоя в очереди, не раз то облокачивался на стойку, то подпирал ее спиной, то нависал над ней. Очередь была небольшая, и он даже не успел заскучать, прежде чем оказался следующим на разливе. И вот Рома собирался подставлять вазу под кран бочонка, как его ни с того ни с сего боднули в плечо – это был парень в спортивных штанах, который хоть и выглядел крупнее Ромы, однако имел пузо, нахальные глаза и кривой нос. Этими самыми нахальными глазами он окинул с ног до головы и уставился на Рому, очевидно, выжидая от него каких-нибудь слов.
В силу того, что Рома был человеком разумным и мягким, он сказал следующее:
– Тебя пропустить? Да без проблем, наливай.
И парень этот, не проронив ни слова, отворотился и скрипнул краником. Сердце Ромы пустилось в вальс. Глаза, которые минуту назад прыгали по всем уголкам кабака, теперь преисполнились истомой и более не отцеплялись от льющегося из крана пива да взъерошенной макушки парня. Рома понимал, что он поступил правильно, но сознание своей правоты, к сожалению, не умаляло вопроса задетого самолюбия.
«Нет, ну а что, я должен был дать ему в морду что ли? За подобный пустяк? Я все-таки не дурак какой-то… Но, все же! Отчего я должен терпеть подобное? Можно прямо сейчас взять и настучать ему по голове, – Рома вновь взглянул на макушку парня, – Брось… Тебе следует быть разумнее. Что за глупости?! Опуститься до того, чтобы драться в кабаке за пиво? Нет. Я однозначно поступил правильно – так, как сделал бы каждый нормальный человек», – заключил Рома, когда напиток солнечного цвета побежал по стенкам его вазы.
Однако то, что было «однозначным» для головы, никак не являлось таковым для его души, и те оправдания, которые пришли к нему, Рома принял со скрипом. Глубоко внутри он остался несогласным. Это была ситуация, при которой человек корил себя за то, что прислушался к шепоту ангела, а не дал волю чертику.
8
Хоть они и выпили десять литров пива, восемь коктейлей, целый поднос рюмок с водкой, приправленной соусом табаско, и еще несколько воспламеняющихся стопочек, о которые можно с легкостью подпалить брови, но домой Рома Зубренко пришел почти трезвым. Пусть ноги и подкашивались, а картинка в глазах куда-то убегала, двоилась – мысли его были крепки, точно при обыденных обстоятельствах. И пока он, придерживаясь за комод, топтался в коридоре, на ум ему даже пришла цитата из книги.
«Весь этот свет только состоит из мыслей, которые бродят в моей охмелевшей от вина голове…» – Рома с чувством воспроизвел афоризм, вторая часть которого, махнув хвостиком, вдруг улизнула от него.
Левый ботинок не хотел слазить с ноги, плотно засев в районе пятки; но Рома прикладывал столько усилий, и делал это с таким детским, растерянным выражением на лице, что тот, наконец, сдался. Шурша ладонями об стену, Рома прошел в свою комнату и тихонечко зажег там лампу; на столе обнаружилось запечатанное письмо от его девушки Даши. Рома насупил брови от плохого предчувствия: письмо казалось каким-то странным и дурным знаком. Непослушными руками он вскрыл конверт, оторвав при этом треть листа. Он склонился над лампой, соединил две части и принялся читать записку. Листок с синими каракулями вдруг зашевелился, заюлил да побежал куда-то вдаль. Рома встряхнул головой, насилу мигнул глазами.
«Такой тебя сюрприз ждет утром… оно точно не будет добрым, за это прости. Ром, я долго думала и пришла к тому, что нам нужно расстаться. Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Прости. Ты отличный человек, ты – самый добрый, искренний и нежный… и даже настолько, что я боюсь тебя испортить, и проблема, которая разрывает наши отношения, таится не в тебе… она во мне.
Я знаю, что так будет лучше нам двоим. Не пиши мне больше и не ищи встречи. Будь счастлив и… прощай…»
Письмо вылетело из рук и погрузило Рому в мертвецкое оцепенение. Слова Даши – в особенности то, что они были написаны, а не произнесены лично – разрубили его сердце на два куска, будь то резкий удар топора. Как подобает людям, которые лицом к лицу столкнулись с трагедией, крушащей их мир без малейших предпосылок на это, Роме еще не представлялась возможность в полной мере осознать своего горя, но он уже догадывался о его масштабах.
Физическая немощь его перешла в немочь внутреннюю, и теперь он не мог ни думать, ни связывать слова; ноги уж более не подкашивались, но в одночасье затряслись руки. Он сел под холодный душ, поджал колени и погрузился в себя. На протяжении всех девятнадцати лет слезы помогали ему облегчать страдания, по ниточке вытаскивая боль в самых тяжелых ситуациях. И так устроена чуткая душа человека, что стоит ей лишь ощутить малейшую горечь обиды, как слезы непроизвольно являются на глаза ее обладателю.
Но сейчас все было совсем иначе: Рома желал зарыдать, зарыдать что есть силы, но сделать этого у него не получалось. Как сраженный молнией, сидел он, смотрел в одну точку и с каждой секундой становился все угрюмей.
9
Раннее утро понедельника. Солнце поднялось над горизонтом и, интересуясь делами людей, пошло заглядывать в окна. Лучик просочился сквозь занавеску, пополз по полу, залез на часы, отчего те, предатели, подпрыгнули и заверещали. Вместе с ними в кровати подпрыгнул и Рома Зубренко. Он приподнялся, потер кулаками глаза, сладко зевнул и хотел было плюхнуться назад, как в то же самый миг вспомнил, что ему нужно в университет на первую пару. Чувство долга подняло его и заставило взяться за приготовления к очередному трудовому дню.
Уже через двадцать минут он стоял на остановке – опрятный, свежий и причесанный. Он потрясся в автобусе, потолкался в электричке и, наконец, прибыл в университет.
Группа, в которой учился Рома Зубренко, выпала ему по воле жребия. Она была дружна и в особенности хороша тем, что никто в ней не брезговал общением. В силу этого обстоятельства костяк группы сложился из людей самых разношерстных: за одним столом смеялись и «очкарики» и «дворовые парни»; «модники» рассказывали анекдоты «ученикам по обмену», а «спортсмены» дружили с «хиляками». Все те люди, которые в скором времени обрастут посторонними заботами и решительно перестанут знать друг друга, нынче были сплочены общим страхом пред неизвестностью грядущей жизни.
В то время, когда Рома открыл дверь спортивного зала, вся группа, размахивая ногами, уже заканчивала разминку.
– Привет, Ром, – с какой-то напыщенной серьезностью сказал Леша, будто бы обращаясь к своему начальнику; но в силу того, что Рома никак не походил на начальника, в особенности по той его задорной манере трясти руку при рукопожатии, Леша перестал важничать и рассмеялся.
– Чего опаздываешь-то, еб***, – с улыбкой в тридцать два зуба подоспел и Никита, дворовый парень, который гордился тем, что его воспитала улица.
– С кем не бывает. Не всегда же мне приходить раньше вас! Ну, рассказывайте, чем на выходных занимались?
– Ой, да я и ничем особо. Учебник по философии читал. Играл, – ответит Леша.
– А я еб*** напился в субботу. Всем районом гудели, друга в армию провожали. Я собственноручно его брил, – сказал Никита.
– Смотрю и тебя хотели проводить, ха-ха!
– Да не, это на спор, – и он погладил свою коротко остриженную голову. – Как видишь… проспорил!
– Ну, а ты-то Ром? – с участием спросил Леша.
– Ооо, да я делал то же, что и вы, только в два раза насыщеннее: читал, – Рома перевел взгляд на Никиту, – по барам ходил.
– Красавчик еб***.
Но тут на них гаркнул физрук. Леша отскочил в сторону и стал добросовестно повторять приседания, а Никита выпятил грудь и, не скрывая своего недовольства, выполнил разминочное движение лишь наполовину.
После разминки они баловались с мячиком, тягали гири, висели на турнике, – и Рома выполнял все это без остановки, отчего вскоре запыхался и сел на лавку. Он минут пять делал вид, что завязывает ботинки, и делал бы это еще столько же, однако ему ни с того ни с сего прилетело мячиком по голове. Он поднял глаза и увидел две хорошенькие ножки в шортиках; только чуть позже разглядел перед собой одногруппницу. Она была недурна собою, и в особенности, как выражался Никита, недурен был ее «видок сзади».
– Оксанка! Чего делаешь?! – сказал Рома, ощупывая свою голову.
– Ха-ха! А чего ты филонишь сидишь? – и она опустилась на лавку.
– Как твои дела? Ты какой-то грустный что ли.
– Да нет, нормальный. А с чего это ты взяла?
– По глазам твоим вижу…
– Ха-ха, брось!
Они рассмеялись.
– А какая следующая пара, Ром?
– Экономика вроде.
– Хм… А ты же хорошо разбираешься в экономике? – подвигаясь и заглядывая ему в глаза, сказала она.
– Да чего там разбираться: определения да формулы всякие.
– Как тебе повезло! Я вот ее совсем понимаю. Может поможешь мне… – она приблизилась еще ближе и, к его великому удивлению, закинула ножку ему на колено, – поможешь мне разобраться в этих формулах?
– Ну… Я не зна… Смотря когда…
– Можно хоть прямо сейчас, – она пошевелила ножкой, – можно вместо следующей пары пойти ко мне в общежитие, там как раз никого не будет.
Оксане надоело играть ножкой, и она перешла к методам более действенным: налегая, она придвинула таз вплотную и, строя из пальчиков человечка, принялась шагать по Роминой коленке в пугающем для него направлении. Рука ее дошла до цели, дотронулась, схватила – Рома вздрогнул, вскипел, отдернул ее руку, махнул ногой, скидывая с себя все опоясывающие женские сети.
– Открой учебник и почитай. Там одна теория!
Он вскочил, словно разъяренный бык, и ушел переодеваться. Истерзанное сердце его разрывалось.
10
Весь оставшийся день Рому Зубренко тянуло домой какой-то неведомой силой, но он не позволил дать себе слабину и отсидел все пары. В четыре с хвостиком часа он вышел из университета со своими товарищами, в тридцать минут они полакомились пирожками у грузинской палатки, а в сорок пять, находясь на развилке дорог и пожимая друг другу руки, распрощались.
На улице уже стояла крепкая весна. Земля покрылась первой щетиной, и плешивых зеленых участков под ногами было больше, чем замызганных кучек снега. Ветер нынче стал теплым и приятным, более не вызывающий у человека желание поджать шею и укутаться в одежду. Было тепло, радость торжествовала… но Роме было жарко и тяжело. На его плечах висела зимняя куртка, а в груди неустанно ныло. Вся масса невзгод свалилась на него разом. Он чувствовал себя обескураженным ангелом. Душа его, привыкшая к полетам, и которой нынче подрезали крылья, томилась взаперти; она билась, брыкалась, но не оставляла своих попыток вдохнуть полной грудью.
