– Во-во, чего-то такое он и бубнил. Вот ты головастый, Артурчик, откуда знаешь?
– Да так, читал где-то.
– О! Вспомнил! Он же мне тут малявку сварганил, типа инструкцию.
Виктор Ибрагимович достал откуда-то из-под стола рацию и вызвал своего помощника: «Лёня! Принеси бумажку, которую я тебе дал. И очки прихвати мои».
Через минуту огромного размера Лёня тихонько зашёл в зал, передал своему боссу очки и сложенный вчетверо лист А4, и также тихонько удалился. Виктор Ибрагимович надел очки, развернул бумагу, и первые секунды с отвращением ее разглядывал, как-будто пытаясь разобрать почерк, хотя текст на ней был машинный. Зажмурившись на пару секунд, он начал читать:
– «Деньги – сакральный символ жизни…» Артур, ты прямо в точку попал, красавчик… «…жизнь человека в бытовом понимании подобна электрическому устройству, а деньги – это само электричество, позволяющее этому устройству функционировать…» Вот, бля, загибает, мудак. Типа терминологией давит, чтоб нихуя не понятно было. Ладно, чё там дальше… «…естественно, что понимание и принятие этой формулы как истинной, необходимы для любых операций, связанных с воздействием на своё сознание с использованием означенного сакрального символа. Человеческий разум подобен сложной машине, чьи действия обусловлены заданными программами и алгоритмами. Стоит надлежащим образом задать программу расширения сознания, его сужения или просто бега на месте, человек эту программу начнёт выполнять, не зависимо от того, хочет он этого или нет…» Мужики, кто-нибудь врубает, чего тут за херь написана?
– Ибрагимыч, читай, разберёмся, – уверил Сергей Петрович.
– Ну, смотрите. Он мне три раза объяснял… Я вот сейчас даже башку ломать не хочу, чисто вам для информации читаю… так, где тут…ага. «…нужные алгоритмы действий помещаются в подсознание, а там уже – дело техники. Вот, к примеру, как человек сможет избежать того факта, что в его подсознании уже размещено зерно программы: «деньги – сакральный символ жизни»?».
– Всё? – спросил явно не удовлетворивший любопытство Дмитрий Дмитриевич.
– Тебе мало что ли? – снимая очки, парировал Виктор Ибрагимович.
– Точно, мудак какой-то, – резюмировал Сергей Петрович, прищурено разглядывая дым от своей сигары. – Нахватался в «википедиях» своих словечек модных, чтоб умняк накатывать и грамотно хуй к носу подвести.
– Да это не важно, Серёга, – воодушевлённо заявил Дмитрий Дмитриевич, – Главное – чтоб вштырило реально, а не так, что миллионы сожгли, погрелись малясь у камина, а оно поколбасило минуту и отпустило.
– Истину, Диман, глаголешь, – поддержал Виктор Ибрагимович, – Надо чтобы ощущения были уж совсем необычные. А то смотри, тут тебе и фашисты и древнее зелье и кучу бабок спали, а по итогу – хуета получится, чисто как в детстве шмали накуриться… Эх, если так будет, я эту падлу все бабки отработать заставлю, с процентами.
– В этом, Ибрагимыч, никто не сомневается.
– Ну тогда, мужики, поехали. Давайте подтащим коробки ближе к камину. Там, смотрите: те, что поменьше, их последними надо жечь, торчок сказал. Он посоветовал накупить у коллекционеров разных старых купюр. Сказал, козёл, что в тех бабках энергетика охуеть какая мощная, так что мы их напоследок.
– Так, а мы сами жечь будем или… – догадался спросить Артур Соломонович.
– Нет, самим не получится, – озадаченно проговорил Виктор Ибрагимович. – Молоток, Артурчик, что подсказал. Мы же вроде как без сознания кайфы ловить будем, так что подкидывать пачки в огонь не сможем. Лёня нужен.
Хозяин вновь вызвал Лёню по рации и объяснил что делать. Лёня соображал быстро и тут же предложил на всякий случай держать за дверью доктора – мало ли чего, дурь-то новая. Виктор Ибрагимович согласился.
Лёня надел противогаз (у него вообще всякого снаряжения было – хоть на случай ядерной войны), и оставил заслонку в дымоходе едва открытой, чтобы напустить в зал достаточно дыма. Четверо друзей разлеглись в креслах поудобнее, выпили снотворного, и Виктор Ибрагимович дал отмашку, предварительно дав своему помощнику инструкцию – разбудить в случае чего минут через пятнадцать. Сначала в огонь полетели пачки долларов, которые, кстати, разгорались плохо, отчего Лёне приходилось их расчленять на отдельные купюры. Когда дыма в помещении набралось достаточно для создания необходимого эффекта, но не настолько много, чтобы кто-нибудь задохнулся, Лёня приоткрыл заслонку чуть больше.
Последнее, что заметил Артур Соломонович перед тем, как его вдруг окружила мгла, было высокое пламя, которое даже вырывалось из камина до самого потолка, и ещё – как Дмитрий Дмитриевич, засыпая, приговаривал, когда Лёня бросал пачки в огонь: «На тебе, на лечение! На тебе на операцию!».
В возникшей вокруг черной пустоте Артуру Соломоновичу стала казаться мерзкой вся эта затея со сжиганием денег; он чувствовал себя участником какого-то кощунственного и ужасного ритуала, как если бы они приносили в жертву младенцев. Но эта паническая атака быстро истощилась, стоило только летучим веществам дыма от горящих купюр окончательно добраться до его мозга. Он стал тут же спокоен и глядел задумчиво на то, как темнота соткала из себя скачущие по деньгам язычки пламени, вспоминая почему-то, что на какой-то из долларовых банкнот изображена пирамида с глазом.
Во мгле, позади этих язычков, медленно появлялся просвет, и Артуру в голову пришла отчетливая мысль, что он точно знает, зачем американцы её там нарисовали, и он решил высказать эту мысль друзьям, но вместо привычных слов из его рта вдруг вылетели шипящие звуки неизвестного языка. Артур сначала испугался и даже приложил к губам ладонь, но тут же вспомнил, что он никакой не Артур, а Менхеперр – Верховный жрец храма. Он поглядел на стоящих чуть поодаль своих друзей – номарха южных окраин Рахотепа, главу сбора всех податей Насамона, и причетника Нумия.
Менхеперр вспомнил, о чем они только что говорили, перед тем как он отошёл чуть в сторону, чтобы получше разглядеть храмовый комплекс и строящуюся пирамиду для живого бога – Великого фараона Хуфу, царя двух Египтов. Минуту назад они вчетвером стояли чуть дальше от царского паланкина, потому слышать их фараон не мог, и, тихонько посмеиваясь, говорили о том, что Хуфу стал совсем плохой, болезнь его не отпускает, и что не зря в своей Великой пирамиде он велел сделать усыпальницу под основанием; мол, не успеют достроить до его кончины, так поместят тело в нижний зал.
Менхеперр вдруг осознал, что даже когда он просто думает о фараоне, то мысленно не может его называть иначе как «мой Великий бог-фараон». Хотя в разговоре со своими друзьями – жрецами и вельможами – он, равно как и они, нередко называет богоравного чучелом крокодила и даже опухшей лягушкой.
Отец фараонов, Великий Ра, неспешно плыл на ладье в страну мертвых. Было жарко, и слуги с опахалами с трудом спасали от жгучей милости божественного света. Менхеперр подошёл к огромному паланкину, где на золоченом троне сидел Хуфу, окружённый означенной выше свитой и стражей. Фараон лениво оглядывал колоссальное строительство пирамиды, где тысячи людей, подобно муравьям сновали туда-сюда, перенося известь, воду, растворы, мрамор и прочую строительную утварь; где по огромным, словно богами сотворенным, стропилам и лесам сотни человек тянули канатами по ещё низкому склону пирамиды огромные тёсанные каменные блоки. Сын Ра глядел на это спокойно, словно наблюдал, как в саду от легкого ветра колышутся финиковые деревья, не видя никакой грандиозности в строительстве своей будущей усыпальницы.