«Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике

Глава 7. «Английский флаг»

Та сцена в лаборатории профессора Стила ознаменовала новый этап отношений Джорджии с «А.Ф.», который начался во время ее первого визита в дом Элис Мейфилд в середине мая. Анализируя эту историю год спустя, Джорджия увидела встречу в ее истинном свете. Она напомнила ей один случай, когда Джорджия девочкой плыла на яхте подруги к Внешним Гебридам. Остров Барра, мрачная черная глыба, поднялся над горизонтом. Яхта подходила к острову, ближе и ближе, пока не возникло впечатление, что сейчас она врежется в скалы. Потом, почти мгновенно, появилось устье пролива, сначала как узкая изогнутая расселина в скалах, затем – как судоходный канал, и по нему они плавно прошли в самую глубь острова, в город Каслбэй, где, как забытая игрушка, лежал на самой дальней стороне бухты на своем крохотном островке замок Кисимул.

Так и теперь случилось с Джорджией. Несясь на всех парах на внешние стены заговора, пока не стало казаться, что она разобьется о них, Джорджия вдруг легко нашла проход.

По дороге в Беркшир она размышляла над информацией о конюшне Мейфилда, полученной от Элисон и других агентов. Джордж Мейфилд, офицер кавалерии и в свое время знаменитый наездник-любитель, теперь тренировал лошадей лорда Чилтона Кэнтелоу. Чилтон – Чилли, как с любовью называли его люди, получавшие выгоду либо от его щедрости, либо благодаря тому, что лошади оправдывали доверие делавших на них ставки, – был миллионером среднего возраста, фигурой колоритной в своем роде, наподобие великих аристократов-либералов XVIII века. Джорджия даже заметила в разговоре с подругой, наполовину в шутку, что для «А.Ф.» он стал бы идеальной кандидатурой на пост диктатора, однако Элисон возразила:

– Нет, это ложный след, моя милая. С Чилли все в порядке. Он хороший человек. Подожди, пока познакомишься с ним.

Однако Джорджии не суждено было познакомиться с ним в тот приезд. Чилли находился за границей, как сообщила ей Элис Мейфилд при встрече на станции. И несомненное восхищение, и при этом вызов, появившиеся во взгляде девушки, позволили Джорджии предположить, что перед ней еще одна легкая победа Чилтона Кэнтелоу. Возможно, не такая уж и легкая. Элис – гордое, обидчивое создание; ее голыми руками не возьмешь.

Пятиминутная поездка привела их в поместье Мейфилдов. Длинный, беспорядочно построенный дом из красного кирпича, белый штакетник, конюшни за домом – все выглядело новеньким на фоне большой холмистой гряды, уже слившейся в одно целое из-за вечерней тени. Воздух был полон звуков: приглушенный топот и цоканье лошадиных копыт, звяканье ведер, голоса, доносившиеся со двора и выгула, а над ними – отдаленный рокот, когда в небе, выстроившись косяком, как дикие гуси, пролетело звено истребителей, направлявшихся на аэродром.

– У нас теперь три аэродрома в радиусе примерно двадцати миль, – пояснила Элис. – Аттерборн, Хартгроув и Тьюбери.

– А самолеты не пугают ваших лошадей?

– Они к ним привыкли.

– Полагаю, мы все к ним привыкли. И к мысли, что смерть может явиться с воздуха.

– Значит, вы не пацифистка? – резко спросила Элис Мейфилд.

– Упаси Бог, нет. Мне не нравится идея быть убитой, не имея хотя бы возможности нанести ответный удар.

– Я хотела вступить в Гражданскую воздушную гвардию, но папа не позволил. Он считает, что летать – не женское дело.

– Тогда посоветуйте ему почитать «Жизнь пчел» Метерлинка. Особенно главу о брачном полете.

– Отец с книгой? Не смешите меня. Единственная книга, которую он открывает, – это история о лошадиных родословных.

– Что такое, моя дорогая? – раздался позади них голос. – Здравствуйте, кто к нам пожаловал?

– Миссис Стрейнджуэйс. Позвольте вам представить. Мой отец. Миссис Стрейнджуэйс – одна из наших гостей в этот уик-энд, папа, если ты забыл.

– Рад знакомству, – проворчал он, энергично пожав руку Джорджии. – Моя дочь много о вас рассказывала. Прямо-таки полюбила вас. Я немного глуховат, поэтому вам придется говорить громко. Старость, знаете ли. Почему вы не привезли мужа?

– Папа! Ты же помнишь, я тебе…

– Не следовало ей так делать, в ее-то возрасте!

Джорджия, опешив, взглянула на мистера Мейфилда. Он указывал палкой на старую женщину, которая шла по дорожке между изгородями с двумя ведрами воды. Когда она приблизилась к ним, мистер Мейфилд закричал:

– Не следовало так делать, миссис Элдер! Вы навредите себе. Как ваш ревматизм?

– Терпимо, сэр. Не могу пожаловаться. Это все из-за дождливой погоды нынешней зимой.

– Да будет вам! Вы еще и пятьдесят лет проживете. Подождите, пока дотянете до моих годков. Дело не в погоде, а в старости, вот в чем штука. Нутром это чую. Курносая уже за углом. Доброго вам дня.

Джорджии понравился шумный старик в жесткой плоской шляпе, в желтом жилете, клетчатом пальто со шлицей и бриджах для верховой езды. Но она поняла, что он подавлял личность Элис Мейфилд. Отец попеременно то баловал, то жестко подчинял себе единственную дочь – Джорджии еще предстояло узнать, что у девушки было четверо братьев. Хотел, чтобы она воплотила в себе его умершую жену, «женственную женщину», как с горечью выразилась Элис, тогда как сама она, воспитанная в этом мужском обществе, боготворящая своих братьев и в то же время завидующая их свободе, не смогла обрести ни свободы девчонки-сорванца, ни женской безмятежности.

Это впечатление надежно закрепилось в голове Джорджии на следующее утро. Проснувшись рано в маленькой, с белеными стенами комнате, она накинула плед и подошла к окну. Почти горизонтальные лучи солнца высвечивали холмы на западе с такой ослепительной ясностью, что казалось, будто видна каждая травинка. На фоне холмов, которые с двух сторон вздымались вверх гигантскими, как атлантические валы, складками, дом, конюшни и деревня представлялись крохотными и тихими в своей котловине. Вскоре на гребне холма справа появилась всадница. Гнедая лошадь горделиво выгнула шею, когда она задержала ее на самом верху в скульптурной позе. Солнце превратило льняную копну волос наездницы в неопалимую купину, маяк на этой пустынной возвышенности. Вместе с тем, несмотря на великолепие картины, которую являла собой Элис Мейфилд, девушка уныло сутулилась с видом человека, ожидающего подкрепления, которое никогда не придет. Неподвижно сидевшая на лошади, внимательно смотревшая на юг, она показалась Джорджии образом «недовольного божества».

Было в ее позе что-то и от часового. Джорджия вспомнила призрак Ярнолдской фермы, и ей вдруг пришло в голову, что здесь тоже стратегическая позиция: дом расположен между тремя военными аэродромами. Перед глазами возникла картина: эскадрильи самолетов, пикирующие и разворачивающиеся над зданием парламента, пока внутри предъявляется ультиматум. Отставка или…

Джорджия с раздражением отогнала видение. В данной ситуации это было хуже всего – начинают появляться фантазии, и ты замечаешь врага на каждом углу. Девушка на холме дернула поводья, лошадь рванула вперед – быстро, гладко, сжато, как торпеда. Она пролетела галопом по гребню холма и уже через мгновение мчалась на бешеной скорости по дорожке к сонной, ослепленной утренним солнцем деревушке.

– Ну что, доставили вы добрую весть из Гента в Аахен? – спросила через пять минут из окна своей комнаты Джорджия.

Элис Мейфилд подняла голову, ее щеки раскраснелись.

– Я отлично прокатилась. Вы видели меня там, наверху?

«Да, – подумала Джорджия, – она выглядит невинной, как этот рассвет. Я должна перестать воображать всякую чепуху». Однако девушка была в той жаркой комнате с сеньором Альваресом и его сообщниками, она не могла попасть туда случайно.

Состоявшееся вечером собрание, на котором Джорджию приняли в «Английский флаг», было столь же невинным, несмотря на всю свою странность. Присутствовал мистер Мейфилд, хотя перед этим громко бурчал обо «всех этих дурачествах Элис». Двое из его сыновей – румяные, крепко сложенные молодые мужчины; один или два соседних фермера, слегка трепещущие под внешней невозмутимостью; несколько молодых особ из «графства», проказливые и непочтительные; приходский священник; главный конюх – грубый с виду, кривоногий, жующий резинку худенький человек; еще два гостя, помимо Джорджии, – землевладелец из другой части района и его жена и несколько офицеров ВВС, с прилизанными волосами, скромные, переговаривающиеся на своем жаргоне.

Заседание началось с церемонии, которую провел старший брат Элис, Роберт, надевший ради такого дела мантию и принявший звание старшего знаменосца. На церемонии царила атмосфера комичности, наигранности и убогого мистицизма, вполне способного сойти в своем декадансе за религию или идею. Джорджию в основном беспокоило мрачное предчувствие – опасение того рода, которое испытываешь на спиритическом сеансе, переживая, как бы не ошибся медиум, или когда следишь за жалкими потугами какого-нибудь старого актера в странствующем варьете, пытающегося воспроизвести игру времен своего успеха. Эта часть церемонии завершилась принятием в организацию Джорджии.

– Верите ли вы в закон аристократии, в правление и правительство высшей личности? – спросили ее.

– Верите ли вы в наследственную линию подлинной аристократии?

– Верите ли вы в привилегии и ответственность высшей расы?

И так далее.

Джорджии удалось сохранить невозмутимый вид, и в должное время она стала членом «Английского флага». Она с интересом отметила, что кружочка, такого, как Найджел обнаружил в медальоне, она не получила. Вероятно, сэр Джон был прав, утверждая, что такие кружочки в ходу лишь среди настоящих заговорщиков. На нее вдруг обрушилась волна тоски по дому: ей хотелось поведать Найджелу об этой нелепой церемонии, услышать его взрывной смех. Все здесь казалось совершенно нереальным.

Когда церемония закончилась, началось заседание Круглого стола. За этим высокопарным названием, как обнаружила Джорджия, не скрывалось ничего, кроме сидения за круглым столом и высказывания недовольства в адрес правительства, прислуги, «критической тяжести размеров налога», социалистической партии, дурного поведения пеших туристов, спекуляций в области строительства и торговли, снижения качества современного искусства, пустых церквей, ставок на результаты футбольных матчей, химического пива и ограничения рождаемости. Все это было скучно и смешно, но в то же время становилось ясно, какую кашу заваривал «Английский флаг» для прикрытия деятельности настоящих заговорщиков.

Однако на следующее утро Элис Мейфилд взяла ее с собой на верховую прогулку до завтрака, и высоко на холмах, глядя на воскресный покой полей и деревень, Джорджия наконец была посвящена в тайну, которая так долго от нее ускользала. Они остановили лошадей, чтобы полюбоваться пейзажем, и Элис вдруг спросила, что она думает о собрании «Английского флага».

– Вы хотите от меня вежливости или честности? – уточнила Джорджия.

– Ненавижу, когда люди отвечают из вежливости.

– Что ж, хорошо. Я решила, что это было смехотворное надувательство. Не сама идея – я не присоединилась бы к «Флагу», если бы так считала. Но все эти разговоры, разговоры, разговоры… Абсолютно вздорные и ничтожные. Почему они не сделают что-нибудь вместо того, чтобы постоянно скулить. «Аристократы», жалующиеся на свои глупые мелкие обиды. Им духу не хватает? Ваши братья как будто не такие, но и они лишь болтали вместе с остальными, как пара заговорщиков из кафе. Какое жалкое зрелище мы собой представляли, жалуясь на то, как демократия губит империю, повторяя друг другу, какие мы замечательные – рожденные править, и все прочее, а затем продолжая просиживать штаны! Упаси меня Бог от такой самодовольной, ленивой самоуспокоенности.

Как Джорджия и надеялась, презрительное замечание в адрес братьев задело Элис Мейфилд за живое.

– Мы не настолько бесполезны, как вы думаете, – возразила она. – Не все из нас. Не Роберт и Деннис. Или я. Мы помогаем делать дело.

– Правда? Пишите письма в «Таймс»?

У Элис даже ноздри побелели, но она сдержалась.

– Что бы вы сказали, если бы я сообщила, что менее чем через год мы сметем демократов в Британии и утвердим истинного лидера, настоящее руководство?

– Я бы ответила, что вы грезите. Мечта, однако, приятная.

– Вы бы присоединились? Наш внутренний совет считает, что вам бы цены не было.

– Разумеется, я присоединилась бы, если бы считала, что у вас есть хоть какой-то шанс на успех. Я в безнадежных экспедициях не участвую. Кстати, кто этот лидер?

– Мне не позволили бы сказать вам, даже если бы я и знала. Его имя известно лишь полудюжине людей в движении.

– Это покупка кота в мешке, не так ли? Откуда вы знаете, способен ли он вообще на что-нибудь?

– Он спланировал все это движение. Организация просто поразительна, такое мог придумать только выдающийся человек.

«Может ли это быть правдой?» – спросила себя Джорджия. Движение, за которым стоит анонимный гений? А если Элис отвлекает ее внимание; в конце концов, маловероятно, чтобы чужаку сразу доверили столь важную информацию. И все же она готова была поклясться, что девушка говорит правду или, по крайней мере, считает правдой, будто личность будущего диктатора известна только руководителям движения. А если это правда, то она соотносится с тем, что говорил ей о конспирации сэр Джон. Это минимизирует самую большую опасность, которой подвержены подобные заговоры, – опасность пострадать от осведомителя. Однако это же делает заговор более уязвимым: если кто-нибудь узнает, кто этот предатель, то одним камнем убьет и гения, и главу организации.

Джорджия постаралась внешне сохранить скептическое отношение, но постепенно позволила себе попасть под обаяние энтузиазма Элис Мейфилд. Из ее рассказа скоро стало ясно, что движение, как и подозревал сэр Джон, разделено на множество, в его терминологии, водонепроницаемых отсеков, чтобы утечки наносили минимальный ущерб. Британия была поделена на шесть районов, каждый со своим собственным организатором. Каждый район, в свою очередь, состоял из большого числа автономных групп – подрайонов, члены которых не знали ни об именах, ни о количестве участников и особых задачах других групп. В задачу Элис Мейфилд, насколько поняла Джорджия, входило поддержание связи между беркширской группой и членами «внутреннего совета» в Лондоне. По этой-то причине она, без сомнения, и находилась в клубе сеньора Альвареса.

– Вы говорите, что внутренний совет считает, будто от меня может быть какая-то польза. Они попросили вас поговорить со мной или это была ваша идея? На мой взгляд, они должны относиться ко мне с подозрением, ведь я все же, так сказать, замужем за полицией.

– Господи, да я бы к вам не подошла, если бы мне не велели! Наше движение не поощряет самодеятельности. Вас уже тщательно проверили.

Только после завершения всей этой истории Джорджия узнала, насколько детальной была эта проверка. И самым нелепым было то, что выполнялась она по заданию сэра Джона Стрейнджуэйса. Через месяц после ее первого посещения клуба «Теймфорд» он отвел в сторонку одного из своих людей – инспектора уголовной полиции из политического отдела, которого имел все основания считать членом этой тайной организации, сказал ему конфиденциально, что в последнее время до него дошли странные сообщения о миссис Найджел Стрейнджуэйс, мол, она отказалась повидаться с ним или как-то объясниться, и попросил тактично разобраться в этих слухах. Инспектор немедленно доложил об этом своему местному организатору «А.Ф.» и получил приказ провести расследование, как и попросил сэр Джон, и передать любую полученную информацию «А.Ф.». Таким образом, сэр Джон достиг своей цели: отмежеваться от Джорджии и в то же время заинтересовать ею «А.Ф.». Ее квартиру обыскали. Были найдены письма от Найджела, подтверждающие их окончательный разрыв. И очень скоро профашистские симпатии, которые Джорджия прилежно демонстрировала, также стали известны «А.Ф.».

Ее первая беседа с Элис Мейфилд довершила остальное. Перед ними была известная, влиятельная женщина, очевидно, не у дел, недовольная своим нынешним существованием, разочаровавшаяся в демократическом правлении: Джорджия как раз представляла собой полезный для «А.Ф.» тип личности. Однако лидеры движения, хотя и обладали уверенностью людей, за которыми стоят неограниченные денежные средства, и находились под очарованием перспективы почти неограниченной власти, ничто не принимали на веру. Они все делали тщательно, и это должно было подтолкнуть Джорджию к самому краю бездны.

Глава 8. Гранки

В то лето надолго установилась сильная жара. Питер Бретуэйт преуспевал в быстрых подачах, зачетным пробежкам не было конца, как маслу в кувшине вдовы^[6].

Элисон Гроув продолжала заниматься своими делами в Эскоте и Херлингеме, на балах, на приемах в саду и торжественных церемониях. В тысячах контор, на заводах, в трущобах изнемогали от жары рабочие, с нетерпением ожидая короткого августовского отпуска. И за всей этой обыкновенной жизнью невидимо, как сражаются в крови красные и белые кровяные тельца, шла война между агентами сэра Джона Стрейнджуэйса и заговорщиками. С обеих сторон это была война без правил и пощады. Даже участники, не считая высшего руководства, ничего не знали об этой битве, кроме своего сектора. Правда, в определенном смысле битва едва только началась: в настоящее время велось маневрирование по занятию лучшей позиции, перестрелка между сторожевыми постами. Однако изолированность Джорджии заставляла ее ощущать себя воином, который защищает свой участок фронта, протянувшегося по всей Британии, и который только по слухам знает, что его товарищи тоже сражаются.

Читая газеты, она тщательно вылавливала смутные намеки, свидетельствующие о наступлении «А.Ф.». В стране постепенно умело создавалась атмосфера неуверенности. Фондовую биржу лихорадило, курс ценных бумаг колебался без видимых причин, как встревоженные воздушные массы перед грозой. Реакционные газеты, не слишком себя компрометируя, начали переходить на новый, скептический тон в отношении парламентской формы правления. Некие известные личности – во время послеобеденных речей, в клубах, в школах при вручении аттестатов, при закладке фундаментов – выступали за более тесное сотрудничество с тоталитарными режимами. Семена сомнения и разногласий сеялись, подобно плевелам из притчи, пока Англия спала^[7].

Были и другие события – таинственные исчезновения, необъяснимые самоубийства – потери в ходе тайной войны. Читая между строк, Джорджия удивлялась, с каким мастерством «А.Ф.» создавал атмосферу кризиса, стремился уничтожить веру англичан в демократические институты.

Сама она, как член одной из лондонских групп этой организации, получила задание вербовать сторонников движения среди своих знакомых – задача, требовавшая всех сил ее ума, поскольку в большинстве случаев вела к вежливому отчуждению или явной враждебности. Но, зная, что «А.Ф.» таким образом испытывает ее, Джорджия делала свое дело. Ей было велено оказывать полное повиновение любому, кто предъявит ей значок «А.Ф.» – такой же кружок, какой она нашла в медальоне; он имелся лишь у шести руководителей районов, членов внутреннего совета; но никто пока к ней не обратился, и Джорджия начала терять надежду на дальнейшее проникновение в движение.

Необходимость публично носить эту отвратительную маску, страшное напряжение, возникающее, когда работаешь на одну сторону и в то же время делаешь вид, будто преданно трудишься на другую, начали сказываться на нервах Джорджии. Поэтому она обрадовалась, получив приглашение снова посетить Мейфилдов, – как может обрадоваться измученный боец, которого переводят на более спокойный участок фронта. По крайней мере предполагалось, что там будет потише…

Глаза Элис Мейфилд горели огнем, в манере держаться прорывалось сдерживаемое возбуждение, которое вскоре получило объяснение, когда она сообщила Джорджии, что одним из гостей будет лорд Чилтон Кэнтелоу. Джорджия тоже разволновалась. У нее начинало складываться мнение об этом богатом плейбое, и ей было важно проверить его.

Однако Чилли прибывал только на следующий день, и мысли о нем вылетели у Джорджии из головы из-за инцидента, произошедшего, когда они добрались до поместья.

– Вы пока пойдите и поздоровайтесь с папой, – сказала Элис. – Интересно, куда он делся?

Вскоре они нашли его в кабинете, где он выглядел не более уместно, чем одна из его лошадей. Шляпа с плоским верхом лежала рядом на письменном столе, в руке мистер Мейфилд держал карандаш и казался настолько погруженным в чтение книги в бумажной обложке, что поначалу не услышал, как вошли женщины.

– Здравствуй, папа. Я…

– Какого черта? С какой стати ты врываешься, как… Прошу прощения, миссис Стрейнджуэйс. Не заметил вас. Как дела? Чертовски жарко сегодня.

Старик поднялся, ловко сунув книгу под стопку бумаг. Пока он энергично жал руку Джорджии, та вспомнила, как в прошлый ее визит сюда Элис сказала: «Отец с книгой? Не смешите меня. Единственная книга, которую он открывает, – это история о лошадиных родословных». А эта книга, насколько она успела заметить, не напоминала упомянутый бесценный труд. Это, несомненно, были гранки. Что делало ситуацию еще более странной. Если мистер Мейфилд никогда не читал книг, то резонно предположить, что вряд ли он книгу написал.

В тот момент Джорджия от комментариев воздержалась, но позднее, когда Элис помогала ей распаковывать и раскладывать вещи, заметила:

– Не знала, что ваш отец писатель.

– Писатель? Нет! С чего вы взяли?

– Мне показалось, что сейчас он читает гранки.

Последовала секундная пауза, прежде чем Элис ответила:

– Их прислал ему какой-то издатель. Попросил составить мнение об этом произведении. Полагаю, им это надо для рекламы. Отцу периодически присылают книги – по его роду деятельности, воспоминания о скачках и тому подобное. Правда, он их практически и в руки не берет. Наверно, эту книгу написал кто-то из его друзей.

Звучало убедительно. Джорджия была знакома с привычкой издателей посылать книги перед публикацией известным людям, испрашивая их мнения и рассчитывая таким образом на небольшую бесплатную рекламу. Обычно они передавали окончательный вариант, а не гранки, но не всегда. Но почему старый мистер Мейфилд моментально убрал книгу с глаз подальше, когда они вошли? Вряд ли его грубое презрение к литературе достигло такой степени, что он испытывает стыд, когда его застают в компании с книгой?

Пока Джорджия переодевалась к ужину, это любопытное маленькое происшествие не давало ей покоя. То, что правильное объяснение пришло ей в голову не сразу, связано с тем, что прежде она не думала о Джордже Мейфилде в связи с заговором. Об Элис и ее братьях – да. Но их отец, с его любимыми лошадьми, старомодными причудами, сосредоточенностью на одной теме казался бесконечно далек от амбиций и ухищрений «А.Ф.». Однако было нечто странное в этих гранках. Они не вписывались в общую картину. А на все не вписывающееся в общую картину глаз у Джорджии был наметан. Она как раз накладывала румяна, когда ее осенило, что это, возможно, тот ключ, который она ищет. Каким восхитительным способом связи между главными заговорщиками были бы эти гранки!

Они могут ожидать, что их корреспонденцию станут вскрывать люди Джона Стрейнджуэйса. По крайней мере, было бы опасно посылать важные сообщения по почте, пусть даже и закодированные: нет такого кода, который не расшифруют в наши дни. Но кому придет в голову перехватывать книгу, посланную почтенным издателем с просьбой к получателю высказать о ней свое мнение? А в книге объемом в 100 тысяч слов найдется достаточно комбинаций, способных поставить в тупик самого опытного шифровальщика, даже если предположить, что полиция разгадает данную уловку. Сам издатель вполне может быть выше всяких подозрений. Достаточно присутствия в его конторе члена «А.Ф.», чтобы получить экземпляр гранок и отправить их, каким-то образом указав заранее нужные слова или буквы.

Едва эта мысль вспыхнула в мозгу Джорджии, как сразу возникла ответная реакция. «Какая же я глупая! В этом нет смысла. Каким бы большим и разнообразным ни был издательский список, у издателя не будет достаточного количества одновременно готовых к публикации книг на разные темы, чтобы обеспечить функционирование данного способа. Кроме того, если бы не моя нервозность, когда начинаю подозревать всех и вся, я наверняка признала бы, что лидерам «А.Ф.» нет нужды в столь замысловатых фокусах: ничто не мешает им просто встречаться друг с другом».

Нет, вся эта идея нереальна. Тем не менее Джорджией овладело желание доказать это, как очнувшийся от ночного кошмара ребенок стремится обследовать платяной шкаф, полный ужасных вещей, – просто чтобы убедиться. Джорджия решила познакомиться с гранками мистера Мейфилда.

На следующий день перед самым ланчем прибыл лорд Чилтон Кэнтелоу. Все утро над гостями поместья витало ощущение беспокойства, ожидания. Джорджии эта обстановка казалась сочетанием подавленности и взвинченности, подобно наэлектризованному воздуху перед тропическим ураганом. Гости бесцельно слонялись, переговаривались с каким-то судорожным оживлением, будто по дому гуляли легкие ветерки – предшественники бури. Элис Мейфилд была рассеянна, умолкала в середине беседы, уставившись перед собой невидящим взглядом. Слышно было, как ее отец распекает конюха за какую-то незначительную провинность. Леди Риссингтон, известная красавица, которой Элисон Гроув дала прозвище «Всегда открытая дверь», нервно прихорашивалась перед каждым попавшимся ей зеркалом. Как нелепо, думала Джорджия, что один человек способен создать это чрезвычайно атмосферное возбуждение, пусть даже он миллионер и Божий дар тоскующей женской половине человечества.

А когда все они пили коктейли в просторной гостиной, окна которой выходили на холмы, сложившие свои длинные тени вокруг себя, как крылья, и дремавшие в полуденном солнечном свете, появился Чилтон Кэнтелоу. Ему было лет сорок пять, но выглядел он моложе. У него были плотные курчавые волосы, прямой нос и маленький классический твердый рот. Красота его черт, вынужденно признала Джорджия, была совершенной и принадлежала к красоте того рода, которая никогда не стареет. Во взгляде его глубоко посаженных дерзких глаз, с интересом блуждавших по собравшимся, не было и следа высокомерия или рассеянности. «Здравствуй, Чилли!» – раздалось всеобщее приветствие, и в помещении возникло движение, и все успокоилось, словно произошли какие-то бурные процессы, очистили воздух и изменили здешние отношения. Элис Мейфилд вела его к Джорджии. Та с удивлением отметила, что походке Чилтона Кэнтелоу недостает несравненного изящества его головы и плеч: он шел немного неуклюже, наклоняясь вперед, размахивая перед собой руками, как медведь лапами; и этот изъян в его физическом совершенстве парадоксальным образом сделал лорда Кэнтелоу более реальным для нее, более простым и приятным. Во взгляде, которым он окинул Джорджию при рукопожатии, сквозили одновременно застенчивость и вызов. «Ну и что вы обо мне думаете?» – казалось, спрашивал он. На мгновение Джорджия ощутила на себе всю мощь его личности.

– Очень приятно, – произнес он. – Я всегда хотел с вами познакомиться. Я много о вас слышал.

В словах лорда Кэнтелоу не было и намека на снисходительность или общепринятую фальшь. Его улыбка, мальчишеская и вместе с тем уверенная, создала между ними атмосферу соучастия, будто они были старыми друзьями, которые встретились в комнате, полной незнакомых людей.

– Да, – кивнула Джорджия, – мы оба любим рисковать. Во всяком случае, это у нас общее.

Она заметила легкое, сдержанное движение рядом с собой. Элис Мейфилд не привыкла видеть, чтобы с ее идолом обращались столь бесцеремонно. Или, возможно, она почувствовала укол ревности, уловив в словах этих двух людей первый звон скрещенных рапир.

– Рисковать? – удивился Чилтон. – По-моему, вы прекратили активную деятельность. Планируете новую экспедицию?

– Нет. Сейчас в Англии такая волнующая обстановка, вы не находите? У меня ощущение, будто мы находимся на пороге грандиозных событий. На сей раз развлекутся домоседы.

Глядя Кэнтелоу прямо в лицо, Джорджия не увидела ни следа замешательства. А почему, собственно, оно должно быть? Нет и узнаваемого намека на черты женщины из медальона. Если она надеялась форсировать дело, ей это не удалось.

Чилтон засмеялся:

– Вы говорите так, словно собираетесь устроить революцию или нечто подобное. Из вас получилась бы отличная Жанна д’Арк.

– Что ж, если и устрою, то вам придется ее финансировать. Одних голосов избирателей сегодня недостаточно. Но, серьезно, учитывая всю эту международную напряженность, что-то же должно вскоре разразиться, как по-вашему? Какие сейчас в Германии настроения? Я не была там несколько лет.

– Они напуганы. Как и мы. Только гораздо громче кричат, чтобы скрыть это. А что вы имеете в виду, говоря, что на сей раз развлекутся домоседы?

Джорджия молча показала в окно. В небе низко летела группа бомбардировщиков.

– Я понимаю развлечения по-другому, – произнес Чилтон Кэнтелоу. Но сказал он это небрежно; и Джорджия, увидев, как заблестели его глаза, следившие за перемещением самолетов, поняла, что он действительно испытал бы грубое, детское наслаждение от взрыва, облака дыма и пыли, рассыпавшихся в прах домов – от зрелища разрушения.

– Мне бы понравилось, – промолвила Элис Мейфилд. – Да, звучит ужасно, однако подумайте об ощущении силы там, наверху. Они сражаются в воздухе, как боги. Разумеется, сама по себе бомбардировка ужасна, но…

– Элис – кровожадное дитя, – усмехнулся Чилтон. – Романтик, склонный к кровопролитию, – настоящий ужас. Ей бы работать медсестрой в больнице – вот лучшее лекарство.

Элис вспыхнула, сердито посмотрела на Джорджию, будто она, а не Чилтон произнесла эти небрежные, обидные слова. Джорджию они тоже шокировали. Чилтон, который, очевидно, был человеком воспитанным и чутким, не мог не понимать, насколько его замечание ранит девушку. Обращаясь к ней с насмешливым презрением, он демонстрировал наличие в своем характере жестокости или, по крайней мере, безответственности. Что ж, Чилтон миллионер: сложно собрать столько денег, не ранив так или иначе множество людей.

– Вы не слишком жестоко с ней поступили? – спросила Джорджия, когда Элис отошла в сторону.

Чилтон внимательно посмотрел на нее, словно прикидывая, какой ответ доставит ей наибольшее удовольствие.

– Приходится порой. В итоге для нее будет лучше, если я стану держать ее… на расстоянии.

– Когда такая девушка влюблена, отпор лишь усилит ее чувства. Она заставит себя поверить, что это лишь доказывает ваше к ней неравнодушие. Ее излечит только безразличие.