Один из базовых принципов физиологии гласит, что тренируемая функция организма развивается, не используемая – атрофируется. Лишая себя искажений, допущений и приближений аналогового мира, человек избавляется от некой части собственной психики, и загружается в точный и четкий мир Цифры. Редукция восприятия окружающего мира оборачивается «оцифровыванием» сознания. Так, придя в музей или кафедральный собор, очутившись в подземной пещере или на берегу горного озера, туристы спешат отгородиться от естественной красоты надежным забралом цифровой фото- и видеотехники. Им некогда разглядывать живописный природный пейзаж или выставленную в музее картину. Необходимо как можно скорее оцифровать их с помощью подручных технических средств, чтобы затем рассматривать копию дома в привычной сознанию форме.
Мобильные телефоны, компьютеры, Интернет, общество усваивает информационную форму существования с каждым годом все интенсивнее. Доживи Платон до нашего времени, он мог бы воскликнуть: «Идея становится Жизнью!» – и тут же принялся бы переносить на современные общественные реалии концепцию Идеального Государства. Ведь если возможны идеальные технологии – почему нельзя создать идеального человека в рамках идеального социума? Матрица разворачивается и совершенствуется как универсальная информационно-функциональная среда для существования грядущего цифрового человечества. Того, что заместит старый вид Homo Sapiens Sapiens чем-то более совершенным, сверхчеловеческим.
Мы теперь умеем не только копировать, но научились воспроизводить. Информацию, материальные предметы, живых существ. Точный макет оригинала, практически один в один. А зачем делать что-то похожее, если можно производить идентичное, точную копию? И ради чего быть кому-то подобным, если можно стать идентичным, точной копией?
Аналоговые технологии допускают искажения: приближения, округления, отражения. Цифра исключает ошибку. Цифра диктует точный код, в соответствии с которым упорядочивается наша объективная реальность, и следом мы сами. О культурном коде, организующем современного человека, сегодня говорят культурологи и социологи, политики и журналисты, люди искусства и популярные теледьяконы. Из двустворчатых врат Нуля и Единицы появляются на свет миллионы пригодных для Матрицы homo digital – одинаковых по своим устремлениям, функциональным возможностям и запрограммированным в них интересам.
Можно ли бороться с прогрессом? Глупо, бессмысленно, безрассудно. Им можно лишь восторгаться и по возможности споспешествовать. И если в начале было Слово, то в конце, видимо, будет Цифра.
DIGITall FREEDOM. DIGITall PEOPLE. DIGITall WORLD.
10. Банкоматрица
Рельсы, шлагбаумы, медный привкус фабричной пыли в воздухе и небо цвета старой калоши. Железнодорожная станция разливает по округе запах резины и ржавчины. Со всех сторон поднимается истеричный хоровой вой клаксонов.
– Дальше куда? – с неудовольствием требует Онже. Мы еле двигаемся в хронической пробке на Варшавском шоссе. Грифельная дорожная полоса чертит неровную линию меж каменеющих по обочинам строений красного кирпича и серых бетонных блоков.
Вспоминая как ехать к банку, я пытаюсь сориентироваться по зданию фармацевтического концерна. На торцевой стороне бетонного куба мозаикой распластался безобразный поносного цвета медведь.
– Матрица, – на автомате реагирует Онже, глядя на мозаичную скотину. – Самое политическое щупальце. Ничего, родной, чуть приподымемся, и тоже членством обзаведемся. В депутаты нам попасть уже не светит, а вот помощниками заделаться мазево будет, прикинь? Станем помогать, ха-ха, парламентерам законы выдумывать! А потом предвыборные кампании мутить будем: кого мэром, кого губернатором назначим – глядишь, через пару-тройку лет целую область приватизируем, не в кипиш дельце. Кто музыку заказывает – тот с нее и прется, понимаешь?
Скот не может и не имеет морального права решать, куда направляется стадо. Дай баранам возможность решать свои судьбы, и они выйдут из подчинения, разбегутся кто куда, перестанут вырабатывать шерсть, мясо и молоко. Скотом необходимо управлять с помощью жестких и эффективных методов: с использованием профессиональных пастухов, хорошо натасканных овчарок, хлевов, загонов и электрооград.
– Этого мало, – говорит Онже. – Стадо все равно разбежится, как только контроль ослабишь. Грамотные пастухи отбирают нескольких самцов и дают им заматереть. Матерый баран волков отогнать в состоянии не хуже всякой овчарки, понимаешь? А стадо на этих матерых баранов смотрит: куда главшпан идет, туда и остальные ломятся. В природе же по уму все устроено!
Не так, – хвастаюсь я эрудицией. Матерые особи вырастают только в натуральных условиях. Профессиональные пастухи не дают баранам заматереть и режут их первыми. Иначе стадо в какой-то момент выйдет из подчинения и двинется за вожаком. В естественных условиях вожаками стада становятся особи, прошедшие сито естественного отбора, заматеревшие благодаря личным качествам и выжившие в многочисленных схватках с естественным врагом и с соперниками. Но в условиях искусственного выращивания скота на убой главным бараном можно сделать любую овцу. Достаточно завить ей шерсть и выкрасить рога золотой краской.
– Да сегодня любой клоун президентом стать может! – забавляется Онже. – То, что сейчас все гадают, мол: кто же будет преемником – это все понты, чтобы овцам головы заморочить. Кого Матрица им подсунет, того и выберут, понимаешь? Петросяна подсунут – и то за него все как один проголосуют. А реально Матрица в оконцовке какую-нибудь пешку назначит и подымет ее наверх по зеленой, как Путина в свое время.
Вероятно, Матрица не будет придумывать новых схем, и в 2008-м сыграет с народом все в те же предвыборные наперстки. Позавчерашняя пипетка в мэрии назавтра становится директором ФСБ, еще через месяц премьер-министром, еще через пару месяцев и.о. президента, а через полгода попадет в дамки.
– Меня больше всего прикалывает, как эти лохи верят, будто они страной управляют! – Онже кивает на забитые прохожими тротуары. – Третий Рейх сосет по сравнению с Матрицей. Если бы Гитлер такую демократию придумал, он бы мир завоевал безо всяких люфтваффе, понимаешь?
Демократию придумали задолго до Гитлера. Аристотель выделял шесть типов государственного строя: монархия, аристократия и полития – против деспотии, олигархии и демократии. Благодаря неустанной промывке мозгов толпы людей уверены, будто демократия есть самый совершенный и прогрессивный государственный строй, якобы хорошо зарекомендовавший себя со времен Древней Греции. На деле, в Греции была полития. В ее условиях правомочные граждане полиса принимали участие в обсуждении и принятии общих для всех и каждого проблем и вопросов. Что до демократии, то мудрые эллины считали ее гнуснейшим типом правления, поскольку в условиях, когда власть якобы передана аморфной массе, реально управлять государством начинают проходимцы, сумевшие увлечь легковерную толпу посулами либо обманом. И как полития обеспечивает сохранность аристократии и монархии, так «власть народа» играет на руку олигархическим кликам, а в потенции служит возникновению единовластной деспотической тирании.
– Да та же пирамида! – отмахивается Онже. – На вершине национальный лидер, в середине партии и движения, а в основании – печальные лохи. Ты ж видишь: любой, кто в реальную оппозицию власти уходит, его тут же на месте и хавают. То с предвыборной гонки снимут, то зарегистрироваться не дадут, а то просто на кичу закроют, понимаешь?
Какая бы новая звезда не появилась на политическом небосклоне, участь ее неизбежна: бесследно исчезнуть либо включиться в Матрицу и передать сконцентрированные вокруг себя силы в ее суверенную пользу. Все что требуется от людской массы в этих условиях – это раз в четыре года передавать свое фиктивное право на управление страной в пользу горстки профессиональных лгунов. Подконтрольные Матрице политические партии предлагаются обывателю как йогурты в супермаркете. Веря в свой бесценный голос, миллионы батареек идут выбирать между «яблочком» и «медведем», между «домиком» и «серп-и-молотом», между одним ярлыком и другим. Жвачное животное, современного потребителя политической продукции должна волновать не партийная программа и не процент выполнения предвыборных обещаний, а только красивая этикетка: умная говорящая голова, звучный слоган, бравурная заставка. Ходить на «всенародные голосования» в этих условиях – все равно что выбирать из нескольких видов говна, отличающихся только фактурой и цветом.
– А этот хмырь давно в «Единство» вступил? – интересуется Онже, кивая головой вправо. Чуть продвинувшись в пробке, мы стоим напротив дочернего предприятия фармацевтического концерна. На вывеске красуется фамилия заслуженного пилюлькина Российской Федерации.
Причастность к медвежьей шкуре позволяет бизнесмену от фармацевтики избегать ответственности после громких скандалов, из которых становится очевидно, что благодаря его деятельности производство и продажа поддельных лекарств в нашей стране вышла на макроэкономический уровень. Что до политического «фамильного» брэнда, то он был создан еще на позапрошлой президентской гонке, когда пилюлькин баллотировался в главы государства. В период проведения предвыборной рекламной кампании мне попалось на глаза газетное интервью с фармацевтическим кандидатом. Тот нескромно бахвалился своим сказочным состоянием и бравировал тем, что ежедневно высасывает на пару с женой бутылку-другую шампанского ценой в десяток тысяч долларов. Сильнее всего врезалась в память сопровождавшая статью фотография: глава концерна в рабочем кабинете, на фоне собственного портрета и массивной резной мебели, стоит, сжимая в руках внушительных размеров рыцарский меч. На лице бушует радостный оскал, словно пилюлькин выиграл клинок в «двадцать одно» лично у короля Артура. Фотография терзала меня годами, пока я где-то не вычитал, что рыцарский меч вручается членам некоторых масонских лож в качестве свидетельства высших степеней посвящения в инфернальные культы.
– Братиша, ты по ходу опять жидомасонами загоняешься, – беззлобно скалится Онже. – Я тебя прошу, аккуратнее по этой теме: на газ не топи, а то я за тебя реально переживаю!
***
Свернув в тесный проезд, мы пересекаем железнодорожные рельсы и останавливаемся перед указательным пальцем шлагбаума. За вахтой открывается индустриальная зона. Мрачные громады заводских корпусов таращатся в пустоту плаца выпученными глазищами окон. Внутри зданий гнездится коммерция – от мелких компаний до представительств мировых холдингов. Все торговые фирмы, в которых мне когда-либо приходилось продавать свою жизнь за зарплату, селились именно в таких невзрачных и серых индустриальных могильниках.
Ближайшее к проходной здание исполинским платяным шкафом расселось над единственным подъездом. Справа от входной двери висит незатейливая табличка «Экономбанк». На широкоформатную вывеску здесь тратиться незачем: в этот филиал люди не приходят сами, их направляют. С язвительным хохотком Онже хлопает меня по плечу, подталкивая вперед.
Огромный вестибюль пуст, прохладен и тускл. Впереди фестивально светится зал кассовых операций. Перед лифтами застрял турникет с измученным скукой охранником. Одной рукой он развлекается в тетрис на телефоне, другой тыкает в служебную кнопку «открывай-закрывай». Погрузившись в зеркальную капсулу лифта, мы через пятнадцать секунд высаживаемся в продолговатой тесной приемной отдела безопасности.
Дождавшись, пока девочка на ресепшн закончит обсуждать по телефону сводку новостей из мира косметики, я сообщаю цель визита: мы договаривались о встрече с Сергеем номер 4308. На вопросительный взгляд Онже приходится пояснить: местные сотрудники не пользуются фамилиями. Для самоидентификации они употребляют добавочные номера своих рабочих телефонов. Моего ублюдка зовут Сергей номер 4308.
Развалившись на неудобных жестких диванчиках, мы с Онже вытягиваем ноги. Я извлекаю из кармана лагерные четки и принимаюсь крутить их с клацающим эбонитовым звуком. Онже глумливо озирается по сторонам: его потешает казенная обстановка.
Размерами и формой помещение напоминает обувную коробку: ни окон, ни нормальных человеческих дверей. Позади нас металлические створки лифта, в боковые стены вделаны два стеклянных клапана, отделяющие приемную от лабиринта служебных коридоров. Сквозь них проникают к лифту и обратно молчаливые служащие отдела безопасности. Прежде чем просочиться через стеклянный сфинктер в кишку коридора, они подносят к считывающему устройству магнитную карту.
У наших ног раскинулось космически беспредельное пространство для клиентов: два с половиной метра в квадрате. Смотрят друг на друга приземистые неудобные диванчики, обтянутые мышиной кожей. На них ерзают должники с лицами жертв, приговоренных к публичному изнасилованию. На одной из стен висит объявление: «Курение в здании банка запрещено. Штраф 1000 у.е.».
Минуты сидения в аквариуме приемной клейкими каплями стекаются в час ожидания. Между тем мой прошлый визит сюда не продлился и четверти часа. Тогда я пришел один, с твердым намерением убедить неубеждаемых в искренней и непредвзятой пустоте моих карманов. А еще с рвущимся из меня раздражением на весь отдел безопасности: пока я находился в Абхазии, телефонные наседки едва не довели до инфаркта моего дедушку. Невзирая на заверения, что он-то не в курсе моих финансовых затруднений, бездушные роботы названивали старику по два-три раза на дню и по паре раз за ночь. Угрожали проблемами, судебным разбирательством и конфискацией имущества безобидному пенсионеру, который в свои восемьдесят три года толком не знает, как выглядит банкомат и зачем нужна кредитная карта.
Разговор с представителем банка номер 4308 длился тогда минут пять и состоял из нескольких взаимных отказов. Они отказались аннулировать хотя бы непомерные пени, я отказался платить в соответствии с контрактом. Я пренебрег условиями пролонгации, они требованием прекратить беспокоить моих близких родственников. В конце концов и к взаимному неудовольствию, мы и вовсе отреклись от общения друг с другом.
– Значит, вы все-таки передумали? – нависнув над диванчиком, ехидно осведомляется коротко стриженный череп Сергея 4308, и глаза его запотевают жидким злорадством. – А это кто с вами?
– Смотри-ка, любопытный как следователь! – Онже вглядывается в клерка недобрым лагерным прищуром. – А ты знаешь, что на Колыме с любопытными делают?
Справившись с чувством неловкости, номер 4308 переключается на меня и, старательно отворачиваясь от Онже, объясняет мне дальнейший план действий. Забрав мой паспорт с целью сделать восемнадцатую по счету ксерокопию, номер 4308 скрывается за стеклянным проходом, откуда он только что появился.
***
Операционный зал вибрирует ритмичным гулом различного происхождения звуков: жужжание ламп дневного света, шелест разговоров, стрекот клавиатур, щелканье компьютерных мышек. За конторкой белобрысыми птенцами гнездятся крашенные блондинки. Во всех отделениях этого банка девяносто процентов девочек-операционисток – блондинки поневоле: так нравится их турецким хозяевам.
Вдоль длинной стойки неровной лентой змеится очередь. Мы с Онже занимаем место в ее гремучем хвосте. Люди перед нами перетаптываются с ноги на ногу, а их обесцвеченные проблемами лица стонут и жалуются. Одного уволили с работы, от другого ушла жена, третья потеряла ребенка, у четвертой заболели родители, пятого обокрали, а шестая завтра повесится. Все эти люди в свое время попались на удочку. Приманились ярким поплавком рекламных листовок, клюнули полудохлого червяка кредитной наживки, заглотили по горло острый крючок договора, испещренный частыми зубцами хитроумных пунктов и подпунктов. Теперь рыбок – тушат. Морковку меленько, картошку крупненько, кастрюльку на медленный огонь. Чтобы истомить рыбку паром, чтоб вылезли все косточки, чтобы стала податливой, мягкой и вкусно таяла во рту.
Беда любит компанию, и, проваливаясь в долговую яму, человек обнаруживает себя в целом подземном мире выгребных ям, открытых друг другу наподобие сообщающихся сосудов. Банк – это система, созданная для того, чтобы взять деньги у одних под мизерный процент и передать другим в геометрический рост. И попавшие в затруднение люди стоят в очередях перед конторками, загнанные к ним телефонными звонками и равнодушными почтовыми извещениями. Сжимают в потных ладошках синеватые бумаженции с длинным перечислением кабальных строчек, каждая из которых умещает в себе по месяцу добровольной каторги.
А пока выуженные рыбы пекутся, в море народа закидываются новые блесны рекламных слоганов. Сейчас гульнем – завтра спинки надорвем! Покупай сейчас – расплата придет в свой час! В кредит месяц отдохни – жизни год похорони! Живи в кредит – а уж банк за твоим, блядь, карманом приглядит!
Девочка-операционистка принимает из рук очередного должника мятый листок контракта. Безотрывно глядя в монитор, забивает номер в электронную систему. Если ты клиент, ей не обязательно смотреть тебе в глаза. Ты весь целиком предстаешь перед ней в столбцах и графах компьютерной базы данных. Ты уже оцифрован. Должно быть, пройдет немного времени, и операционисток упразднят вовсе. Их заменят электронные устройства, считывающие штрих-коды с контрактов напрямую, подобно современным банкоматам, работающим на прием средств.
Как должники попались на блесну кредитного договора, так же и миловидная шатенка за стойкой клюнула на условия трудового контракта. За свою скудную зарплату она ежедневно ходит в это пасмурное здание, часами пялится в монитор и месяц за месяцем подкрашивает корни волос, чтобы не перестать быть похожей на блондинку.
Кажется, я только что нашел ответ, поставленный некогда на повестку дня в моем ежесекунднике. Чтобы продать душу дьяволу, в наше время не обязательно подписываться кровью: достаточно обыкновенных чернил. Люди расписываются тысячи раз в жизни – за получение паспорта, служебного удостоверения, трудовой книжки и заработной платы. За оформление кредита и рабочего договора, за выдачу аттестата и диплома. Подписываются под чеками, документами, квитанциями и заявлениями. Ставят подпись в прошениях, в письмах, на стенах и заборах. Каждый автограф – морской узел, подвязывающий человека к новой клейкой ниточке государственных отношений. А где-то в центральном шестиграннике этой социальной паутины, невидимо для глаз мошкары таится и точит жвалы Великая Паучиха.
– Оплата в кассу, – блондинистая шатенка возвращает мне кабальную грамоту. Выстояв еще одну очередь, я перекладываю всю наличность из кармана в бронированное окошко, испытывая при этом чувство глубочайшего унижения, как если бы меня ограбила шайка милиционеров, а Дед Мороз потребовал бабло за подарки.
***
В Улье принята безналичная кредитная система расчетов, единая для всех пчелюдей. Едва рождаясь, пчеловек получает лимит кредита, соответствующий его будущему социальному положению в Улье. Пчеловеки-трутники получают больший кредит и большие возможности. Пчеловеки-труженики, соответственно, меньшие. Эта справедливая система распределения называется «принципом евгенического равноправия пчелюдей».
Расходы на созревание маленьких воспитанников Улья (детское питание, распашонки, игрушки, одежду, учебники) ложатся на них самих. С поры вступления в зрелость пчеловек обязан отработать истраченный за детство кредит на его созревание. Всю последующую жизнь пчеловек отрабатывает кредиты на жилье, технику, одежду, продукты питания, отдых, развлечения и прочие бесчисленные блага, дарованные ему Ульем.
При возрастании производительности труждания, пчеловеку повышается кредитный лимит. При невозможности обеспечить своевременное погашение кредитов, пчеловек принудительно посылается на тяжкие и опасные труждания с одновременным прекращением расходов на его обеспечение материальными благами.
Такой образ жизни составляет одну из важнейших пчеловеческих ценностей Улья, и признан учеными вершиной социально-экономической мысли: Пчелономикой.
***
Возвратившись в приемную, мы с Онже поджидаем невесть где заплутавшего Сергея номер 4308. Пойманными мухами минуты налипают на клейкую ленту казенного времени. На банковском скотче разматывается очередной час нашей несвободы. Напротив нас, в позе древнего изваяния, сидит бронетанковая девушка с высоким лбом и по-кавалерийски обрубленным хвостиком темных волос. Педагогически поджав губы, она попеременно дает по нам с Онже шрапнельный залп из обоих глазных орудий.
Это называется «нервозная обстановка». Специально обставленное помещение без дверей и без окон, из него как бы нет выхода. Неудобные диванчики с геморрой-френдли сидениями и остеохондрозными спинками создают дискомфорт во время ожидания. Нависающая в угрожающей близости стойка с охранником и два видеосоглядатая под потолком образуют устойчивое ощущение, что ты все время под колпаком. Для того чтобы должник остро почувствовал свою зависимость, невозможность протестовать и даже просто уйти, клиента мурыжат здесь долгое время, предварительно отобрав его паспорт. Ксерокопии-то им нахуй не нужны! Вон он, оказывается, массивный копир, укрылся от первого взгляда прямо за стойкой ресепшн. Находясь здесь, клиент выматывается за каких-нибудь полтора часа, и вскоре готов согласиться со всем, что ему тут напоют, лишь бы вырваться из давящей обстановки.
– Я к этому еще кой-чего добавить могу, – подмигивает Онже и начинает рокотать неразборчивым для посторонних ушей зэковским хрипом, – ты пригляделся к той марусе, что напротив сидит? Как по-твоему, она сильно на клиента похожа?
По утверждению Онже, когда мы спускались в лифте прошлый раз, девушка ехала вместе с другими сотрудниками. Теперь скучает на диванчике для неплательщиков и неотрывно за нами пасет.
– Ты ведь прошлый раз их на хер послал? А теперь вдруг подписываешься на их предъявы, подкатываешь в сопровождении, ведешь себя непринужденно, словно ты им вообще ничего не должен, понимаешь? Стопудняк, измена у них, думают: поганку заворачиваешь.
Явно замыслив какую-то пакость, Онже старательно что-то нащупывает в кармане штанов. «Четыреста пятнадцатый, я база, ответьте!» – разносится по приемной трескучий радиоголос. Маруся, охранник и девушка на ресепшн стекленеют глазами. «Четыреста пятнадцатый, я база, почему не отвеча…» – сигнал обрывается коротким бульканьем, как если бы человеку грубо и нетактично наступили на горло кирзовым сапогом.
Оттаивая заиндевевшую на мгновение тишину, Онже от души хохочет. Я присоединяюсь к нему, трясясь в частой дрожи желчного ядовитого смеха. Внезапно все происходящее становится мне дико забавным. Грозящий закатать под асфальт взор бронетанковой девушки, испуганные должники и растерявшийся охранник за стойкой, тесный аквариум и нудное ожидание. Все эти кредитные отделы и отделы безопасности, в которых люди отказываются от собственных фамилий, и декорации «безвыходного положения», все представляется мне опереточным вздором. Это МАТРИЦА, а я уже знаю, что она из себя представляет. Да катись оно пропадом!
Задор выталкивает меня на сцену, и я принимаюсь паясничать на виду у почтеннейшей публики под одобрительные смешки Онже (ухохатываясь, тот целомудренно прикрывает рот ладонью, чтобы приглянувшаяся ему бронетанковая не обратила внимания на дефицит зубов). По-свински вытянув ноги в проход перед лифтом и неумолчно клацая четками, я несу ахинею: передаю приветы видеокамерам, назидательным тоном декламирую нотации клиентам о необходимости вовремя платить по счетам, описываю вслух всевозможные способы выбивания долгов силой и принуждением.
В какой-то момент в бронетанковой включается зажигание. С медленностью тяжелого орудия она поворачивает башню головы в мою сторону, долго-долго целится взглядом и, делая паузы, выстреливает:
– Я очень рада, что вас нет в числе моих знакомых!
Онже со смеху катается по дивану, пока глаза бронетанковой продолжают всматриваться мне в лицо, юзая гусеницами на вязких траншеях моих психологических заграждений.
Через минуту из коридора возникает Сергей номер 4308, сжимающий в руках стопку документации. Обменяв платежку на паспорт, я знакомлюсь с предлагаемым договором. Из него следуют три вещи: безумная ставка в сорок восемь процентов годовых не отменяется. Срок узаконенного рабства в пользу банка увеличивается с трех лет до пяти. А в случае невыполнения условий я обрекаю себя на уголовное преследование, о чем свидетельствует отдельное приложение к договору.
Ничего, все не так мрачно! Необъятная Матрица рассасывает мои проблемы в своем крепком чреве. Скоро банковские неурядицы покажутся мне муторным сном, болезненным бредом. Недуг на грани излечения благодаря одной маленькой красной пилюле от доктора Морфеуса.
Размашисто подмахнув все подсунутые бумаги, я весело со всеми прощаюсь. Сергей номер 4308 сухо раскланивается. Почти скрывшись за стеклянной перегородкой, он чуть повертывает лицо и бросает мне напоследок, кривясь скорпионьей усмешкой: до новых встреч! Приподнятое и жизнерадостное настроение вмиг улетучивается. На смену расслабленному глумлению приходит тупая боль от нескончаемой грызни с кредитными организациями. Подобно взрывной волне, ухает со дна души ярость: СТОЙ, БЛЯ!
Автоматически переходя на тюремный жаргон, я наезжаю на козлопитона 4308, требуя пояснить, с какого это непонятное возникает и какие мы еще не порешали вопросы? Резко покрывшись бубонными пятнами, номер 4308 сухо поправляется: оговорился. Имел в виду день следующей проплаты. Нет. Конечно же, нет. Разумеется, нет.
***
После синтетической атмосферы зависимости и принуждения, разлитой по аквариуму приемной и в зале финансовых операций, воздух фабричного плаца кажется свежим, а сам плац – невообразимо просторным. Сгрудившиеся возле подъезда клерки торопливо курят. По долетающим до нас с Онже обрывкам фраз слышно, что все разговоры их – о работе.
– Ты на этого придурка не злись, – ободряет меня Онже. – Он обычный клерк – такой же, как эти все. Лучше радуйся, что ты не с ними. Мы хоть временем своим можем распоряжаться, а этих Матрица зомбировала по полной программе, понимаешь? Они уже на людей не похожи, натуральные киборги!
Целыми днями их заржавелые головы забиты банковской документацией и чужими кредитными историями. Каждому Матрица присвоила добавочный номер, выделила рабочий отсек в шкафу-здании, имплантировала в ладошку магнитную карту, с помощью которой можно проникать в закрытые двери и передавать системе мгновенные сообщения о том, где и как проводится рабочее время. В каждого загружена функциональная программа: с десяти до семи подключать свой мозг к компьютерному терминалу. Даже на выходных, заливаясь коктейлями в клубе или перцовкой на берегу какой-нибудь подмосковной речушки, банковские сотрудники то и дело прижимают к уху мобильники: через них колючей жижей выливаются в мозг бесконечные цифры и формулы. Киборги существуют по схемам, работают по режиму, отдыхают по правилам, живут по распорядку, ебутся по расписанию, умирают по календарю.
– Банки это ведь та же Матрица, только щупальце другой величины, понимаешь? Одни ее питают, другие обеспечивают подпитку, а третьи питаются. Кстати, как тебя эта бикса уделала, а? По стенке размазала одной фразой, понимаешь? Столько достоинства, какой тон!
Я отмахиваюсь от подколок влюбленного Онже. В голове зацикленным сэмплом крутится недоброе шипенье козлопитона 4308. А еще, неизвестно откуда, нарастает в груди смутное невнятное беспокойство по поводу ВСЕГО.