Богачи-миллионеры, крикуны-политики, зазывалы-телеведущие – все они бегут по красной ковровой дорожке. Одни не смотрят по сторонам, зафиксировав взгляд на свечении драгоценностей, россыпями устилающих землю по обочинам трассы: нагибайся и подбирай. Другие бегут, поглядывая по обе стороны: не найдется ли вдруг обрыва колючей проволоки, не перестанет ли искрить и гудеть ток высокого напряжения на линиях заграждения, чтобы успеть перепрыгнуть ограду, выскочить из адского колеса непрестанного бега от смерти земной к вечной гибели. Иные, оглянувшись назад, вдруг забывают об усталости и желании остановиться: поседевшие, осунувшиеся от ужаса, они бегут все быстрей и быстрее, стремясь увеличить расстояние между собой и катком, который однажды их неизбежно раздавит. А еще находятся некоторые, кто не хочет бежать, но предпочитает катиться вместе с катком. Они впрыгивают в рифленую дьявольскими узорами плоскость цилиндра-давилки и, став новой рельефной фигурой его поверхности, давят сами, и давят и давят и давят, зная, что гибель неизбежна, что вечный ужас неотвратим, ибо каток – и есть вечный ужас, страшащий даже себя самого.
Я щелкаю пультом, и серая оберточная бумага документального фильма, рекламирующего Большую Финансовую Мечту, сменяется яркими цветастыми фантиками рекламы Красивой Жизни. В тихую, погруженную в полусон комнату с шумом врываются длиннющие лимузины, раскатывающие по стеклобетонным улицам далеких западных мегаполисов. Булькают фужеры с шампанским, верещат дорого разодетые чиксы, кривляются обвешанные золотом темнокожие. На экране побрякушки маняще сверкают, призывая бросить все вот прямо сейчас и идти завоевывать власть, богатство и популярность. Блядюшник на заднем сидении роскошного автомобиля не оставляет сомнений в том, что находящиеся в нем люди испытывают колоссальное удовольствие от своей безоблачной жизни. Готов об заклад биться, что многие из этих рукотворных кумиров с радостью согласились бы променять свое сверхобеспеченное существование на возможность поселиться в далеком городке либо селении, в маленьком домике, где бы никто их не знал, возделывать сад, питаться овощами со своего огорода, ворочать землицу своими руками, но уже не судьба. Эти люди попали в беличье колесо – золотое, бриллиантовое, платиновое – но на огромном чугунном замке. Колесо крутится с бешеной скоростью, и его бег не под силу остановить никому. Стоит чуть сбиться с ног, и Левиафан выкинет тебя на помойку, а вчерашние поклонники вытрут о тебя ноги – об этом прямо сейчас поет Marilyn Manson:
There’s lot of pretty, pretty ones
That want to get you high
But all the pretty, pretty ones
Will leave you low and blow your mind
We’re all stars now in the dope-show
Шоу-бизнес – приманка, афиша, адвертизмент счастливой жизни богатых и знаменитых. Глядя на роскошное существование «звезд», миллионы обитателей Матрицы тянутся к недосягаемым звездным олимпам как вьюнок к Солнцу. Им до времени не понять, не заметить, что за цветастой вывеской Красивой Жизни скрывается мрачная необходимость «держать планку». Личный тренер, личный гример, личный диетолог, личный врач, личный водитель, личный помощник, личная горничная, личный администратор, личный повар, личная няня, личный чистильщик труб-носков-зубов-туалетов-кишок – это не блажь и не шик, а суровая нужда в свободном времени для жизни.
Обыватель видит пятиминутный ролик, в котором все прекрасно и замечательно, иного нельзя и желать. Но что происходит за кадром, за несколькими съемочными днями, в течение которых производится клип? Что скрывается за внешней видимостью неисчерпаемого благополучия? Жизнь, всецело подчиненная расписанию. Ею командуют менеджеры, агенты, компании, с которыми звезда шоу-бизнеса подписала свой звездный контракт – очередную бумагу, под текстом которой уже не обязательно расписываться кровью. Ни лишней минуты на сон, ни лишнего часа на отдых, ни лишнего грамма углеводов на пустой желудок, ни лишнего дня общения со своими родными, ничего лишнего, а только сизифов труд и танталовы муки, которые надо безостановочно прикрывать голливудской улыбкой невыносимого счастья, именно об этом теперь поют сменившие Мэнсона ребята из Clawfinger:
I know all the right people, I've got the perfect smile
I've got the worlds best timing, but I ain't got no style
I've got a great big mansion, I've got a beautiful wife
I've got a black Rolls Royce, but I've got no life
Nothing going on nothing going on
I've got a whole lot of nothing
Nothing going on
Nothing going right, nothing going wrong
I've got a whole lot of nothing
Nothing going on
Я продолжаю щелкать пультом, но везде вижу проклятое одно и то же: завернутую в фантики различных расцветок рекламу Матрицы. Там один ролик поет славу средству от геморроя, здесь полуночные вести возносят на очередной пьедестал идолище российского президента, тут делают кумира из его крестницы Ксюши Собчак. Куда ни ткни пальцем, куда ни кинь взор, всюду рекламные блоки, рекламные фильмы, рекламные клипы про рекламную жизнь рекламных людей, живущих в рекламном мире. Пока не услышишь рекламу – не захочешь купить, не захочешь потребить, не захочешь понять и принять. И даже для того, чтобы уверовать в Бога, современному человеку необходимо увидеть своими глазами, как Его распинают по телевизору!
4. Бегство
Последний кивок матери, последнее не надо прощай, последнее посидеть на долгую кривую дорожку человека, готового перешагнуть грань безумия, да нет – уже ее перешагнувшего, но все еще балансирующего одною ногой по эту сторону реальности. Как разомкнутый контакт дверь родительской квартиры: ХЛОП! Из света, из тепла, из спокойствия, из уюта, прямо из – наружу, в стылый предзимний студень бесконечного одиночества Я_vs_МИР.
Заметенные снегом, заваленные мокрой слякотной грязью улицы искрят в меня электрическими разрядами фонарей, фар и витрин. Разбитые тротуары щерятся расселинами, спотыкают меня колдоебинами, бьется о бок портфель и беспрестанно дымит сигарета, я курю одну от одной, сосредоточен, отрезан от прошлого, настоящего, будущего. Не останавливаясь, не давая себе отдыха, не засматриваясь по сторонам я иду, мне теперь так надо: идти. Я неспешно движусь к вокзалу и покупаю билет на экспресс до Москвы на следующий день, чтобы база данных о пассажирах еще целые сутки хранила информацию «такой-то едет туда-то». Засунув ненужный билет в карман я бреду по проспекту, выбирая подходящий проулок для того чтобы свернуть и спетлять, а по пути набираю телефон Онже, чтобы сказать Матрице, что у меня все нормально, и завтра днем я приеду, а как у вас там дела, надеюсь все тоже в полном порядке?
– Слушай, тут дельце возникло, – гудит искаженный голос Онже из трубки. Он никогда не говорит «дело», потому что дела у прокурора, а у порядочных арестантов «делишки», ну или в крайних исключительных случаях может возникнуть и «дельце». – Нет, не могу по телефону, надо лично. Нет, все нормально, но надо, чтобы ты срочно приехал, понимаешь? Тут просто одна деталь всплыла, узнал кое-что. Нет, братан, не совсем по работе, но тебя впрямую касается, я правда не могу по телефону… братан, ты главное не задерживайся, понимаешь?
Такой серьезный-серьезный, такие паузы-паузы, да что случилось-то, братка, почему хоть нельзя задать направление мыслям? Но в принципе я уже обо всем догадался, просто хочу вытянуть из тебя хоть что-нибудь, что можешь знать ты. Вероятно, тебе сообщили что-нибудь важное, и наверняка ты бы хотел мне помочь, но увы, Онже, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Поэтому я говорю: все замечательно, комп мой воскрес из цифры и мне прямо-таки не терпится вернуться и как можно скорее начать работать-работать-работать, благо мозги уже пашут на сверхмощностях, в общем я наберу тебе, как только подъеду к столице, окей?
Таись, таись Матрица, я все равно сделаю первый ход. Ныне я чуть-чуть знаю расстановку партии на ближайших клетках, так что скоро прыг-скок, а куда же он подевался? А вот и нет его больше, поди поймай, хотя у них-то возможностей, ууууу, у них-то возможностей! Но нет, не так просто все, ведь если смогу я рвануть, значит смогу и вырваться прочь от вашей долбанной Матрицы, к которой я был подключен с самого рождения как и все прочие пальчиковые батарейки, что идут сейчас по улицам мимо меня, освещенные неживым электрическим светом. Они питают Матрицу своими жизнями, но даже не догадываются о том, что фильм «Матрица» это насмешка над их беспечностью, очередной усыпляющий маневр Системы.
Скажи людям: МАТРИЦА! – Ха-ха-ха-ха, засмеются люди. Скажи обывателям: ВЫ СПИТЕ! – Ха-ха-ха-ха, засмеются обыватели. Скажи неверующим: Бог не умер, он и сейчас живей всех живых, и живет среди вас, и действует в вас самих вами самими! – Ха-ха-ха-х… ай-яй-яй, какой нехороший у психического человека психический приступ психического нездоровья! Надо срочно вызвать компетентных специалистов, скажут они, спящие. И тотчас отправят меня туда, где нет войны Зла с Добром, потому как зло там давно победило, и нет высших сил кроме главного лечащего врача, и никаких исчадий ада, если не брать в расчет санитаров. Сбросят меня как клопа со своей постели: чтобы не пил кровь, не прерывал сладкий сон, не заставлял открыть глаз и встретиться взглядом с реальностью. Затем расправят простынки, взобьют подушки, натянут на голову одеяльце, баиньки: спят усталые игрушки, книжки спят.
О да, – игрушки, куклы, марионетки, – лица стерты, краски тусклы, плим-плим, дергаются на ниточках, кривляются и разговаривают кукольными голосами и все время спят, потому что в спящих книжках написано про спящие игрушки, а значит, сон будет продолжаться до тех пор, пока кукол не снимут с нитки длинной, не засыплют нафталином и не сложат среди тряпок в пыльных огромных сундуках, где хранятся все прежние куклы, и откуда Кукловод достанет новые куклы потом, когда закончится нынешнее Представление, когда произойдет светопреставление, и когда все предстанут перед ликом Того, Кто не спит, потому что не может спать, вечно бодрствует. Но я спать уже не могу: от природы обладал чересчур длинным носом, сунул куда не надо, оказалось, что очаг нарисованный, и теперь у меня в руках Золотой Ключик Давида, которым если отворить – никто не затворит, а если затворить – никто не отворит, и я им тыкаю во все отверстия, но мне нужно срочно найти самое потайное, поэтому я удираю от всех карабасов и дуремаров в святую каморку Ветхого денми папочки Карло, чтобы найти там нужную дверцу.
Я еще перед выходом наметил приблизительную карту своего большого космического путешествия. «Поезжай туда, где больше Бога», попросила мама, но такая земля давно есть на Земле и я ее знаю: Абхазия. Глядя на атлас, я вижу, как гнездятся черные пиктограммы крестов на зеленом хвоистом фоне, они обозначают церкви и монастыри. В центр нельзя: там слишком людно. В восточной стороне монастырь еще в советские времена переделали в зону строгого режима, но еще есть Команы, однако лучше бы дальше, куда-то подальше. Южный Приют – замечательное название: мне нужен приют, но там отчего-то не заметно крестов, наверное это ошибка, ведь я очень отчетливо ВИЖУ какую-то обитель в горах, и знаю что там она есть, это наверняка Южный Приют, иначе кому бы еще там приютиться, если не мне.
Но об этом рано думать, я пока не доехал, а только намечаю маршрут через несколько в меру крупных райцентров. Так проще всего: на попутках, на частниках, на автобусах – на всех тех, кто не спрашивает документов, и у кого не надо покупать билет по предъявлении паспорта, потому что сдаст меня эта красная книжечка, заорет благим матом и заголосит Маяковским: ВОТ ОН, держи беглеца, он все еще ГРАЖДАНИН, и он готов совершить Главное Гражданское Преступление: перестать быть гражданином! У всех есть священное право быть гражданином и священный долг сознавать, что право быть гражданином – непреложная ОБЯЗАННОСТЬ любого гражданина перед своим гражданинством!
Хлюп-хлюп, из луж воду зачерпывают ботинки, они забрызганы грязью и уже побиты долгим хождением по непогоде. Я стер ноги и чувствую свежие мозоли, волдыри на ногах, а ведь прошла всего пара часов, но мне нельзя останавливаться: я петляю, чтобы запутать следы. Залезаю в троллейбусы и автобусы, проезжаю одну-две остановки, прежде чем выбраться и отправиться обратно пешком по другой стороне улицы, чтобы вновь колесить по кварталам города измаявшимися ногами. На вокзалы нельзя ни в коем случае, за автобусной станцией могут наблюдать, достаточно одной пары зомби в машине. Мне нужен частник, но все частники давно перевелись, они продались Матрице и подались в таксисты. Это теперь донельзя просто: повесил антенну, повесил шашечки, подключился к базе и ты батарейка-такси, ПРИЕМ! Такси снабжены антеннами и рациями, по которым водитель говорит: база-база, я следую туда-то, база-база, у меня выезд в область, база-база, у меня клиент в другой город. Они могут сообщить по секрету базе-базе, которой могли дать распоряжение сообщить по секрету другой базе-базе: кто, когда и откуда на чем выезжал из города и в каком направлении. Если они знают, что я уже рванул, а мне лучше исходить из того, что знают, тогда они возьмут все базы данных под контроль, а значит, они уже под контролем.
Но что же мне делать, ведь я не смогу ходить слишком долго, я просто упаду, а значит, во что бы то ни стало мне нужно найти какого-нибудь таксера. Вот как раз один стоит и скучает, он дожидается пассажира, пожалуй, стоит к нему сунуться, до Энска подвезешь? Тот думает, думает, думает, наконец, соглашается, но несколько нехотя, поскольку он видит, что я полный псих и говорю: не надо база-база, и надо снять шашечки, когда выедем из города, чтобы городские номера на машине с шашечками на крыше не привлекли внимание на ближайшем посту.
– Нас могут остановить на посту? – округляет глаза таксист.
Ну да, разумеется, всех и каждого могут остановить на посту, а ты как думал. Посты – заграждения, блоки, фильтры. Где нарушается безопасность на дорогах – туда выезжают, а на постах просто останавливают и досматривают тех, кого можно остановить и досмотреть, чтобы доебаться и взять денег, или чтобы выполнить команду сверху, когда оттуда поступают соответствующие команды. Фильтр такой-то, останавливаем москвичей! Фильтр такой-то, останавливаем грузин! Фильтр такой-то, останавливаем всех подряд, кто вызывает хоть какие-нибудь подозрения, и ищем, нет ли в машине кого-то, кто вызывает хоть какие-нибудь подозрения, а ты как думал. Однако нас остановить не должны, потому что не так все просто, к тому же я беспрестанно повторяю про себя живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится.
Я загружаюсь в машину, и водила подъезжает на место встречи к другим водилам. Он говорит им, что уезжает в ночь, потому как боится, что я проломлю ему голову чем-то тяжелым, как только мы окажемся загородом и заберу машину, так уже случалось с другими таксистами. Я говорю, что не умею водить машину, и не хочу никому проламывать голову, но он сильно смеется и просит деньги вперед. Они все жутко боятся, насмотрелись телевизора, наслушались друг друга, они запуганы безумными новостями, безумными пассажирами, безумным миром, безумной жизнью таксистов-батареек-людей.
Мы успешно проезжаем посты и бороздим беспросветную черную ночь, для которой не горят фонари. Это далеко не Бабловка, по которой ездят хозяева жизни, а напротив, эти неровные неосвещенные и полные выбоин трассы выделаны для смердов, которые не нуждаются в уважении и не заслуживают лишних удобств. Я молчалив, сосредоточен и сконцентрирован на цели, которая отныне составляет смысл моего обезумевшего существования. Я засыпаю жидкий страх пригоршнями мужества, чтобы страх не разжижался и не размачивал мою целеустремленность, дающую основание для всего прочего. Когда цель будет выполнена, можно будет говорить база-база, можно орать ВОТ ОН, можно звать Вия, можно что угодно еще, это уже не будет иметь никакого значения, но не сейчас! Сейчас я должен выцарапать несколько месяцев жизни у Системы, засосавшей мой покой в свои вонючие потроха, должен выпокоить себе немножечко тишины с тем, чтобы описать ВСЕ КАК ЕСТЬ. Чтобы хоть кто-нибудь успел понять, что вообще творится с этим гребаным миром, и чтобы проснулся хотя бы один человек из тысячи прочих, которые станут орать и глумиться: он псих ненормальный, мы ему не верим, мы нормальные непсихи, мы будем спать.
– Так куда тебе все-таки? – спрашивает таксист, но я все еще размышляю: городок N не близко, а номера рязанского такси – подозрительно, значит надобно десантироваться раньше: где-нибудь в городке М. Там ведь есть жэдэ? Должен быть хотя бы маленький жэдэ, потому что это узловой городок, раз оттуда приходят товарняки с юга. Замечательно, он мне подходит, значит, там я и выйду, только главное убедиться, что будет поезд в нужном мне направлении.
– Я обязательно подожду, – говорит мне водитель, подъезжая к жэдэ. Он останавливается возле моста, гнутой железной скобой воткнутого над путями с заиндевевшими рельсами, черными от времени шпалами и хрустящей под ботинками насыпью. Я выгружаюсь из машины и иду в направлении светящегося по ту сторону путей здания вокзала, и водитель ждет ровно столько, сколько я перехожу через мост, а затем сразу: вжжжжжжжжжж! Наверняка он уже говорит база-база, я в Эмске, и у меня в машине был только что псих, а может и не псих даже, а самый что ни на есть государственнейший преступник, который опасается преследования, так что надо кому надо вовремя сообщить: база-база, кто-то едет в городок N, и он, возможно, тот самый.
Какая жалость: разумеется, в нужном направлении поезда не останавливаются ближайшие двенадцать часов, но мне так долго нельзя. Промедление подобно медленному умиранию перед смертью мгновенной, когда ПРЫСЬ один укол в вену, и ты уже никогда не будешь человеком, а лишь полутрупом овощного образца в грязном садовом горшке больничной палаты, с грязным горшком под собой, тебя будут ненавидеть медсестры и санитары, поскольку от тебя толку лишь: слюни. Теперь мне придется двигать в обратную сторону: через час едет поезд, и я мог бы попасть на нем прямиком в столицу, но я выйду раньше, это ничего, это заметание следа, так гораздо надежнее, так промыслительнее, я как пушинка на ветру, мне так и надо.
Огромный зал ожидания, почти никого, только цыгане и пара честных заправских колхозников с заправленными в резиновые сапоги синими трениками, заляпанными землицей. В зеленеющем казенной покраской проходе дощатый пол зияет прогнившими дырами и порошится облупленной коричневой краской, а из боковой ярко-синей двери доносится мат и гогот: там милиция, а где же ей еще быть, кроме как не напротив стенда. На стенде комиксы о том, как определить террориста: на картинках люди со злыми лицами подбрасывают объемистые пакеты в мусорные урны, а люди с испуганными лицами, приставив ладони ко рту, сообщают на ухо милиционерам с честными лицами: ТАМ НАРУШЕНИЕ. Дальше тьма неизвестности, но остальное можно додумать и допредставить, главное чтобы висел стенд, на котором крупно через трафарет: ВНИМАНИЕ! ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА!
Это все для того, чтобы батарейки терялись от ужаса и сообщали Матрице обо всех попытках взлома Системы, и чтобы едва завидев подозрительное лицо, сразу бежали в ту дверь, откуда громко разносится по вокзалу гогот и мат, и шептали тем, у кого на картинках открытые честные лица: в привокзальном сортире обнаружился террорист, ЗАМОЧИТЕ ЕГО! Батарейки очень боятся, их приучили к страху, они как младенцы хватаются за юбку матрицы, и прячутся под подол матрицы, и говорят ма-ма-матрица защити нас, мы боимся террористов, посади их в одну большую подводную лодку, и пусть она, наконец-то, УТОНЕТ.
В книгу взгляд, в книгу голову, я читаю «Уцелевшего» и пытаюсь до сих пор уцелеть. Человек, который ходит-бродит по вокзалу и озирается по сторонам слишком напоминает подозрительное лицо, а кто сидит на скамейке между цыганами и колхозниками и читает оранжевую красивую книжку – неподозрительный лох, обычная батарейка, такая же, как мы все вместе взятые. Каждые четверть часа я выбираюсь на вымороженный холодами перрон чтобы выкурить сигарету и осмотреться. Когда проходят электрические поезда, чтобы остановиться на пять минут и забрать людей и развести сонных колхозников по их сонным колхозам, на перрон выходят милиционеры. Они стоят и курят и матюгаются и шутят милиционерскими шутками и наблюдают за посадкой: им надо смотреть за процессом и засекать каждого, кто пытается влезть на поезд без билета и паспорта, то есть НЕГРАЖДАНИНА.
Я этого раньше не знал, потому что подключенные к Матрице батарейки не обращают внимания на такие и подобные им подробности, а у меня сейчас происходит УФФФШШШШШШ слив. Меня спустили по изъеденным ржавчиной канализационным трубам в питательный раствор для остальных батареек, но мне нечего и надеяться на появление «Навуходоносора» на воздушной подушке, поскольку в фильмах все кончается хэппи-эндом, но в жизни все куда как прискорбней, страшней.
Ту-ту, подъезжает мой поезд, и я знаю, что это должен быть мой, иначе я приеду не туда, а, напротив, очень скоро окажусь за выкрашенной в салатовый цвет решеткой металлической клетки в комнате, откуда гогот и мат, и буду сидеть там до того времени, пока за мной не приедут те, кто в таких случаях обычно приезжает, и я сильно подозреваю, что в данном конкретном случае эти люди мне неплохо знакомы.
Разлепляются черные резиновые губищи, с шумом и лязгом разевают пасти автоматические врата, зевают наружу невыспавшиеся проводницы, и в пять минут, пока всасываются в вагон пассажиры, я заскакиваю в один из тамбуров и в напряжении жду. Милиционеры говорят и смеются и курят и шутят мне в спину на милиционерские темы, но я даже не оборачиваюсь: я вижу их кожей. Пока у пассажиров передо мной проверяют билеты, поезд трогается, фууууф, мне повезло. Где же тебя разместить, устало говорит проводница, она все еще думает, что у меня где-то припрятан честный-официальный билет, но я даю двести рублей: посижу в свободном подсобном купе, где есть такое замечательное откидное сиденье возле столика. Я вытяну ноги и мне ничего больше не надо, а только немного побыть в кратком бессознательном обмороке, где нет мыслей, нет слов, нет сна, нет почти ни… тыдын-тыдын; тыдын-тыдын; тыдын-тыдын.
***
Прыг-скок из поезда в частника, прыг-скок из частника в пригородный автовокзал, прыг-скок с привокзального плаца в первый утренний междугородний автобус: мне теперь край – столица. Стартовать нужно оттуда, куда люди приезжают и откуда следуют во всех мыслимых направлениях. Я пущусь в бегство из распроклятого сердца моей милой уродины, славной земли, по которой смердящим дымом раскочегарилась во все стороны Матрица, залезла щупальцами во все уголки и города и щели и веси. В последний раз гляну на этот муравейник, прежде чем покинуть его на всегда всегдашнее, чтобы не видеть более этих нагромождений белокаменной жути. Какое счастье будет взлезть на поезд до Сочи, завалиться на верхнюю полку и спать долго-долго, до приезда, целые сутки!
ТЮ-ЛЮ-ЛЮ-ЛЮ… УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ! В СВЯЗИ С ОПАСНОСТЬЮ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ УГРОЗЫ, ПРОСИМ ВАС СООБЩАТЬ О КАЖДОМ ОТДЕЛЬНОМ СЛУЧАЕ…
На путях залегли болотные глазастые змеи поездов дальнего следования, выметены перроны, а крытая вокзальная площадь кишит батарейками и ментами. Многие тысячи двуногих питательных элементов с сумками и тележками и рюкзаками снуют безостановочно с места на место, и останавливаются только затем, чтобы изучить расписание или взглянуть на большой и квадратный часовой циферблат или предъявить документы одному из доброй СОТНИ милиционеров, проверяющих граждан на площади.
…ИЛИ ПРИ ВЫЯВЛЕНИИ ПОДОЗРИТЕЛЬНЫХ ЛИЦ, ПРОСИМ ВАС НЕМЕДЛЕННО ПРОЙТИ К БЛИЖАЙШЕМУ…
Целые наряды курсантов ВВ дефилируют по перронам под водительством ответственных лиц, а еще двойки-тройки-пятерки синих поганцев при исполнении стоят едва не под каждым фонарным столбом и проверяют у прохожих красные гербастые книжечки под ненавязчивый жизнерадостный гундеж радиоматрицы.
…ПОМНИТЕ! ТОЛЬКО ВАША БДИТЕЛЬНОСТЬ ПОМОЖЕТ ИЗБЕЖАТЬ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ…
Только ваша бздительность, дорогие мои батарейки, поможет Матрице затянуть государственную удавку на шее общества. «Ваш звонок свяжет террористам руки», а «Участковый – от слова «участие», плавали, знаем. Система приучает людей, приручает стучать друг на друга, сообщать обо всех подозрительных, информировать о любом необычном, левиафанцы развивают в массах целенаправленную социальную фобию. Фээсбэрие, участковие, что же дальше – Министерство Любви?
ТЮ-ЛЮ-ЛЮ-ЛЮ… УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ!
Подумать только, ведь никто даже не слушает эту автоматическую мымру, которая всего за пару минут уже восемь раз повторила грозное словосочетание ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА. Спящие пропускают эту муть мимо ушей, потому как не брали интервью у профессора Русалкиной в НИИ Психотехнологии, и не узнали о том, что все, что ни пропускает сознание, остается в памяти, застревает на уровне бессознательного и звенит тревожным колокольчиком, стоит лишь чуточку тронуть. НАСТУЧИ! – науськивает-насюсюкивает подсознание перепуганного гражданина, когда тот видит излишне заросшего бородой другого перепуганного гражданина: он террорист! СООБЩИ! – подталкивает бессознательный страх развязать язык в приватной беседе с участковым и накропать цидульку с перечислениями подозрений на ближайших соседей и родственников. БДИ! – внедряется внутренний голос Матрицы в десятки тысяч Гадких бабок, сидящих в засаде окошек над каждым подъездом. И тянутся руки к телефонным трубкам, и шепчут губы в динамик, сердечно поверяя гэбэ полезную информацию, и мнут потные ладошки листки из школьных тетрадей, прежде чем накатать анонимку на коллегу по учреждению.
Что, расслабились? Набрали воздуху в легкие, поверили на несколько лет в свободу слова, свободу личности, свободу выбора, свободу свободы? ХВАТИТ! Вам дали передохнуть и отдышаться от удушающей тяжести тоталитарной глыбы Совдепии, и отвалили ее с груди ненадолго лишь для того, чтобы сильней закрутить гайки теперь. Механизм отлажен, детали заменены, пора закрыть крышку, задраить все люки, завесить свинцовый занавес, вбить все гвозди по шляпку и закрутить гайки по новой! Стучите, сообщайте, информируйте, цинкуйте, ябедничайте, жалуйтесь, а главное, НЕ ПЕРЕСТАВАЙТЕ БОЯТЬСЯ! А если вдруг перестанете – ничего, завтра лейтенант гэбэ Иванов организует вам небольшой террористический актик. Чернобородый абрек заедет на грузовой газели, полной взрывчатки, в арку ближайшего многоквартирного дома, произведет подрыв здания и подохнет на следующий день от пули лейтенанта Иванова, который назавтра станет капитаном, а там и, глядишь, целым майором!
Что, снова перестали бояться? Да нет проблем! Сейчас наши бравые левиафанцы поедут на юг и сколотят небольшую террористическую группу из ранее отпущенных спецслужбами с зоны уголовников, вооружат до зубов, и, пользуясь своими магическими удостоверениями, провезут мимо всех милицейских постов в грузовике, дадут схему здания культурного центра, и вот вам пожалуйста: ЗЮЙД-ВЕСТ! Главное в этом случае – замочить всех террористов вместе с жертвами, скопом, чтобы не раззявили широко свои пасти и не выдали ненароком тех, кто получит внеочередные левиафанские звания за хорошо организованный, спланированный и «предотвращенный» ими террористический акт, поставив жизни сотен мирных людей на карту оправдания бесконечной эскалации борьбы с терроризмом.
Все правильно, Матрица, так и надо! Побольше управляемой массовой истерии, чтобы люди боялись не только террористов, но самого даже слова «террорист». Чтобы и дальше можно было наращивать штат ментов, кагэбистов, гэрэунов и прочей краснопогонной псины, не устающей воевать с собственным народом, УРА ТОВАРИЩИ!
Проститутка-бумага все вытерпит, продажная государственная конститутка, на которой клянется в собственной гороховости любой среднестатистический путин, имеет не больше ценности, чем сральная бумага в привокзальном сортире, поскольку и той и другой можно лишь подтереться. Все законы, положения, юридические нормы – брехня и разводка для печальных лохов. Всегда прав только тот, у кого больше прав, кто работает на Матрицу, кто не масса, а левиафанец. Запрограммированный Матрицей страх, управляемая социологами и психотехнологами массовая истерия необходима для того, чтобы по коридорам и комнатам, по кухням и микроскопическим раздельным с/у тряслись в ужасе откормленные солженицынские кролики до тех самых пор, пока не затихнет грохот сапог на лестницах и в парадных. А скоро, совсем скоро, вот-вот уже снова начнет грохотать. И точно как те древние кролики, современные обоссанные полузайцы, трясущиеся за свою козявочную зарплату, будут прятаться в заваленных полузаячьим дерьмишком двухкомнатных норах, купленных в ипотечный кредит и верещать: ТОЛЬКО НЕ МЕНЯ, заберите лучше ЕГО, ЕГО и ЕГО!
Но если истерия не будет управляемой… тогда… о Боже! Я ведь и есть ТЕРРОРИСТ! Твою мать, я та самая бука, которой пугают полузайцев на перронах вокзала, на улицах городов и в малогабаритных квартирах, подключенных к централизованным благам! Я намереваюсь инфицировать Матрицу опасным программным вирусом, и уже нынче куда-то бегу и петляю и еду безбилетным зайцем и прячусь в массе полузайцев, значит я тот самый, о ком толкует автоматическая тетенька ТЮ-ЛЮ-ЛЮ-ЛЮ! Их поиск нацелен на меня и на таких как я: на тех многих прочих, кто предпочтет покинуть этот проклятый город после меня, много позже! О-о, тогда выбраться незамеченным будет еще сложней, гораздо сложней, невообразимо сложней!
Толстый мент, проверяющий документы у двоих гостей из Средней Азии, делает в мою сторону полушаг и уже открывает рот, чтобы окликнуть, но я затыкаю его мысленным яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, и мент в рассеянии мыслей возвращается к своим дойкам. Мне надо читать псалом постоянно, не прекращая: здесь слишком много ментов, и мне лучше не показываться им на глаза. Документы в порядке, голова не в порядке, но если допустить, что Матрица уже в состоянии поиска, а я обязан предположить, что еще вчера вечером запустилась программа SEARCH’n’DESTROY, то мне не следует попадаться никому и нигде.
По счастью, поезд на Сочи отходит всего через полчаса, но по какой-то причине его до сих пор не подают на перрон. Я неторопливо слоняюсь от одного его конца в противоположный, прохаживаюсь туда и сюда, чтобы не стоять на месте но и не бегать, так я буду как можно менее примечательным. «Но почему до сих пор нет поезда?» – волнуются пассажиры. – «Прошлый раз аж за сорок минут подавали, и что же теперь?». «Они что там, вообще мышей не ловят?» – жалуются друг другу. – «Уже три минуты до отправления, ну где же наш поезд?»