Попутчик

Он ждал звонка, но проходили дни, недели, а друг так и не звонил. Поначалу Владимир убеждал себя, что Ники находится дома и не звонит Вере потому, чтобы она думала: «Где же он благородный находится? Всё ли с ним в порядке?» И всё лишь для того, чтобы заставить думать о нём Веру. А в том, что его друг знает, где находится Вера, он ни на секунду не сомневался.

Прождав в тревожном ожидании несколько недель, каждый час, видя неутихающее и подавленное состояние любимой, Владимир, наконец-то, сам отправляется на поиски Ники, навестив первым делом Александру Петровну. Трудно было с ней. Её сын не приезжал, и от отсутствия близких, родных Александра Петровна начинала потихоньку говорить только об одном: о детстве двух друзей, о шалостях Ники, и не замечала, что происходит вокруг неё. Материнское сердце чувствовало беду, но это чувство не перерастало в активную форму действий на подобии слёз, отчаяния и явной тревоги. Это предчувствие, как затяжная боль, мучило её, и рассказы о сыне помогали жить ей в его отсутствии.

Наш герой из уважения слушал её, пока та, не растратив все силы засыпала. И, надо сказать, он слушал её неравнодушно: проказы прошлых лет, оживляемые в памяти Александрой Петровной, были тягостны и ему и, как бы не убеждал себя безмолвный слушатель в правоте совершенных поступков, он ощущал вину перед лучшим другом.

Так в затхлой, пропитанной старыми мазями и лекарствами большой комнате проходили несколько часов. Больная, покрытая вязаным, уже протёртым, но всё ещё любимым одеялом, уставившись неподвижными блестящими глазами в потолок много раз говорила о деревне, где друзья отдыхали, о речке, где купались, о приготовленных жирных блинах, которыми вместе наедались после долгих игр. И повзрослевший лучший друг Ники, осунувшись возле Александры Петровны на краю постели, смотрел в ноги и ничего не смел произнести.

Вырвавшись на свежий воздух, и обрадованный этим, он бродил по улицам в попытке различить знакомый силуэт в вечерней мгле. Он вглядывался в лица прохожих, смущаемые им, те быстро отворачивались, но даже этих секунд было достаточно, чтобы узнать в одном из них лучшего друга. Осанка, походка, одежда – по всему, что есть в человеке, наш герой мог узнать его.

Кем приходится он ему сейчас? Другом? Недругом? Врагом? Или соперником? Смешанное чувство тоски и ненависти порождало душевную боль. До самого рассвета он бродил по известным местам их детства, отрочества и юности, засыпал на случайной лавке случайного двора, а потом поиски повторялись.

IX

Поиски не увенчались успехом. Чтобы бывать больше времени с Верой и поддержать её морально, Владимир решил оставить это тягостное занятие. Теперь он и Вера всегда были вместе.

Сбылись их мечты.

Совместное время препровождение двух влюбленных пошли Вере на пользу: она стала лучше спать, приступы горячки прекратились. Силы стали наполнять жизнью изнуренное тело также хорошо, как соки наполняют иссохший стебель после долгожданного ливня. Возлюбленные часто выходили на прогулку, обычно вечером, когда было уже не жарко; гуляли по любимой аллее, вкруг зелёного холма над обрывом у реки, под берёзами и осинами, а возвращались, когда на улице уже темнело.

Разнообразие в размеренную жизнь внесла и обещанная им выставка фотографий. Доселе не видевшая ничего подобного публика небольшого города с окрестными деревнями приняла на ура нового мастера. «Вы заставили меня гулять», – сказала одна дама, наигранно возмущённо. «Почему?», – удивился автор. «Я и не подозревала, какая красивая природа в здешних местах, теперь я не могу насмотреться». Были и те, которые завидовали и многозначительно говорили, только не в лицо, а кому-то другому, порой незнакомому человеку: «Эти зимние пейзажи так же чудесны, как и картины Михаила Клодта, но им не достаёт глубины». В общем, были разные точки зрения о работах нашего героя, что не могло не свидетельствовать об их подлинных качествах. Выставка увенчалась статьёй во весь развёрнутый лист в газете «Золотая звезда».

Фотовыставка изменила отношение к нашему герою. Теперь Владимир, к которому с подозрением относились как к новому обитателю, и старались не поддерживать с ним социальных связей, и глядели на него искоса, как на чудака с фотоаппаратом, вдруг приобрёл у них уважение и почёт. Но самое ценное, что было для него, это померкшие горестные чувства минувшего времени.

Выздоровление Веры и фотовыставка подкрепляли во Владимире уверенность в себе, решимость стремительно набирала вес, как новорожденный младенец, теперь он окончательно убедился в том, что поступил единственно правильно в отношении Веры и лучшего друга. Уверенность эта через невидимые каналы ментальной связи передавались и Вере.

Как-то раз хорошо разморенные на вечернем воздухе влюблённые вошли в избу. В тёмной комнате мигала красным лампа автоответчика. Владимир, как и в тот вечер, с опаской подошёл к телефону. Он сразу же вспомнил, с каким беспокойством глядел на этот сигнал телефона, когда Вера застряла в дороге. Всё повторялось. Необъяснимое волнение и предчувствие скорой беды снова охватывало. Он не хотел включать автоответчик, вместо этого он потянулся к телефонному кабелю, но Вера, опередив его, нажала на кнопку. Тут же раздался звонкий, протяжный электронный писк, и после в телефонном динамике послышался знакомый сиплый голос сиделки Александры Петровны. Сбиваясь и всхлипывая, она сообщала, что на берегу реки ниже по течению от города местными рыбаками был найден труп мужчины на вид от тридцати до тридцати пяти лет. Далее следовало что-то неразборчивое, и после долгих пауз из обрывков фраз они поняли, что сиделка просит их явиться в морг на опознание. Сама же она прибыть в это место не может, так как боится мёртвых людей. Александре Петровне она ничего не сообщает до тех пор, пока не проясниться.

Прослышав это сообщение, наш герой посмотрел на Веру. Вера была ни живой ни мертвой. Губы задрожали, по побледневшему лицу покатились слёзы. Он подошёл к ней близко, хотел прикоснуться к ней, но она отстранилась от него обеими руками и упала на кровать; рыдая, закрыла лицо руками. Владимир подсел к ней, принялся её успокаивать:

– Это не Ники, слышишь, не Ники – успокаивал он, гладя её по волосам и спине.

– Ты так считаешь? – обернувшись, спросила она. В её красных и влажных глазах виднелся проблеск надежды.

– Конечно. Наш Ники боец.

– Едем же скорей… туда…, в то место…, надо в этом убедиться, – из последних сил надрывно говорила она.

Холодный топот каблуков судмедэксперта расходился по облупленному коридору городского морга. Казалось, что даже эху было одиноко в этом месте.

– Это здесь, – сказал он отточенным голосом за двадцать лет, без тени волнения, в отличие от потенциальных родственником обитателей сего помещения.

В руках у него покачивались ключи на большом железном кольце, из которых он сразу выбрал длинный с гребешком. Вонзив его до половины в замочную скважину и повернув его, он отпер тяжёлую дверь. Холод потянулся из кромешной темноты. Запустив в её мантию руку, эксперт нашёл на стене выключатель и по потолку комнаты, неприятным мерцанием забелел тусклый белый свет, осветивший унылые потолки, полы и стены, слившиеся друг с другом благодаря облепленной серой плитке – единственному интерьеру комнаты.

– Заходите, – сухо произнёс эксперт.

Владимир крепко взял за плечи Веру, и переступил пороги. Они увидели в узкой комнате выстроенные в один ряд блестящие металлические столы. Они были пусты, кроме последнего. Под синей медицинской простынёй, как жертва языческим богам, проступал контур рослого человека, хорошо соответствующего лучшему другу.

– Ты можешь остаться здесь, – предложил Вере наш герой у входа. Но она решительно покачала головой и направилась к столу в надежде, что на нём будет не её муж.

Они подошли к столу. Вера холодными маленькими ладонями крепко сжала руки Владимира – она дрожала. Судмедэксперт без предупреждения и подготовки сделал своё дело, сдёрнув простыню. Мутные, полуоткрытые серые глаза смотрели на них. Лицо бледно-зелёное и вздутое приняло другие черты, которые всё-таки были узнаваемы. Это был Ники. Вера с отчаянным криком, когда теряют самое дорогое, прильнула к груди нашего героя, ища от ужаса и страданий хоть какое-то укрытие. Владимир был потрясён увиденным. Он, конечно, предполагал, что самое страшное может сбыться и готовил себя к этому, представляя друга на смертном одре, но реальность всегда жёстче её воображаемого представления. Он счёл, что всё здесь сон, страшный и дурной, что с утренним рассветом и криком деревенского петуха всё вдруг исчезнет и испариться, и он проснётся в неге, повернёт голову и увидит лежащей на подушке безмятежный и счастливый лик своей любимой Веры. Но, увы, это был не сон, и наш герой понял это – уж слишком влажными и холодными были Верины слёзы, которые он чувствовал своей грудью, такие слёзы не могли быть плодом воображения и сновидений.

Растерянный, он не знал, кого из присутствующих здесь жалеть: Веру, друга или себя.

– Можете закрыть. Это он, – произнёс Владимир ватным голосом, всё ещё до конца не веря самому себе.

После издевательски долгих оформительских бумаг у следователя, Вера и Владимир вышли к машине на долгожданный свежий воздух, но и он не был им в радость. У Веры не осталось сомнений, что её муж совершил самоубийство, и ещё более страшно ей было от осознания того, что этому причиной была она.

– Я падшая женщина, я виновата во всём, – вырвалось у неё обессиленным голосом.

– Вера, ты не в чём не виновата, – сказал он ей, обхватив её лицо руками, – я виноват и перед ним и перед тобой, а ты не в чём не виновата, и вину эту я искуплю перед Богом – Он взглянул в её голубые измученные от горя глаза, но всё равно прекрасные, в надежде увидеть её понимание. – Ники уже не вернуть, – продолжал он, – надо как-то жить дальше, думать о будущем и о ребёнке, о его здоровье. Тебе нельзя сейчас волноваться, ты и так за это время натерпелась излишку.

– Зачем он мне, – в слезах и в отчаянии произнесла она, – смотри, что мы натворили.

– Если бы Ники был с нами, этот самый благородный человек, которого я встречал, то он пожелал бы тебе счастья, потому, что он любит тебя. – И услышав его слова, Вера ещё больше впала в отчаяние.

Всю дорогу они молчали. Владимир привёз Веру в деревню. От нервного перенапряжения и упадка сил она уснула в машине. Когда нёс её на руках, он отметил, как полегчала она за этот день. Принеся её в дом и уложив на кровать, он накрыл Веру тёплым одеялом и растопил печь. Сам же он возвратился в опостылевший родной город, чтобы явиться к Александре Петровне и рассказать всю правду о сыне. Он счёл это поступок своим долгом, долгом перед другом, который, как ему казалось, хотел последней волей сказать матери, где он есть.

С порога, по обыкновению, его встретила сиделка. Она выглядела взволнованной, даже испуганной. Миниатюрными, стройными пальцами, оканчивающимися не под стать им пожелтевшими от дыма ногтями, он постоянно перебирала ажурную окантовку передника. Сиделка догадалась, с какой вестью он приехал. И он тоже понял, что она думает об нём. Владимир вместо слов лишь тяжело кивнул ей. Она, тяжело зажмурившись, закрыла ладонью рот и попятилась назад. Он вошёл в коридор и когда уже намеревался открыть дверь в комнату, где болеет Александра Петровна, сиделка вдруг подбежала к нему и преградила путь собой.

–Вы её убьёте, убьёте! – полушёпотом твердила она, – Александре Петровне и так плохо, ничего не говорит, как только о своём сыне. Ваши слова станут для неё последними, – сказала она и с волнением посмотрела на него.

Владимир, заверив взглядом, что всё окончится хорошо, бережно опустил её руку. Он переступил порог и оглянулся: ничего не поменялось со времени предыдущего приезда: Александра Петровна, накрытая всё тем же пуховым платком, в том же положении тела, всё так же глядела в потолок блестящими светло-голубыми глазами. Владимир тихо подошёл к кровати и осторожно сел у её ног. Он полагал, что она хоть как-то отреагирует на его приход, но для Александра Петровны как будто вокруг ничего не происходило.

– Александра Петровна, – начал он решительно. Сиделка, стоя за занавесками, ахнула от произнесённых слов, но восклицание её нисколько не смутило остальных. Он продолжил: «Александра Петровна, я должен сообщить вам, что сегодня днём видел вашего сына, – и в ответ на его слова о сыне Александра Петровна не поменяла своего состояния. Тогда он взял её иссохшую в проступивших сквозь тонкую кожу синих жилах руку и поднёс к своим губам. – Я хотел сообщить вам, что ваш сын замечательный человек, – сказал он и поцеловал её». Затем он встал с постели и посмотрел на неё ещё раз. Её взгляд был безмятежен, уходящий куда-то вдаль, далеко за пределы потолка. Он ещё раз всмотрелся в её лицо, в её глаза, только без тени предрассудков о её возрасте и болезни, и вдруг понял, что она не лишилась рассудка, как думал, а наоборот, знала больше, чем все остальные на земле, знала, где находятся ушедшие от нас дорогие люди.

Владимир встал на колени пред её кроватью и ещё раз попросил прощения, поклонился и вышел из комнаты. После непродолжительного разговора с сиделкой он дал ей деньги наперёд сверх нормы, пообещав и дальше платить за уход матери своего друга.

X

Вернувшись с похорон из города в деревню, в которой жил Владимир, возлюбленные не обмолвились ни словом весь оставшийся день, затем следующий и за ним последующий – так протекла неделя. Тоска и печаль по человеку за прожитое время его постояльцами, казалось, навечно пропитали стены деревянной избы. Владимир всегда находил Веру подавленной и не хотел её беспокоить по первое время. Он надеялся, что тишина, благотворно повлияют на нервную систему, которая любит уединение от всевозможных раздражений. Ведомый благими намерениями помочь, он не понимал, что без отвлечения человеком на другие события, застилающие дурные воспоминания, не произойдёт излечение душевных ран, наоборот постоянная тишина и покой дают много времени на душевные раздумья, которые приводят к хроническому течению болезни и прогрессивному расстройству. И поэтому, чем больше Вера находилась в отречённом от мира состоянии, тем сильнее себя корила за совершённый поступок.

Незнакомцу по приезду с панихиды самому не хотелось говорить о чём-то – слишком велика была усталость: не хотелось ни плакать, ни грустить, поэтому он не придавал особого значения поселившейся тишине в доме и отсутствию живого слова. На следующий день, заметя, что любимая по-прежнему не желает разговора, он решил также молчать, подыграв ей по причине, рассказанной мною выше. Неоправданно долгая тишина двух людей продолжалось до тех пор, пока наш герой не осознал тяжесть Вериного состояния. Она могла по несколько часов сидеть в обтянутом пуховом атласном кресле с поникшей головой или упереться взглядом в стену и смотреть на неё, не моргая, своими укрупнённым и темными от хронической болезни глазами. Когда же возлюбленные проходили мимо друг друга, Вера старалась не встречаться с Владимиром взглядом, потом и вовсе начала обходить стороной.

Как-то раз, когда Вера сидела и, склонив на тоненькой шее голову, смотрела в пол. Владимир, устав строгать кроватку, подошёл к ней, опустился на колени по правую сторону от кресла и положил свою руку на её. Вера не отзывалась, но, спустя минуту, будто опомнилась: выйдя из глубин своих раздумий, отстранив руку от его руки как от огня, встала, чуть ли не прыгнув, и посмотрела на него взглядом страшным и безумным, таким, от которого по телу пробегает дрожь, но только не у нашего героя, который беззаветно любит Веру. Затем она встала и вышла во двор в лёгком ситцевом платье. Владимир последовал за ней.

Для июля было холодно, солнце заволокло синими тучами, дул сильный ветер и трепал под дождём кроны деревьев. Владимир не нашёл Веру, но потом, побродив вдоль раскисшей грязевой дороги и поросшему высокой и густой травой заброшенному лугу у реки, заметил издалека возле двух одиноких берёз, растущих и колыхаемых на мохнатом холме обрыва, одинокую белую полупрозрачную фигуру. Обдуваемое ветром платье облепило её с одной стороны, и он смог увидеть истончившееся до неузнаваемости тело. Он побежал к холму наперерез, не обращая внимание на камни, переворачиваемые под ногами и селевые потоки, устремившиеся вниз от холма. Добравшись до него, он полез наверх. Земля под ногами успела раскиснуть и вместе с влажной травой превратиться в скользкую субстанцию. Падая и спотыкаясь, он преодолел непогоду и взобрался на холм, где между берёз стояла бледная Вера.

– Вера! – вскричал он издали.

Она обернулась. Она была истощена и смотрела на него таким же взглядом, как тогда, когда встретились в снежную бурю, с тем лишь отличием, что в этот раз к волнению и испугу примешалось отчаяние. Владимир подбежал к ней и обнял обессиленное хрупкое тело. Взяв её на руки бережно, как держат самое главное сокровище, спустился в низ. По узкой витиеватой тропинке вдоль реки он шёл с ней под злым холодным проливным дождём, она же обняла его за шею и упёрлась макушкой в подбородок. Так наш герой прошагал до самой избы. Войдя в комнату, он раздел её, протёр насухо полотенцем и уложил на кровать, укутав теплым одеялом. Вера дрожала, по бледному любу проступила влага, это были уже не дождинки, а холодные капельки пота. Чтобы согреть её хоть как-то Владимир попытался растопить печь, но всё было тщетно: отсыревшие до сердцевины полена предательски не хотели разгораться. Тогда он закрыл все окна и прилёг рядом с ней. Так пробыли они вместе до следующего утра.