Самопревосхождение

Я смотрел, не отрываясь, на птичку, она всё ещё сидела на ветке, но теперь уже быстро-быстро погружала свой клюв то под одно, то под другое крыло, и наконец вся целиком встрепенулась, взглянула на меня одним глазком, – мне даже показалось, победно, – и улетела. «Так вот что означает выражение “почистить пёрышки” у женщин», – весело подумал я и тотчас понял, что, погружённый в свои наблюдения, ухитрился пропустить что-то очень важное из Асиных размышлений. Она тем временем продолжала:

– …и хотя люди презирают то, что выше их понимания, для мира, где «совершенство» спокойно сосуществует с «несовершенством», и даже в одном и том же месте, всё это имеет мало значения. Новое знание как раз и говорит о том, что в любое из этих состояний человек желающий может свободно переходить каждое мгновение. Разве не чудесно? Ведь «истина мира» в том и заключается, что «всё возможно», не отрицая при этом и того, что «всё справедливо».

Ася была уравновешенна и спокойна, я же, радуясь перекличке наших мыслей, в то же время опять начал волноваться, не в силах до конца проникнуться этой её последней идеей:

– Боже мой, Ася, в каком мире ты живёшь?

– В том же самом, что и все. Просто когда-то и навсегда меня пленило прекрасное, а кто-то другой предпочёл суету и развлечения, или сделки, практикующиеся очень давно, ещё со времён  Адама и Евы, или кодирование на свой лад известных ситуаций: «всё ужасно, злобно, безнадёжно и безнравственно», – а это неизбежно приводит к появлению агрессии, насилия, самоубийств, катастроф, войн… Ну, и так далее…

Она говорила убеждённо, как человек «знающий», а я верил и не верил, снова оказываясь лишь на «грани истины». Она же продолжала развивать свою мысль, прибегнув к излюбленному – и мной, и ею – приёму: вроде бы говорить о том же, но совсем иначе.

– Эти миры – истины и иллюзии, свободы и рабства – они как матрёшки, один в другом, но не соприкасаются друг с другом. Если ты находишься в одном из них, то подвержен всяческим нападкам, если в другом – то особое «трепетание материи» вполне может …как бы это получше сказать, – поможет упразднить всё ложное, ненужное, неправильное, и ты почувствуешь такую лёгкость бытия, что закружится голова от счастья.

Она легко прервала себя:

– А здесь уже начинается совершенно уникальный личный духовный опыт. Но ты, – Ася весело смотрела на меня, – по-моему, слишком много читаешь в последнее время. Или на то есть особые причины?

И тут вдруг неожиданно она взяла меня за руки и быстро-быстро раскрутила, а я увидел, как сквозь почти невесомую гибкость её тела стали просвечивать ветви растений, как будто раскачиваемые ветром. В звуках тихого голоса, когда она произносила слова о каких-то «хранителях», которые всегда «в беспокойстве и поиске», чувствовалось та же осязаемая реальность, что была вокруг нас, а из глубины её потемневших глаз на меня посмотрело само будущее.

– 

До моего отъезда в «школу» оставалось чуть больше недели, а пока, выправив макет и посмотрев в последний раз структуру книги в целом, я решил, что, пожалуй, могу считать её в определённом смысле законченной, как бы дальше ни развивались события. Особую радость доставляла мне мысль, что я наконец смог выразить – в соответствии с традициями оформления книги и по велению сердца – свою благодарность всем читателям, в первую очередь тем, кто нашёл время и возможность написать отзыв или рецензию. Да, они оказались во многом идеализированы, эти спонтанные отклики, но ведь и текст не предполагал читателя, застревающего на вечно неразрешаемых противоречиях «плохого с худшим», напротив, он сам как будто отбирал людей, способных оставить все эти деградации и сформулировать запрос на весёлую и светлую Утопию, где бы сказка стала былью, сопротивление пространства преодолено и населено прекрасными людьми, которые живут в единстве и гармонии с Миром, а «кровь всеобщая течёт по жилам всей Вселенной».

Чрезвычайно значимой для меня, – наверное, как и для любого человека, занимающегося «одиноким трудом», – была обратная связь с теми, кто познакомился с содержанием записок, тем более, что никаких связей первоначально не выстраивалось и текст рос сам по себе, как растение.

Уже через несколько дней после того, как я отослал готовый макет, позвонила глава издательства и сообщила, что книга «Самопревосхождение» – если я не возражаю (!) – выйдет в свет в ноябре сего года (что, кстати, сказать, благополучно сбылось).

Это изящная, абсолютно петербургская дама, открытая и сдержанная одновременно, была настолько профессиональна и образованна, что по нескольким фразам могла понять, оценить, соотнести с известными ей параметрами, – уровень культуры и возможности – способности человека, с которым она общалась, а также ещё что-то важное для издательства и для себя лично, что не берусь пока определить, но это «что-то» точно было.

Мне удалось наблюдать ещё одно чудесное явление во время нашей единственной личной встречи, когда мы подписывали совместный договор. Она успевала в одно и то же время говорить со мной, Мариной Александровной, Николаем, своими сотрудниками, множеством разных людей по телефону, а также просматривать сообщения на экране, попивая ароматный отвар из большой кружки и сохраняя при этом изысканность и безупречную воспитанность, так что никто из участников не только не был ущемлён, напротив, ощущал себя полноценным собеседником и был совершенно доволен.

В конце встречи, пожимая мне руку, она сказала:

—

Вы ведь тоже полагаете, что «человек должен двигаться к своему литературному воплощению».

Это было утверждение, не вопрос, возможно, безобидная проверка на знание тех, кого я вольно или невольно иногда озвучиваю, – так что выбор именно этого издательства я бы не назвал случайностью. Что же касается замечания Иосифа Александровича Бродского, то совершенно случайно я его знал.

Август в этом году выдался дождливым и холодным. Я вышел на веранду размяться после нескольких часов работы за компьютером. Небо было свинцово – серым, сильные струи дождя закрывали кусты разросшейся у дома сирени, однако на тёмным фоне её зелени чёткие линии струй казались неожиданно светлыми. Диана спокойно стояла рядом. Возможно, равномерный шум льющихся потоков воды успокаивал её тоже.

—

Как же нам с тобой погулять?

Она посмотрела на меня и сделала несколько шагов в сторону крыльца.

—

Ну, если тебе не страшно, – у меня в последнее время появилась привычка разговаривать с нею вслух, – я тоже могу надеть резиновые сапоги, плащ…

Я ещё не закончил фразу, а Диана уже несла поводок.

Когда мы возвращались домой, дождь стих, небо просветлело и можно было спокойно наблюдать за полётом птиц, низко кружащих над землёй, а затем резко взмывающих вверх. Тут и там выходили на прогулку со своими питомцами хозяева, и это напомнило мне одно событие, которое произошло в середине лета, вскоре после приезда Ванечки на дачу.

Как всегда, я работал на дому, перемежая занятия с прогулками. И в этот раз, собираясь пойти с Дианой на озеро, я позвал Ваню, он радостно окликнул Еву, та тотчас запрыгнула ему на плечо и уткнулась куда-то в загривок, обернув свой роскошный хвост вокруг его шеи. Перед поворотом на тропинку, ведущую в лес, я заметил в нескольких метрах от нас двух довольно неприятных женщин, громко, на повышенных тонах разговаривающих. Обняв Ванечку, я отодвинул его в сторону, чтобы женщины быстрее прошли мимо, и они прошли, но теперь остановился Ваня и развернулся назад.

Я услышал грубый голос одной из женщин:

—

Ну, что ты встала, как пень! – и она добавила что-то не совсем приличное.

Я тоже обернулся. Натянув поводок, упёршись передними лапками в землю, стояла маленькая рыжая собачка и невыразимо грустно смотрела на Ваню очень большими для этой головки карими глазами. «Вот видишь, как мне приходится жить», – как будто говорила она, а он отвечал:

«Потерпи немного, я что-нибудь придумаю…»

—

У вас ведь есть племянник? – Вдруг спросил Ваня, в упор глядя на тётку. – Как его зовут?

—

Кого?

—

Племянника!

—

Павлик, – вытаращив глаза, ничего не понимая, тем не менее ответила она.

—

Вот и отдайте ему Каштанку, – строго сказал Ваня, тряхнув длинными, заметно отросшими, выгоревшими на солнце русыми волосами.

—

Откуда ты знаешь, как её зовут? – закричала, опешив ещё больше, женщина, с опаской глядя на Еву, которая теперь выглядывала у Вани через плечо и строго, не мигая, смотрела на неё.

—

Отдайте, – вкрадчиво настаивал Ваня, – она вам только мешает.

—

Да я с радостью от неё избавлюсь, надоела до смерти, прости, Господи! – запричитала женщина, почти плача.

—

Вот и хорошо. До свидания, Каштанка! Беги! Мы скоро встретимся!

Он осторожно снял с плеча Еву и тоже побежал, но в обратную сторону, к озеру, Диана устремилась за ним, а мы с Евой пошли шагом и вскоре все воссоединились на берегу.

—

Папа! – бросился ко мне Ваня. – Напиши, какие умные и добрые у нас звери! Не нужно их обижать. С ними так интересно играть и разговаривать. Ты же сам видел.

—

И слышал, – машинально откликнулся я, думая совсем о другом. – Книгу я уже написал, а сейчас… Много другой работы.

Но Ваня не успокаивался и продолжал теребить мою футболку, ремень, джинсы:

—

Напиши другую!

«Как просто, – усмехнулся я про себя, – “Напиши другую”. Хотя, собственно, почему бы и нет? Вот отчитаюсь перед шефом, сдам заказ, съезжу к мальчикам в “школу” …И пусть снова жизнь перетекает в слова, а рождённые ими сочетания уходят обратно – из текста в жизнь, если они того достойны, разумеется…» Вслух же сказал совсем другое:

—

Ваня, прости, пожалуйста, я не понял, где это «у нас»?

—

На Земле, – не задумываясь ответствовал Ванечка, явно кому-то подражая. И сразу стал пританцовывать, озорно напевая слова известной песенки:

Даром преподаватели Время со мною тратили!

Даром со мною мучился

Самый известный маг. Да – да – да!

Потом он нежно взъерошил шерсть у Дианы, и они вместе побежали к воде. Ева в позе сфинкса величественно возлежала на тёплом песке, глядя вдаль, при этом не забывала внимательно следить глазами за чайками на берегу. Я же думал о только что случившемся. «Наверное, Ваня каким-то неведомым образом – импульсом энергии, взглядом или движением, но и, конечно, словом, – сумел погрузить нас всех в такие глубины существования (возможно, это и называется многомерной реальностью), что мы на какое-то время совпали с миром моего удивительного мальчика и стали немножко другими… Ведь даже эту грубую злую женщину ему удалось – заразить? обворожить? – настолько, что она встала на его сторону. И неважно, как долго продолжится это мгновение, лишь бы Каштанка успела перейти к Павлику».

На следующий день я рассказал эту историю Асе, и она тут же откликнулась в своей так нравящейся мне манере:

—

Похоже, дети с проснувшимися генами, «дети мечты», как их теперь называют, имеют «код доступа» к знаниям великих древних цивилизаций.

—

Но ведь наука и её служители, – не удержался и перебил я её, – они всё ещё не пропускают эти явления в свои цеха!

—

Однако же, постоянно разрушая метазнание, человек, в том числе, человек науки, вновь и вновь его создаёт.

—

Ну, да, – охотно согласился я, – если два утверждения исключают друг друга, это вовсе не означает, что одно из них ложно.

Ася любила «сочетать несочетаемое» и оценив моё на этот раз «попадание», с удовольствием продолжала:

—

Что может сказать известная нам наука о том, почему «дети мечты» практически не болеют? Ничего, или почти ничего. А мы говорим! Например, о том, что особым образом изменённое состояние сознания способно изменить и физические свойства «тварного существа», что тело «знает» (если ум, интеллект не оказывают ему мощного сопротивления), как следует вести себя в том или ином случае, особенно, если есть угроза или опасность. Мы уже несколько лет работаем над этой проблемой и немало продвинулись в том, как «включать» и преобразовывать внутри себя и вокруг именно те вибрации (пока будем по-прежнему так называть это многослойное таинственное явление), на которые отзываются нужные и необходимые в данный момент силы, при каких условиях всё вокруг становится податливым и лёгким, гармония внутреннего и внешнего – возможна, а ты сам как будто открываешь заветную дверь золотым ключиком и попадаешь в мир, где существует очарование согласия и радости, и в котором – прости за повтор – так хочется жить…

—

Ася! – воскликнул я с чувством, – ты неистребимый романтик.

—

Просто я не забываю, что именно это состояние противоположно цинизму.

В минуты волнения нежные щеки Аси покрывал лёгкий румянец, её ресницы трепетали, как крылья бабочек, а пальцы рук едва заметно двигались, как будто разговаривая с кем-то невидимым. Я всегда застывал в такие моменты, неотрывно глядя на неё, и даже, кажется, иногда понимал, о чём она думает и что чувствует. Это было на самом деле пленительное согласие, в котором хотелось остаться… Но в это время мимо промчался Ваня, с невинной весёлостью громко крикнув на бегу:

—

Он уже едет!

—

Кто? Павлик? – воскликнул я.

—

Заметь, это ты сказал, – негромко произнесла Ася, уже погружённая в какие-то новые мысли. – О чём я думаю? – Она повернулась ко мне. – Представь себе, о «чёрных квадратах» Малевича.

Ася как будто удивлялась сама себе:

—

Он изображает то, что изобразить невозможно, – непознаваемую «вещь саму в себе», Или «вещь как таковую», за пределами которой мы всё-таки надеемся увидеть свет. А вдруг он забрезжит? – Она было радостно вскинула глаза, но потом отвернулась и добавила тихо:

—

Хотя, может быть, и напрасно…

Мне тут же захотелось ей возразить, встав на прямо противоположную точку зрения, – вот такие у нас с ней были игры:

—

Реальность небытия и инобытия не может быть доказана строго рационально, но уже известно, что она существует, хотя бы в данных нам ощущениях. Чаще всего мы определяем самые важные понятия, которые невозможно представить – любовь, истина, Бог – через то, чем они не являются: «…Любовь не завидует, не превозносится, не гордится; не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла…» Однако же, они являются всем и придают смысл всему остальному…

—

Ладно, – миролюбиво согласилась Ася, – поговорим об этом позже, когда ты приедешь в «школу», – там как раз много таких, которые думают об этом, – и она опять мило улыбнулась:

—

Лучше поведай мне, странник, кем ты там себя представляешь?

—

Учеником, скорее всего. Или наблюдателем?

Ася лукаво сощурила ресницы:

—

А не хотел бы ты стать всем сразу: учеником и учителем, наблюдателем и другом. Что скажешь?

Я попробовал предположить:

—

Похоже на «играющего тренера»?

—

More or less…

Продолжая работать на свою фирму и одновременно размышляя о том, что бы такого интересного предложить взрослым и детям «школы», набрасывая разные проекты, я не заметил, как наступили последние дни лета, пока не позвонила моя девушка, «которой удавалось – по выражению мамы – скрашивать моё мужское одиночество». Мама была права, – у меня теперь часто появлялось желание уходить в созерцательное уединение (хотя она и имела в виду, конечно, совсем другое).

Мы познакомились летом прошлого года. Тогда я только начинал делать свои первые заметки для книги, посвящённой памяти Софьи Алексеевны, рыская пешком и на велосипеде вокруг парка «Сосновка» и станции метро «Удельная», отдыхая от долгого сидения за компьютером и, в том числе, надеясь найти поблизости приличную библиотеку, опять же в память С. А., ибо она успела привить мне любовь к книгам.

Я жил один в своей квартире на Гаврской улице, которую подарили мои родители на рождение Ванечки. Алина уехала на Урал, Ваня вместе с Ильёй – на юг, в Большую Ялту, мама отбыла по делам в Москву. И вот однажды, зайдя за перрон проходящей недалеко от моего дома железной дороги, я вдруг увидел старинное здание и прочёл выложенные на его фронтоне большие буквы: БИБЛИОТЕКА. Рядом находился печально знаменитый в Питере «Дом скорби», и я решил, что это, скорее всего, ведомственное учреждение и, следовательно, посторонним вход воспрещён. Тем не менее поднялся по ступенькам, постучал, вошёл вовнутрь и сразу оказался – совершенно неожиданно! – в открытом светлом пространстве крупных геометрических форм, к созданию которых явно приложил руку художник-минималист.

Большой холл, белые стены залитые солнцем, льющимся из громадных окон, высокие потолки со встроенными светильниками и асимметрично подвешенной хрустальной люстрой. В глубине – строгая, без всяких излишеств, стойка для работника, за которой были видны стройные ряды тоже белых, узких, почти до потолка торцов стеллажей с книгами, множеством книг. У стен стояли столики с мониторами для выхода в электронный ресурс библиотеки, а между ними – низкие диваны для отдыха с выдвижными удобными подставками, очевидно, для записей, чтения журналов, а также, возможно, чашки кофе, приятный запах которого ощутимо чувствовался в помещении.

И ещё: на безупречно белых стенах висели две картины в больших тяжёлых рамах. Одну из них я сразу узнал – это была прекрасная копия – «Букет цветов в вазе» Винсента Ван Гога. Насколько я помню, оригинал хранится в музее Метрополитен в Нью-Йорке, и мы об этом говорили с Сонечкой, когда она показывала альбом репродукций в связи с каким-то своим рассказом-воспоминанием. Мне очень понравилась эта композиция из множества близко стоящих в вазе цветов нежных оттенков, с одним большим, выделяющимся на их фоне красным цветком, расположенном посередине и внизу, что было весьма оригинально. Другая картина – «Натюрморт с яблоками и апельсинами» – висела от меня довольно далеко, и я только мог предположить по характеру прописи, что она вполне могла бы принадлежать кисти Поля Сезанна (оригинал, разумеется). В любом случае намеренное сочетание классического искусства с постмодернистским дизайном говорило о хорошем вкусе.

Пока я осматривался, стоя у входа, из глубины зала к стойке из толстого дымчатого стекла, в котором отражались, играя, солнечные лучи, вышла молодая женщина, среднего роста, в нарядной белой блузке с широкими манжетами и деловом костюме, подчёркивающем её женственную полноту. Высокие каблуки делали её стройнее и выше. Она смотрела на меня глазами цвета голубиного крыла, чёрные вьющиеся волосы спадали свободными прядями ниже плеч. Когда она немного повернула голову, я успел заметить породистый, с небольшой горбинкой нос и твёрдый подбородок. Я стоял, молча любуясь ею, пока она, наконец, не спросила: – Вам что-то угодно?

– Я хотел бы вас… спросить..

Она смотрела на меня своими древними, всё понимающими глазами цвета голубиного крыла.

—

Спрашивайте. – Небольшая пауза, взгляд из-под тёмных ресниц в сторону, потом снова на меня. – Но для этого нужно, чтобы вы были… – её полные губы слегка прогнулись в улыбке, – немного более уверены в себе.

—

Если вы будете меня поощрять, – я подошёл к ней ближе, – обещаю, я быстро научусь. – И, взглянув на табличку, добавил: – Изольда… У вас красивое имя.

—

А теперь нужно узнать ваше имя, – уже открыто улыбнулась она, – чтобы я выписала вам электронную карту читателя.

—

Так сразу? Разве это возможно?

—

Возможно, если вы живёте в нашем районе.

—

Я живу в вашем районе.

—

Я знаю.

Я даже не удивился, так как давно понял, что женщины знают и подмечают всё вокруг гораздо точнее и больше нас. И если мы до сих по-прежнему считаем, что сами выбираем их, то это просто означает, что они разрешают нам так думать.

Получив читательский билет, книги и бездну обаяния, я стоял и всё ещё не мог придумать, как её отблагодарить, а она уже говорила с подкупающей искренностью и прямотой:

—

Просто «спасибо» будет вполне достаточно.

—

Я бы хотел вас… проводить, – наконец, произнёс я.

—

Куда? – живо откликнулась Изольда.

—

Куда вы собираетесь, туда и провожу, – уже гораздо увереннее сказал я.

—

Ну, хорошо, хорошо… Только…

Она что-то ещё говорила, совсем неважное, а я смотрел в её древние библейские глаза и чувствовал, как сгорает пространство между нами, исчезают предметы, и остаётся только горячий песок выжженной пустыни под ногами и жаркое небо первозданного мира над головой…

Позже она говорила уже в своём доме, тихо посмеивалась:

—

А я ведь почти поверила, что тебе ещё нужно учиться.

—

И была совершенно права, darling!

Вспоминая, как всё у нас началось, я взглянул на календарь и сказал Диане:

—

Сегодня среда. В пятницу приезжает Изольда, и мы должны хорошо подготовиться. Ты согласна со мной?

Диана положила лапы и голову мне на колени.

—

Завтра пойдём на рынок и купим всем что-нибудь вкусное, – продолжал я разговаривать вслух, привычно поглаживая мягкую шерсть вокруг её шеи. – А сейчас мне почему-то хочется проведать дом Софьи Алексеевны и Аси. Надеюсь, ты не возражаешь?

Диана, прекрасно зная дорогу, легко бежала впереди, и вскоре сад приветливо встретил нас тихим шелестом, как старый добрый знакомый, несмотря на то, что вокруг было холодно, сыро и пасмурно. Высокая липа, в тени которой когда-то сидела Ася и Сонечка рисовала её портрет, похоже, с каждым днём использовала всё больше оттенков ярко-жёлтого цвета, чтобы украсить свой всё ещё пышный, но уже предосенний наряд.

В доме С. А. по-прежнему висели тяжёлые гардины с замысловатыми ламбрекенами, на полу лежал большой ковёр с длинным ворсом, глубокое кресло из морёного дуба с художественной резьбой было придвинуто к письменному столу со множеством ящиков, полочек и балясин, но уже поблёскивали тут и там экраны ноутбуков, большая плоская панель TV взлетела под потолок, заняв пространство между старинным книжным шкафом и высоким трюмо; музыкальный синтезатор отодвинул рояль в дальний угол, а устаревшие модели мобильных телефоновбыли аккуратно сложены в плетёную корзинку и за ненадобностью выставлены в прихожую. Эпоха потребления явно давала о себе знать.

Мне захотелось ещё раз взглянуть на чудесный пейзаж, оставленный одним из гостей на выставке работ Софьи Алексеевны, которую месяц назад устроила Ася накануне своего отъезда в экспедицию. Именно тогда, в стиле небывалого флэшмоба мгновенно собралось множество людей чуть ли не со всего света и также быстро разъехалось буквально через пару часов, так и не успев привлечь досужего внимания обывателей. Однако на то время, что гости были здесь, казалось, трава стала зеленее, а небо более голубым, птицы запели свои лучшие песни, а ароматы на глазах распускавшихся цветов хотелось не просто вдыхать, но «пить как нектар», – заметил Захария, тот самый «Большой Друг» Сонечки, о котором мне часто рассказывали и Ася, и Арсений.

Захария мне сразу понравился, да и не мне одному. Только представьте: подъезжает к террасе солидный Land Rover, из него выходит человек, красивый той благородной статью, что нередко отличает зрелые годы восточных мужчин, в безупречно сидящем на нём светло-бежевом костюме, в туфлях из очень тонкой матовой кожи, подобранной точно в тон костюма, открывает багажник и… предлагает внести в дом несколько ящиков шампанского «золотой серии». Собравшиеся даже зааплодировали. Мужчины постарались сделать так, чтобы вылетающие пробки звучали как салют; женщины, чуть ли не с реверансами на старинный манер, разносили подносы с высокими бокалами, наполненными до краёв; дети прыгали, смеялись, по-моему, даже повизгивали от удовольствия вместе со зверями, крутившимися здесь же, – им тоже достались гостинцы, – словом, благородное собрание отмечало День рождения Сонечки так, как она бы этого хотела: с «шипением пенистых бокалов» и улыбками, освещавшими «друзей прекрасные черты».

Кто-то вошёл в дом и заиграл ноктюрн Ф. Шопена, гости произносили искренние слова о «красоте души» и «светлой памяти» С. А., потом соорганизовались в небольшие группы и разбрелись по дому и саду. Я же направился прямо к Захарию, стоявшему рядом с Асей, по дороге улавливая отдельные фразы беседующих:

…

«Техника магнитной электростимуляции мозга существует достаточно давно и уже опробована в армии»…

…

«А появление мутантов от соединения звериных сущностей с человеком даёт»…

…

«Например, пуленепробиваемую кожу и подчинение определённого рода приказам, что непредсказуемо и опасно»…

…

«Но ведь и электро-мобильный смог в смысле искажения окружающей среды и самого человека – это уже общепризнанный факт»…

…

«Тогда что вы скажете о “дизайнерских младенцах” или “ГМОдетях” как модификации зародышей? Это всё ещё модно?»…

…

«Вот поэтому и был выработан догмат об энергийной, а не сущностной причастности тварного бытия Богу»…

…

«Если чудо получает научное объяснение, это уже не чудо»…

Мне хотелось подойти к каждой «группе по интересам», и всётаки я шёл, нигде не останавливаясь, к Захарию. Он говорил негромко, размеренно, глубоким низким голосом:

—

«Пока Толстой жив, идёт по борозде за плугом за своей белой лошадкой, ещё радостно утро, свежо, не страшно, упыри дремлют, и слава Богу». Так писал Александр Блок к 80-летию Льва Николаевича.

Ася ласково улыбалась ему одними глазами:

—

Вот и у нас сегодня тоже 80-летие. Сонечка была бы довольна, если бы была…

—

Она здесь, девочка, – ответил Захария, нежно пожимая ей руку.

—

Но где же Ева? – спросила подошедшая вместе со мной, но с другой стороны, мама. – Она ведь ни за что не пропустила бы такого события.

Мы оглянулись вокруг, и мама первая увидела на всеми нами любимой липе удобно и прочно устроившуюся изобретательницу, которая очень правильно, по размеру, подобрала ветку и кокетливо (иначе не скажешь!) свесив переднюю лапку, не забыла распушить свой великолепный хвост.

Мама старательно улыбалась, украдкой вытирая слёзы, и Ася быстро проговорила, взглянув на меня и Захария:

—

Думаю, вам есть о чём поговорить, а мы, – она обняла маму, – пойдём, с вашего позволения.

Я смотрел на открытое, прекрасно вылепленное, со строгими чертами лицо Захария, его высокий лоб, выразительные глаза, неожиданно мягкие, полные губы и мысленно отмечал, не дерзнув произнести это вслух, значительность всего его облика. При этом, внимательно слушая его, думал и о том, что история, которую я рассказываю в книге, не может закончиться, она продолжается, начинаясь снова, и в этом саду, где собралось так много знакомых друг с другом и моими героями лиц, и уже от них, а не только от меня зависит, каким образом будет развиваться повествование дальше: как хроника побед и поражений меняющегося сознания или просто как игра и забава живого ума и сердца, – при том, что оба варианта равно справедливы с позиции самопревосхождения, они не отрицают один другого и даже допускают возможность появления совсем иных поворотов развития и оформления основных идей.

Когда-то, ещё до встречи с С. А., я лишь неясно начинал осознавать, что всё происходящее в моей жизни идёт как-то… неправильно, ожидал неизвестно чего, но обязательно «настоящего»… А случилось чудо – я встретил и заново узнал тех людей, которые иначе смотрят на мир, иначе живут, чем все другие, известные мне «особи», и я пленился ими навсегда. В начале пути мои сомнения в самом существовании таких людей, – хотя я видел, жил, разговаривал с ними, – были настолько велики, что я постоянно задавал нелепейшие вопросы:

—

Ну, а если у вас ничего не получится? Ваши единомышленники возьмут и поддадутся привычным соблазнам – им несть числа! – перейдут «по ту сторону добра»? Ваша «новая школа» разрушится и перестанет существовать? Вы сами не раз говорили, что её надо постоянно защищать от желающих уничтожить не только постройки, но и людей, и зверей, в ней пребывающих, – просто по принципу неприятия непохожего и непонятного своеобразия «чужаков»? – И всё в таком духе.

Они отвечали спокойно, терпеливо:

—

Мы не исключаем такого разворота событий.

Тогда я начинал снова, повышая голос:

—

Так что же делать?!

Они только улыбались:

—

Ничего особенного – оставить в покое всё, что не можешь изменить.

Или:

—

Делать то, что можешь, и будь, что будет.

—

Спасти себя, и вокруг спасутся тысячи…

И ещё многое, о чём я уже написал с достаточным количеством комментариев, так что и сам постепенно кое-что понял и успокоился. А у них никогда не было страха. Теперь эти же вопросы задаёт мне Николай Романов, ему – читатели, с которыми он общается, и всё идёт по кругу…

Те же, кого спрашивал я, часто ссылались на Захарию как на абсолютный непререкаемый авторитет, но я, естественно, воспринимал его абстрактно, лишённым реальных черт и контуров, тем более с таким-то именем! И вот теперь он выступил из тени на свет, превратившись в мужчину из плоти и крови, которого мне очень хотелось узнать ближе.

Я спросил, долго ли он намерен здесь пробыть.

—

Вплоть до нашего с вами отъезда в Швейцарию. У нас даже билеты в одно купе, если вы не имеете ничего против.

Вот так! Гора пошла к Магомеду.

—

Смотрите! – Захария говорил с едва заметным акцентом, который только усиливал впечатление от его речи. Он указывал на группу из трёх человек возле яблоневых деревьев. – Вот эти самые, очень умные, серьёзные молодые люди имеют смелость поднимать, – и он тоже поднял вверх руку, – втоптанные ныне в грязь «презренные» высшие ценности! Они смеют открыто говорить об упрощении, оглуплении мышления, исключившего из себя истинные, т. е. космические параметры. Молодые люди – не без основания! – посчитали, что в конце 20-го века произошла остановка в развитии перспективных проектов, ибо понятный набор смыслов и образов, связанных только с Землёй, оказался практически исчерпан…

К нам подходили разные персоны, кто-то включался в разговор, кто-то, послушав и покивав головой, переходил в следующие подгруппы, однако моё внимание было целиком приковано к Захарию.

—

Новые образы и символы, – говорил он, – ждут нас за гранью привычного опыта. В первую очередь это относится к глобальным вызовам бесконечности и наполненности Космоса, вызовам, которые просто не могут быть проигнорированы.

О, как же во мне откликнулись эти слова! Я и сам уже понимал, что космическое сознание делает мир не только манящим и более многозначным, но и более понятным, как это ни странно. Сам масштаб мышления способен снять у человека тревогу замкнутого пространства (даже если оно и называется «Дом по имени Земля»). Жизнь, ограниченная рамками любой одной замкнутой системы, вызывает «недогруженность мозгов», как говорят «высоколобые», и снижение человеческих ресурсов в целом, что в свою очередь приводит к уменьшению потенциалов развития, а также с неизбежностью оборачивается катастрофическими потерями: креатива, фантазии, воли и… способности к рождению Великих идей.

Теперь Захария прямо обращался к тому самому «очень умному молодому человеку», на которого он указывал и который уже стоял рядом.