Он понимал. С каждой секундой его видение ситуации прояснялось. Он постоял в кабинете еще с минуту, неловко извинился и положил свой пропуск на стол. Начальник говорил что-то, но Григорий уже не слышал его слов. В его душе воцарилось умиротворение. Наконец он почувствовал полную свободу. Тяжесть, которая как будто давила на него все это время, пропала, он встал прямо и расправил плечи. Работа, которая была для него последним островком стабильности в творящемся вокруг хаосе, оказалась именно тем последним и самым увесистым кирпичиком этой ноши. Он не видел противоречий, не пытался цепляться за порядок, который давала ему работа. При желании он мог бы, конечно, убедить директора восстановить его в должности. Он мог бы рассказать о рабочей этике его коллег, о неравном распределении задач между коллективом, смакуя каждого из них. Он понимал, что без него работа наверняка будет делаться плохо и что его уход губительно скажется на бизнесе, о котором так печется его начальник. Но он не хотел бороться. Он больше не хотел бороться. У него не осталось ничего, что стоило бы таких усилий.
Дойдя до остановки, Григорий решил не ждать автобуса и пошел пешком. Впервые за долгие годы, ему некуда и незачем было торопиться. Утро выдалось солнечное и перед появлением толп, собирающихся на работу, хотелось насладиться хрустом тающего снега под ногами. Он глубоко вдыхал свежий, морозный воздух и наслаждался каждой секундой дарованной ему свободы, которая так долго ускользала от него. Подойдя ко входу в метро, он заметил цветочный ларек, который обычно был закрыт, когда он ехал на работу. На витрине красовались корзинки с цветами, приуроченные скорому празднику 8 марта. Он взглянул на одну из них и горько усмехнулся. Продавщица помахала ему рукой, сделав знак, чтобы тот уходил и возвращался, когда они откроются. Григорий кивнул и одиноко проследовал вниз по лестнице ко входу на станцию.
Дойдя до платформы, он увидел, как отправляется состав, который следовал в его сторону. На табло горели 0:40. Однако сейчас Григорий не расстроился упущенной возможности пораньше поехать домой. Он не торопился и мог позволить себе дождаться следующего. Тогда, стоя в тишине одинокой платформы, он закрыл глаза и подумал о том, что ему теперь делать со всей своей свободой. Он попытался представить свободные дни, которые становились все длиннее, давая все больше возможностей для творчества. Или о том, как вновь возобновит свою учебу и построит карьеру, пусть и уже в солидно возрасте. Но все его старания заканчивались лишь головной болью и шумом, который он чувствовал полу часом ранее на работе. И тогда он понял, что ему нужно сделать. Приняв решение, он вновь почувствовал эту пьянящую свободу, которую ему дал сегодняшний уход из офиса. У него на секунду закружилась голова и он пошатнулся, открыв глаза. Внезапно он заметил, что был неправ и он не один на платформе. В двух колоннах от него стояла, поглощённая своими мыслями, молодая девушка, лет 16. Она была очень опрятно одета, однако слишком легко для переменчивой погоды ранней весны. В руках она перебирала какой-то небольшой предмет, тихо бормоча что-то себе под нос. Григорий внимательно посмотрел на нее и решил узнать, была ли ей нужна помощь, благо следующий поезд за ним наверняка приедет. Он подошел к ней и мягко поздоровался. Девушка резко отпряла, крепко сжав кулаки и прижав руки к груди. На оголившихся запястьях Григорий увидел шрамы.
– Доброе утро, простите, что отвлекаю. У вас все в порядке?
– А вам какое дело? Вы что, извращенец?
– Что вы, нет. Хотя, именно так бы вам ответил настоящий извращенец. На самом деле, на такой вопрос нет ответа и…
– Чего вы несете? Оставьте меня в покое.
– Я просто хочу помочь.
– Я похожа на человека, которому нужна помощь? Себе лучше помогите.
– Я себе помогу, не переживайте. Просто… просто некрасиво нам обоим прыгать на одной станции.
Она подняла глаза и вопросительно посмотрела на Григория.
– Или вам так свитер запястья натер?
– Не лезьте не в свое дело.
– Да я не настаиваю. Просто пока уж стоим ждем могли бы хоть выговориться. На дорожку так сказать.
– Вам поговорить не с кем? Что вы ко мне привязались? Если пытаетесь меня отговорить, то не надо, дохлый номер.
– Дохлый… он усмехнулся – ваша правда. И нет, стал бы я вас отговаривать, если сам собрался туда же. Единственная причина мне вас разубедить – это чтобы здесь прыгал только я. Место здесь для меня очень сентиментальное, тут я работаю, – он оступился – простите, работал до сегодняшнего дня. Вот и хочу закончить свой путь там, куда с таким остервенением спешил каждый день.
– Вы только потеряли работу и уже сдаетесь? Слабенький повод, не?
– Дело не только в работе. Дома меня ждет пустая квартира, да и она в последнее время уже не ждет вовсе. С родными я связь потерял, друзей так и не завел. Каждый день только рабочая рутина меня вытаскивала из постели. А теперь пропала и она. Дело не в том, что мне не хочется жить, а в том, что для этого нет ни причины, ни цели.
– Но ведь вы взрослый мужик, разве вы не можете собрать волю в кулак и найти себе смысл?
– Это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Со стороны кажется, что такое решение все бросить это слабость, говорит о том, что ты сдался. Часто же говорят, жизнь штука тяжелая, крепись и все у тебя будет, главное не сдаваться и гнуть свою линию. И это легко, когда тебе противостоят обстоятельства, когда ты бросаешь вызов кому бы то ни было. А в жизни часто бывает так, что против тебя никого нет, никакая сила тебе вовсе и не противостоит. Ты ищешь точку опоры или вызов для себя, но все что видишь вокруг это равнодушие. Легко победить соперника, против которого выходишь на бой. Но как победить того, кто с тобой даже не соревнуется. Всю мою жизнь мои усилия лишь сотрясали пустоту вокруг меня, что бы я ни делал, все было ни к чему. Вся моя жизнь ни к чему. Она даже мне безразлична.
– Не дай боже такой вырасти.
– Не очень-то и стараешься! А ты отчего решилась на такой шаг? Ты ж еще молодая такая?
– А что, есть возрастной ценз на то, когда может осточертеть жизнь??
– Нет конечно, просто ты видно не первый раз пробуешь. Значит уверенна в выборе своем.
– Теперь уверена, – она вновь поправила рукав – это первый раз по глупости. Тогда было на эмоциях, рассеянная, забыла, не усмотрела за младшим братом, который остался под моим присмотром в тот день. Когда меня откачали в больнице, со мной рядом сидел только отец. Он сказал, едва подбирая слова, что мать не выдержала всего, что случилась и теперь остались только он и я. Никогда не видела такой боли на его лице. Он выглядел таким старым, глаза ввалились в глазницах, вся голова седая, трясущиеся руки. И все из-за меня.
С последними словами она разжала кулаки, и маленькая роддомовская бирка вылетела из рук на рельсы. Порывом ветра из шахты ее понесло в сторону от них, и Григорий услышал скрип колес надвигающегося состава. Девушка вытерла слезы и с силой выдохнула. Он в ужасе посмотрел на нее и едва сдерживая крик схватил за руки.
– Что вы делаете?
– За что ты так ненавидишь свою семью?
– Я не ненавижу их, с чего вы взяли. И отпустите меня!
– Подумай хоть раз не о себе. Поставь себя на место отца. Он потерял всю свою семью в одночасье, а теперь ты хочешь отобрать у него последнее? Что он тебе сделал такого плохого??
– Я погубила своего брата и мать. Это из-за меня их больше нет. Кто, по-вашему, на него эти страдания навлек, а?
– А что ты сейчас, по-твоему, делаешь? Искупаешь свою вину перед ним? Или выбираешь легкий исход? Так у него будет еще больше горя, а с тебя взятки гладки, да? И кто еще из нас безвольный слабак и трус.