Всё о жизни чайных дракончиков

Глава пятая: про Чай

Итак, комната, где жил странный молодой механоид, на самом деле даже не являлась комнатой как таковой, а представляла из себя несколько убогих предметов интерьера, водруженных на поверхность какой-то промышленной емкости, доходящей до двери в коридор. Если честно, я даже задумался на какое-то время, как там вообще могла оказаться эта дверь. Она заняла первое место в моем личном списке странных дверей, опередив там вечно закрытую дверь в кафе у Вайерра. Ведь получалось, что, по сути, она вела прямо на крышу бака с ликрой, что даже звучит весьма странно. Однако вскоре этот вопрос потонул в море куда более удивительных открытий.

Например, я обнаружил ведущий вниз зазор у стены. Достаточно большой для того, чтобы туда мог протиснуться даже щуплый механоид, а не то что такое полное изящества и ловкости существо, как я. Я счел за должное исследовать этот удивительный объект: в присутствии Чая я ощущал себя в полной безопасности, да и перемещаться по отвесному стеклу вверх-вниз для дракончика – одно удовольствие.

На ощупь стенки емкости оказались теплыми, а лампы доводили температуру воздуха рядом с ними до практически комфортной для меня, так что неожиданная экспедиция становилась все приятнее и приятнее.

Спускаясь по гладкой, вымытой чуть ли не до хрустального блеска цистерне, я с трудом отводил взгляд от величественной механической фигуры Чая, блуждающего согласно сложной программе в насыщаемой им жидкости и медленно, наверняка с расчетом на получение результата не раньше чем через пару-тройку лет, преображающего пустую заготовку в молодой чайный раствор с помощью особенного чайного признака его собственной ликры.

После того как этот прекрасный голем закончит свой труд, молодой чай будет отфильтрован несколько раз, при необходимости пройдет дополнительное насыщение в другой емкости и другим специалистом (это сильно прибавит к цене напитка). И только затем, после еще нескольких фильтраций, настанет (в Золотых Кронах это будет, кстати сказать, именно в зимний период) всем известный знаменитый период сушки чая. Между прочим, многие по невежеству отождествляют период сушки с периодом насыщения и поэтому так и говорят: «Чай насыщен солнечными лучами», – что, конечно же, глупость.

Хотя, естественно, сушка должна происходить обязательно под заботливым солнцем (сушка под лампами скажется и на цвете, и на вкусе, и, само собой, на цене). Мало кто замечает, но в Золотых Кронах, по статистике, солнечных дней больше зимой, чем летом (лето у нас, как правило, скрыто за пеленою дождя), так что бегать на крышу стадиона здешнему персоналу придется по холоду, беспокоясь при этом, чтобы согревать чайный фильтрат, иначе вода, смерзшись в лед, повредит его структуру: всем известно, что продолговатые крупные жгутики куда приятнее при заварке, лучше отдают аромат и нравятся ценителям. И, наконец, уже после сушки и всех связанных с ней треволнений чай расфасуют и подготовят к продаже.

Наш чай, средних широт, ценится не слишком хорошо, в основном именно из-за того, что его трудно высушивать непосредственно под солнцем, да и к тому же само насыщение исходного ликрового раствора зависит от оттенков исходной ликры, а в городах она всегда содержит множество ликровых признаков, что очень хорошо для того, чтобы обеспечивать комфортное пребывание множества механоидов, но очень плохо для поддержания одинакового состава насыщаемого раствора.

Именно поэтому чай, произведенный в больших городах, всегда представлялся продуктом массового рынка, и в приличных местах его не подают. Если в кафе или мясном доме вам вообще дают чайную карту, значит, никакого чая, насыщенного здесь же, за углом, вы не увидите. Нет смысла заводить чайную карту, чтобы вносить туда плохой чай.

Городской же чай поставляют без маркировки, а продают, не предоставляя выбор. Достаточно сказать в забегаловке: «Мне чаю», – и вам подадут городской, он дешевле всего.

Все сказанное справедливо и для стадиона, так как стадион – самое место для массового бездумного потребления напитков и еды. Чай здесь нужен, чтобы согреться, пироги – чтобы не так сильно расстраиваться из-за плохого выступления спортсменов (вообще информацией о том, что спортсмены всегда выступают исключительно плохо, все мои знания, в общем-то, и исчерпывались).

На этой мысли я даже задержался ненадолго, поскольку неожиданно понял, почему «Стальная поступь» производства огромного неспящего Апатитового Союза показалась мне подходящим сортом для выражения своих чувств к той вечерней бегунье (а в целом – к тому первому, не наигранному впечатлению от стадиона): это городской чай, полный множества надежд и стремлений. Для стадиона – чай, полный пустых надежд, густо замешанных на преодолении трудностей.

Собственно, все вышеизложенное объясняет, почему, обнаружив настоящий живой Чай, пусть и таким странным образом, я после первого осмысления ситуации избавился от всякого удивления и отдал все внимание своему новому знакомцу.

Первое, что бросилось в глаза: он вполне достойно нес бремя холодного презрительного величия, возвышая тем самым всю коллегию насытителей, создателей чая, над мелкими и суетными в их глазах ассистентами в чаепитиях. Я прекрасно понимал, что мы с Чаем, будучи оба жителями одного, ограниченного чаем, мира, все же одновременно жили в мирах различных: он в – денном и нощном неусыпном насыщении, а я – в заваривании и мягких, связанных с этим вечерах.

Итак, заводить со мной беседу он буквально демонстративно не стал, сразу же показательно углубившись в работу после объявления собственного имени. Это нарочитое высокомерие отозвалось у меня в сердце ноткой приятного тембра: такой холодностью мог меня одарить лишь понимающий суть моей жизни голем. В этом обращении я почувствовал что-то неуловимо родное и даже успокаивающее.

Подумав о высокомерии, я невольно вспомнил драконицу – спутницу Кейрры и задумался о ней на некоторое время: она держалась уверенно, достойно и вполне властно, но я не почувствовал того настоящего величия, одаривающего толикой презрения, как истинным самоцветом. По полуобороту головы, по тембру голоса, по оттенку приказного тона я сделал вывод о многом и мог поклясться, что она не работала сейчас чайным дракончиком по назначению, что она не насыщала чай.

Ее интонации скорее напоминали вытащенную из чулана памяти (быстро, заученным насмерть жестом, но все-таки из чулана, темного-претемного чулана) привычку, а вовсе не находящийся на языке образ общения. Без сомнений, в это странное место, к странному его населению драконицу привела ее собственная глубокая душевная неисправность. О, ее не наняли сюда, как меня, обманом, не похитили. Нет, нет: эта убежденная в своей (какой-то там, неизвестной еще мне) правоте особа собственными лапами выбрала свою судьбу. И я не собирался иметь с этой сумасшедшей никаких дел. Она уже не моего круга, она для меня изгой.

Эти мысли, близость Чая и тепло от осветительных приборов наполнили меня уже почти позабытой бодростью. Преисполнившись ею, я заспешил по краю сосуда вниз, в необжитый хтонический мрак, таящийся у подножия емкости, в надежде найти там интересующие меня маркировки и разобраться с происходящим. Но мои намерения потерпели крах.

Эта темнота, куда я направлялся так смело, эта мягкая, призывная, прохладная, влажная темнота, посмотрела на меня парой изумрудных глаз с вертикальными зрачками.

Я застыл, не сразу придумав, как поступить. Как воспитанному голему, мне, конечно, надлежало, в первую очередь, поздороваться, но какой-то древний, идущий от самого первобытного Хаоса инстинкт подсказал мне, что сейчас это лишнее. Совсем, совсем лишнее. Что это не голем, что это не оборотень. Что этот кот – животное и нужно бежать без оглядки.

Я сделал шаг назад в затянувшейся паузе, и в голове уже промелькнула пульсирующая радостью надежда на побег, но в следующее мгновение существо внизу сделало стремительный точный прыжок и сбило меня мохнатой черной лапой со скользкого стекла. Упав, я первым делом ощетинился всеми доступными способами, растопырив и крылья, и воротник, и гребень, и усы, и когти, но хищный силуэт органического кота продолжал неумолимо прорисовываться во мраке.

– Не подходи! – приказал я ему, памятуя, что всякое разумное существо возвышается над примитивом животного и может им повелевать. – Иди прочь! Брысь! Как там тебя?! Кис-кис отсюда!

Но тут примитивное животное, потратив время на то, чтобы принюхаться ко мне своим имеющим механические элементы носом, сделало движение, в равной мере оскорбившее собственную светскую вальяжность и не оставившее мне тени надежды на спасение.

Мгновение – и я оказался у него в зубах.

Дальше последовали минуты отчаянья, в течение которых мохнатый охотник несколько раз отпускал меня, давая возможность отойти на пару дециметров, и вновь ловил, подцеплял лапой, поднимал в зубах, осторожно, но опасно прикусывая, и иным, совершенно паскудным образом упивался моей беспомощностью и собственной властью. Я старался переломить ситуацию всеми доступными мне способами: принимался хитрить, бежать, царапаться, приказывать голосом, прикидываться сумасшедшим, имитировать заразные заболевания и рассказывать коту о том, сколько сто́ю и какие финансовые трудности ждут каждого, кто меня повредит. Но, как ни прискорбно, ничто из этого не возымело на паршивца воздействия, и в итоге, наигравшись всласть, он снова взял меня, измученного и смирившегося с любым исходом, в зубы.

Я, по прихоти моего мучителя и случая оказавшись спиной к зубастой пасти и не видя ее смертоносных клыков, внутренне подготовился к тому, чтобы возопить в последнюю секунду жизни, увидеть угасающей навеки прекрасную картинку моего собственного кафе, но в этот момент уперся глазами в пространство зала.

Там, на границе рассеянной мглы, разгоняемой светом, преломляемым молодым чаем… там находилась еще одна емкость – огромная и открытая сверху. Что-то вроде бассейна из прозрачного стекла, водруженного здесь словно бы для того, чтобы потешить тягу к эклектике некоего безумного волшебника. Эта удивительная емкость была доверху наполнена нежным изумрудным настоем зеленого средненасыщенного чая. И там, там внутри я увидел в последнюю секунду своей жизни Кейрру.

Никогда и ни с чем бы я не перепутал ее округлый приплюснутый нос, большие глаза и болезненно сведенные колени. Правда, здесь, на границе жизни и смерти, они больше не выглядели уродливыми. Волосы ее, не забранные уже под дурацкий берет, растрепались по чаю механическим кружевом медных нитей. И даже респиратор, позволявший девушке дышать в этом небывалом, чудесном и бессмысленном бассейне, даже респиратор ей шел. Он делал ее неземной, переносил в стан воплощенных сказословных грез, вписывал в пантеон полумифических созданий.

Зубы кота сжались чуть сильнее, и я, спохватившись, вспомнил, что от потрясения забыл предаться предсмертной агонии. А ведь именно она могла позволить не пропустить момент и, извернувшись, поранить пасть зверя, заставив этим выпустить меня на волю, где я забился бы под емкость и уж там спокойно умер от города и ликровой интоксикации. Ну, или дал бы моему дурацкому хозяину или Кейрре вовремя меня найти.

Однако кот развернулся и куда-то потрусил, так и недоев меня.

Я видел, что мы пробрались до противоположной стены зала, видел, что нырнули в какой-то технический лаз (возможно, вентиляционный, если здесь вообще была предусмотрена вентиляция), потом выбрались в бетонный подтрибунный коридор – безликий и потому решительно не дававший мне шанса хотя бы попытаться определить, где мы находимся, и затем это мохнатое наказание принялось петлять туда-сюда, окончательно сбивая меня с толку. Все это время я пытался вырваться, но толком не мог даже пошевелить ни гребнем, ни шейными крылышками – видимо, кот привык носить в зубах такую вертлявую мелочь, как я.

Животное остановилось у какой-то двери и выпустило меня изо рта. Я, наученный предыдущими его экзерсисами, решил не тешить его за свой счет и не сдвинулся с места. Я приказал ему:

– Смирно! Смирно, плохой кот! К ноге!

Но, к сожалению, снова не преуспел: кот, даже не думая играть со мной как раньше, просто сильно дал мне сверху лапой, прибив к полу.

И тут же опять взял меня, пришибленного, ощущавшего боль в каждом мельчайшем механизме, в зубы, открыл лапой эту неведомую мне дверь и проскользнул туда. Следующим движением он прыгнул куда-то вверх, где наконец опустил меня на нечто мягкое и относительно теплое.

От неожиданного облегчения я застонал и, подняв взгляд, увидел, что мой меховой мучитель уселся, выпрямившись, и, довольный собой, громко затарахтел.

– О, Сотворитель, – проворчал сонный, но, к счастью, знакомый мне голос молодого механоида, – отстань, пожалуйста.

Тогда кот пододвинул меня поближе к лицу юноши и настоятельно потерся о его щеку, требуя к себе внимания и похвалы. Я чувствовал себя все так же отвратительно, а мысль о том, что мой новый хозяин здесь и проглотить меня никому не позволит, только увеличила усталость. Кот продолжал ластиться, мурлыкая все громче, до тех пор, пока молодой механоид не сгреб его и меня заодно в охапку, приговорив при этом:

– Ну иди, иди сюда. Крылья в порядке?

Признав этот вопрос интересным и обрадовавшись тому, что юноша вообще заметил меня, я, собравшись кое-как, пошевелил и крыльями, и воротником, и усами и ответствовал по итогам этого беглого осмотра:

– Вроде бы все хорошо.

– Тогда спать, – резюмировал парень, вполне возможно разговаривая с одним из героев своего сна.

И я, стиснутый между его почти приемлемо теплой ладонью и негигиеничным в лучшем случае, а в худшем – опасно для меня грязным вибрирующим боком кота, соскользнул сначала в отупелое оцепенение от пережитого стресса, а там и совсем пригрелся и незаметно для себя погрузился в глубокий сон.

Глава шестая: про чай

Утром меня первым делом ждал штраф от курьерской службы. Как я и заказывал, курьер явился, как только стадион открылся для сотрудников, в пять утра, но найти меня, со мной связаться или выяснить, где я могу находиться, он не смог и отбыл. Этот штраф я, проснувшись в собственной согретой достаточно хорошо креманке задолго после полудня, заплатил безропотно, поскольку действительно ощущал за собой вину.

Собственно, проснулся я раньше полудня: лампа горела, а комната опять пустовала, но к тому времени как я более-менее пришел в себя от настойчивой сонной слабости, то и дело снова звавшей меня в мягкие объятия дремоты, у паренька выдался обеденный перерыв, и он, держа в руках какой-то предмет спортивной защитной экипировки, явился проведать меня.

Раздумывая о том, что мне лучше сделать: вызвать курьера опять или покормить это чудо природы, я по душевной доброте и зная, что отбыть могу в любой момент, выбрал второе, и вскоре мы уже сидели в местной столовой для персонала, имевшей на редкость убогий вид, что при огромном пространстве зала множило безвкусие до невообразимых пределов.

Невкусно пахнущую местную кашу парень глотал, почти не жуя, а я брезгливо прогуливался вокруг бумажного стаканчика со слабым раствором бурого разочарования.

– Может, расскажешь мне, что именно у тебя здесь происходит? – ласково пригласил я к разговору молодого механоида то ли из природной доброты, то ли из-за легкого любопытства. – Я видел вчера под твоей комнатой Чай, а еще целый бассейн с чаем, в котором плавала Кейрра, пугая случайных прохожих.

– Ага, она там спит, – кое-как, затрудняясь проглотить обжигавшую кашу, повествовал мне юноша. – Да и какие там могут быть прохожие среди ночи?

– Ну я, например. Кейрра спит в чае?

– Это не чай, это пустая маслянистая ликра, она ослабляет давление на позвоночник и улучшает работу аппаратов, ответственных за сращивание костей после операции.

– Во имя Сотворителя, ребенок, у вас здесь какое-то безумие по безумию катится и пары из безумия поднимает.

Парень, очевидно, попытался это представить во всех красках, но, еще более очевидно, потерпел неудачу и оттого заключил:

– Стараемся. Вы уже можете работать с ней. Я вас отнесу, вы сделаете все, что требуется. Вам понравится!

– Пожалуйста… – явил я чудо терпения, пропустив мимо себя давление юноши и заставив ужесточившимся тоном обратить на себя внимание: – Давай ты действительно, наконец, представишься?

– Дейран.

– Очень приятно, – взял я разговор в свои зубы, – итак, Дейран, что происходит? Объясни мне толком, кратко и ясно. Иначе я развернусь и уволюсь.

– Ну, Кейрра…

– Та самая девушка, в которую ты влюблен?

– Ну да.

– Уже плохо. Так, дальше?

– У нее врожденные нарушения опорно-двигательной системы, но зато удивительные механические волосы и необычайные ликровые признаки, которые позволяют ей насыщать пищевую ликру. Чтобы стать чайным дракончиком, ей не хватает только собственного чайного признака ликры. И я сделаю все на черной и белой земле, лишь бы помочь ей получить назначение! – отрапортовался он как по писанному. Возможно, сделал я себе пометку в голове, действительно писанному – той странной драконицей, работавшей не по назначению.

– Так… отлично, я не понимаю, в чем вообще проблема. Если у нее механические волосы, то Центр ее с руками оторвет ради любого производящего пищу города. Ее там будут одевать в шелка и кормить с агатовой ложечки.

– Ее там запрут в маленькой комнатке и привяжут за волосы к вызревательной машине! – разозлился Дейран, но я не понял его возмущения.

– Да, но что плохого в этом для механоида, который и так не может ходить?

– Держите язык за зубами! – вспыхнул юноша, вскочив из-за неустойчивого стола из тонкой некачественной жести, заставив тот закачаться, а меня – страдальчески закатить глаза и подумать о покупке удобной личной бульотки, которая бы стала моим личным плотом в этом бесприютном океане безвкусицы. Подумав об этом, я медленно выдохнул и начал сначала:

– Так, послушай, сколько у тебя работ?

– Извинитесь, – нижайше и со всем должным почтением попросил меня юноша, забыв, правда, проявить все эти похвальные чувства в голосе, и тот на деле прозвучал довольно-таки хамски.

– Ну, извини, но я, кажется, нужен тебе больше, чем наоборот, так что в твоих интересах правильно и вовремя отвечать на вопросы, – сказал я ему в тон и, дав секунду это осмыслить, повторил изначальный вопрос: – Так сколько у тебя здесь работ?

Дейран расстроенно опустился на стул и ответил:

– Четыре.

– Итак, четыре работы – это значит, четыре зарплаты, при том что ты не ешь ничего, кроме ликровых ополосков, отказался от предоставляемого работодателем жилья в пользу доплаты и вместо новой одежды тоже, наверное, берешь деньгами. Выходит многовато для найма одного меня. Скажи-ка, тот Чай в подвале – тоже твой?

– Да.

– Что… нанятый?

– Да, – отдал знак невнимательности он, – но я сам его сделал, он дешевый.

Невольно вскинув брови, я задал следующий вопрос только для того, чтобы не показывать дальше своего удивления:

– А… кому ты продаешь продукт насыщения?

– То, что он производит, пить нельзя, это токсично пока, – опять отдал мне знак невнимательности юноша, и моя картина мира успокоенно встала на место. Я перешел к следующей части запланированной беседы:

– Ребенок, – многомудро выдохнул я, – не буду скрывать: я не смогу работать с тобой.

– В каком таком смысле?

– Во всех возможных, – отрезал я. – Тебе предоставят другого сотрудника.

Дейран посмотрел на меня онемело с секунду, а потом выпалил с редкой степенью убежденности:

– Нет!

– То есть как «нет»? – скривился я. – Это мое решение – продолжать сотрудничество или не продолжать. Твое согласие Центру не требуется. Я имел обязательство согласиться на третье назначение – я дал согласие, но мое право отказаться от тебя при неподходящих условиях работы осталось при мне, и я использую его. Извини.

– Но я же приходил в Центр! Сдавал экзамены, подписывал бумаги! Они сказали, что никакой другой дракончик не согласится у меня работать, а вы – останетесь!

– Как это они так сказали? – подозрительно уточнил я, потому что решительно отказывался понимать, чем именно я, по мнению Центра, отличаюсь от всех прочих чайных дракончиков этого города.

– Сказали, что вы самый шустрый добряк, что работа в кафе – это не ваше, что насыщаете чай для удовольствия вы плохо и вам лучше подойдет что-то промышленное, что вам…

Он что-то еще говорил, но я уже плохо слышал его и конкретных слов не разбирал. Я просто поверить не мог, что специалисты Центра действительно так думают, и уж тем более дикой казалась мысль, что они правы, дикой до полного и совершенного неприятия. Включился я, когда Дейран закончил речь дурацкой во всех отношениях фразой:

– Да и третье же – по судьбе!

– Ты считаешь, что мне по судьбе пасть под ударом твоего безумного Чая, попытавшегося меня убить, а до тех пор спать в холодной креманке? – как-то бесцветно уточнил я.

– Но она сертифицирована! Вы во сне должны себя греть за счет шкуры!

– Нет, я не должен! Это вредно для чешуек, я не практикую это!

– По документации – должны!

– По документации ты должен каждое утро начинать с пробежки, на ночь выпивать стакан холодной воды и после каждого приема пищи чистить зубы по две минуты, и ничего этого ты не делаешь, а еще у тебя кот!

– Он не мой, а приблудный.

– Это ты у меня приблудный, – сам не зная почему оскорбился я за кота, – а он пытается, между прочим, тебя прокормить!

Мы оба замолчали, синхронно принявшись переваривать смысл моей последней реплики и логические тропы, приведшие меня к ней. Из тупика, куда неудачно свернула наша ссора, нас выдернул окрик высокого, крепко сбитого топтуна с механическими скулами:

– Дейран! – позвал он моего оболтуса. – Хватит греть задницу! Пожрал – и в пит!

– Иди, – отпустил я его редуцированным знаком прощания, – поговорим толком вечером.

– Вечером я работаю, – быстро шепнул мне он, вместо того чтобы выразить радость, что я соблаговолил остаться здесь до вечера. – Утром увидимся! Сходите к Кейрре! Вы все поймете! – бросал он мне на ходу, впопыхах набивая карманы дешевыми бесплатными шоколадками, поданными вместо нормальной карамели. Когда его окликнули второй раз, парень исчез из столовой, не забыв прихватить с собой тот странный предмет экипировки, с которым зашел за мной. Шлем, что ли?.. Зачем ему шлем? Его что, там бьют по голове?.. Но если так, то я их поддерживаю, и шлем – это лишнее, он же все портит.

Он ушел, а я остался наедине со своими мыслями. Грустно оглядев окружавшую меня серую действительность, задержался на бумажном стакане, где плескалось нечто… нечто, что с определенной натяжкой можно было бы назвать напитком по мотивам чая, и подумал, что пока я все равно предоставлен самому себе, то могу хотя бы немного побыть в тяжелой, непереносимо удручающей, но, по крайней мере, привычной среде.

Примерившись так и эдак, я начал взбираться по стакану и, не успев оторвать от стола третью лапу, опрокинул его на себя. Я так и остался лежать – падший на самую глубину дна жизни.

В этот момент к столу подошла одна из хозяек зала – толстая женщина с красным лицом, пухлыми руками и отвратительной одышкой. Ее белый, совершенно неуместный в помещении, где едят механоиды, халат, белый же изначально фартук и даже косынка того же цвета, скрывающая (впрочем, исключительно плохо) редкие сальные волосы… словом, все это белое собственно белым являлось только по идее, а по сути: застиранное и посеревшее с несходящими желтыми жирными пятнами. Я брезгливо отшатнулся, когда она потянулась, чтобы забрать посуду.

– Ба! Тарри, так вы же настоящий чайный дракончик! Что вы здесь делаете, господин, а? – словоохотливо поинтересовалась она, но я не захотел отвечать. Я лежал себе спокойненько на своем дне и проникался мрачной поэтикой абсолютного падения.

Хозяйка зала же, улыбаясь, с вежливым любопытством ждала, пока я отвечу. Эти эмоции казались глупыми, но искренними. Пауза затянулась, и я нехотя бросил:

– Меня нанял… молодой господин Дейран.

– Малахольный этот? Ну, повезло ж, тарри, так повезло, слов нет, слезы одни.

– Нет, он отнюдь, он… много работает, – вежливо парировал я, но не ради своего хозяина, а во имя собственного авторитета.

– У него ж все грязное, – доверительно сообщила мне хозяйка, и я против воли понимающе вздохнул, но заверил ее:

– Мы справимся, – с этим я неспешно отдал знак окончания диалога, приподнял голову, меряя ее взглядом существа, которое, будучи даже на дне, не спешит зарывать чувство собственного достоинства, и повернулся, чтобы покинуть поднос.

– А хотите, почистим вас? – предложила она, с отдающей слабоумием легкостью отметя все то, что я только что ей продемонстрировал.

Я собрался отказаться, но понял, что уйти с должной степенью величия не смогу – мне просто некуда здесь податься: Дейран меня бросил посреди столовой, откуда я своими лапами добирался бы до его грязной комнатки неделю, не говоря уже о том, что я и добираться-то туда не хотел.

Я повернулся, посмотрел ей в глаза, держа паузу, и, наконец прочувствовав, как по лицу ее пробежала (если эвфемизмы подобной тонкости, конечно, применимы к такой ширины лицу) тень нетерпеливого волнения, ответствовал:

– Я приму помощь, если этим сделаю вас счастливей.

– Да уж выше крыши, труб повыше, тарри, – ответила она, оставив меня в легком недоумении, поскольку я не понял, что она имела в виду: положительно хотя бы следовало воспринимать ее слова или как иронию?

В ту же секунду ее дебелые руки подхватили поднос, куда позже нагрузили посуду с других столов, и отнесли на душную и огромную, как и все в этом архитектурном памятнике гиперкомпенсированному комплексу неполноценности, кухню.

Поднос хозяйка поставила на конвейерную ленту, подававшую грязное нескольким паренькам, споро загружавшим все это в огромные моечные машины.

Остаток заварки же из стакана она сначала стряхнула, сильно постучав по краю приемочного отверстия, в какой-то специальный аппарат.

– А зачем это? – полюбопытствовал я.

– О, это машина такая специальная. Мы в ней заварку высушим и снова заварим, – похвалилась она технологией.

Пока я увлеченно испытывал блеклый культурный шок, больше напоминающий общемировую грусть, эта женщина на огрубевшей от бытовой работы ладони отнесла меня на самый краешек длинной стойки, куда раскладчики выставляли готовые порции еды, до такой степени невкусной, что она заранее вызывала во мне отвращение, хотя я даже не собирался пробовать.

Там, в собственной креманке, дремала драконица, та самая. Сейчас, при хорошем ровном освещении, я увидел, что ее шкура невозвратимо повреждена, возможно, некорректной чисткой чешуек. Исправлялось подобное только заменой шкуры полностью.

При моем приближении драконица пробудилась и посмотрела на меня величественно. Я постоял немного рядом и понял: недостаточно величественно. Я заметил, что гребень у нее реставрированный, при этом явно в Золотых Кронах: отчетливо были видны характерные для завода Род абстрактные узоры на механике. Мне не понравилось. Меня это даже как-то неожиданно разозлило. Задело: и эти запахи дешевой еды, и этот неэстетичный вид поврежденной шкуры, и это поддельное, не рождавшее в душе настоящих эмоций, высокомерие… Настала пора со всем этим кончать.

С недостойной чайного дракончика порывистой быстротой я приблизился к ее креманке и вызвал курьера на этот адрес немедленно.

– Что вы сделали только что? – зловещим шепотом вопросила она, сузив веки над изумрудными глазами.

Я отступил на шаг и ответил ей честно:

– Пригласил вас в ресторан. На чай. Вы пойдете, у вас нет выбора. Иначе я не вернусь.